5
Павел оставил землянку с таким чувством, будто разговор с Самотесовым не кончился, а оборвался.
"Что хотел узнать Никита? Какие основания имел он ждать новых признаний? Что он узнал в прокуратуре? С Федосеевым он говорил определенно, - думал Павел. - Из-за этого он и задержался в Новокаменске, а не из-за стройдеталей…"
Стало тяжело, как никогда в жизни. Он был близок к тому, чтобы вернуться в землянку и потребовать: "Не скрывайте ничего! О чем вы говорили с Федосеевым, что сказал Федосеев?", но сдерживал себя, вдвойне и втройне кропотливо занимался каждой мелочью в работе по расчистке шахтного ствола.
Пасмурный сидел Самотесов за столом, машинально перелистывая справочник по горным работам. "Экое навернулось вокруг парня! - думал он и пытался успокоить себя: - Да нет, разберемся, глупостей не допустим. Наш человек, и никаких!.. Не допустим глупостей!" Но хмурь не оставляла его, мысли все время возвращались к недавнему разговору.
Послышалось осторожное покашливание. В дверях стояли вахтеры: профорг охраны Пантелеев и Заремба. Они держались навытяжку, если только это было возможно при их вовсе не воинской выправке.
- Что? - спросил Самотесов тускло, точно спросонья.
- По поводу выговора, - прогудел Пантелеев, выдвигаясь на шаг вперед. - Сними выговор, Никита Федорович!
- Какой там выговор?
- Павел Петрович на него наложил строгий выговор с предупреждением, - и Пантелеев кивнул в сторону своего спутника. - А неправильно! Ты послушай, Никита Федорович…
Пантелеев был пожилой коренастый человек, заросший черной бородой без седины, в брезентовой куртке и монументальных сапогах. До поступления на шахту он состоял охотником при Баженовском колхозе и из леса принес особую повадку - независимую и хмуровато-усмешливую. Пока он своим глухим и густым голосом подробно объяснял, что произошло между Павлом Петровичем и Зарембой, его подзащитный стоял как вкопанный, впившись в Самотесова глазами, изображая ревностного служаку, который, если уж на то пошло, заслуживает поощрения, а не взыскания.
- В организацию службы на шахте не вмешиваюсь! - возразил Самотесов, выслушав Пантелеева. - А ты сообрази, Егор Трофимович: под носом у Зарембы напакостили, а он свят-свят не виноват! Есть у вас положение, скажи?
- Ну, есть, - согласился Пантелеев. - Так ты, Никита Федорович, в свой черед пойми, что Заремба человек новый и имеет еще шаткость. Видит, идет по гати начальство. Окликает - никакого внимания. Значит, он должен в начальство стрелять?
- Есть положение?
- Не возражаю, есть! - упрямо повторил Пантелеев. - Так и начальство должно положение соблюдать. А вот со мной тож в субботу было. Стою в ночь у нового склада горючего, гляжу - Павел Петрович идет от лесочка. Подаю голос: "Вы, товарищ начальник?" А он хоть бы слово, да и ушел к землянке. Пугануть его из винтовки? А по какому случаю? Может, он задумался по службе или по невесте. Зачем же стрелять! Это будет довольно нахально. А теперь, как гать завалилась, он строгость показывает. Неправильно!
- Хорошо, я поговорю с ним, - пообещал Самотесов. - Может быть, и снимет взыскание. Только имей в виду: есть положение, значит выполняй, не глядя на лица.
- Уж теперь будь добр! - пригрозил Пантелеев. - Хоть ты сам иди, Никита Федорович, а на голос не ответишь - я так шаркну, что не возрадуешься. Шаркну - и прав!..
Оставшись один, Самотесов глубоко вздохнул, переоделся в рабочее платье и вышел из землянки, как всегда подтянутый и деловитый.
Почти весь день он провел за бараками, на площадке, только что очищенной от леса, где уже поднимались сквозные каркасы сборно-щитовых домов. Работа развлекла и успокоила его. Ход стройки в последнее время был особенно ладным; трест дал еще одну строительную бригаду, "подбросил" небольшой компрессор, три пневматические лом-лопаты, словом - не скупился. Но особенно обнадеживало то, что в самом горняцком поселке нашлись дополнительные силы. Снова проявилась здоровая и заботливая самодеятельность, которая так помогла оборонному строительству Урала в военные годы. Женщины поселка, жены горняков, взялись помогать стройке восьмиквартирных домов, и Самотесов в шутку называл поселковый уличный комитет "прорабством номер два". Это "прорабство" организовало две строительные бригады: одной из них командовала жена рудничного механика Ольга Нестерова, полная и высокая женщина, мать большой семьи, а другой - Ксюша, жена проходчика Еременко, маленькая, смуглая, миловидная. Как полагается, бригадиры дружили, а бригады соревновались. Сейчас добровольцы помогали стройке на земляных работах и на прокладке тротуаров вокруг каркасов. Самотесов уже подумывал о том, чтобы научить женщин штукатурному, кровельному и стекольному делу.
- А что ж, очень просто научимся! - ответила Ксюша. - Мужчинам не уступим!
- Для себя строим! - откликнулась Ольга. Женщины обступили прораба, устроили, как он выразился, "бабий перекур" - зашумели, раскритиковали начальника хозкоманды и Корелюка за перебои в доставке гвоздей и леса для тротуаров.
Все это было особенно радостно; хорошо думалось о том времени, когда рудник закончит первую очередь жилищного строительства, дома наполнятся жизнью и довольством, еще охотнее пойдут на шахту работники из Кудельного и Новокаменска, привлеченные удобствами и культурой нового поселка. Это, в конечном счете, и должно было решить вопрос о будущем южного полигона.
Вечером Павел Петрович прислал человека сказать Самотесову, что приехал Тихон Федотович Федосеев. Нынешнее появление на шахте секретаря партбюро заставило Никиту Федоровича принахмуриться. "Ведь Тихон хотел завтра с Павлом поговорить, - подумал он. - Сегодня не стоило бы…"
Под козырьком копра горели сильные электрические лампы, громче, чем днем, стучала лебедка.
- Подняли мало-мало! - доносилась команда баском. - Такелаж держит? Пошла, пошла, давай шибче!
Вблизи копра Павел Петрович рассматривал обломки, добытые из ствола. На ящике из-под гвоздей сидел Федосеев и, наклонив голову, внимательно слушал объяснения инженера. Он кивнул Самотесову, встал и взялся за руль никелированного велосипеда, прислоненного к стене дощатого инструментального склада.
- Такая же картина и на шахте семнадцать, - сказал он. - Хозяева подрывали шахты, уничтожали документацию. Это одна из горьких отметин гражданской войны… Я, товарищи, домой. Рекомендую обзавестись велосипедами. Замечательный моцион!
- До гати проводим? - спросил Самотесов у Павла. - Размяться надо.
- Пошли, - согласился Павел.
6
Клятую шахту секретарь рудничного партийного бюро навещал нередко, впрочем как и другие шахты треста, особенно вновь восстанавливаемые. Но если бы кто-нибудь заглянул в его рабочий дневничок, он увидел бы, что все же "пятерке", как в тресте именовали Клятую шахту, Федосеев уделял больше внимания и времени, чем другим объектам. Вначале он объяснял это самому себе тем, что шахта трудная, потом тем, что его заинтересовал опыт скоростной стройки. И все это было в значительной степени правдой; в значительной, но не совсем. Между ним и Павлом установились невысказанно дружеские отношения, как у людей, нашедших общие интересы. Чем больше сведений об уралите накоплял Павел, чем больше увлекался южным уралитовым полигоном, чем увереннее говорил о его блестящем будущем, тем сильнее привлекал к себе Федосеева.
Сын начальника мартеновского цеха Сергинского завода, выпускник Уральского горно-металлургического техникума, Федосеев перешел на партийную работу в военные годы, уже имея значительный горняцкий опыт, и в самом конце войны защитил инженерский диплом. Он был небольшого роста, улыбчивый, спокойный. Трудно было предположить, что это человек большой воли, упорства, способный учиться везде, при любых обстоятельствах. Он мечтал о будущем Новокаменска горячо, но всегда обоснованно.
На Клятую шахту Федосеев приехал под предлогом переговоров о выступлении Павла Петровича на совещании хозяйственного актива, попросил Павла на завтра заглянуть в трест, чтобы "помозговать над конспектом", как он выразился, но Павел понял, что Тихон Федотович вернее всего подготавливал его к разговору вовсе не о конспекте.
Все трое шли медленно. Федосеев вел машину.
От бараков донеслось треньканье мандолины, запел сильный молодой голос, раздался взрыв смеха. Молодежь собиралась на обычное вечернее гуляние к спортивной площадке.
- Крепко сработано! - вдруг проговорил Федосеев. - Подумать только - так изуродовать шахту! И хорошо, если подорван только ствол… Как думаете, Павел Петрович, насколько велики разрушения?
- Надеюсь, дело ограничилось стволом, - ответил Павел. - Старые владельцы шахт были убеждены в недолговечности советской власти. Они как бы запирали шахты, но с таким расчетом, чтобы при первой возможности быстрее пустить их в ход. Вот на чем мы основывались, когда предложили наш график работ.
- График крутой, - отметил Федосеев. - На других шахтах о нем много шумят.
- Пускай пошумят! - засмеялся Самотесов. - С шумом интереснее.
- Да, и вам нужно выдержать график… Невольно Тихон Федотович подчеркнул слово "вам" и, только сделав это, понял по сдержанности движений Самотесова и Расковалова, как это принято. Он немного смутился, протянул руку Павлу, закончил приветливо:
- Так жду вас! Приезжайте к трем часам. Обо всем переговорим. - Теперь он умышленно выделил слова "обо всем" и дружески улыбнулся.
- Спасибо! Я буду вовремя.
- Ты, Тихон, заодно его к врачу направь, - подсказал Никита Федорович. - Гриппует инженер, кальцекс глотает.
- Нехорошо! Лечиться надо.
На этом расстались. Тихон Федотович дал разгон машине, перебросил ногу через седло и заработал педалями.
- Значит, думаете, что шахта только заперта? - спросил Самотесов, когда они остались вдвоем с Павлом. - Заперта, так откроем!
- И, может быть, скорее, чем найдем вентиляционный шурф… Не предполагал, что мне придется ликвидировать разрушения времен гражданской войны. Хотел бы я увидеть барского холуя, который так расправился с шахтой!
Они помолчали, шагая перелеском. Сосны, выросшие на приволье, стояли величественные, широко раскинув кроны. Между ветвями тускло поблескивали звезды. Молодой затуманенный месяц уже освещал лица.
- А знаете, что я, грешным делом, подумал, Павел Петрович? - сказал Самотесов. - Ведь инженер тоже подневольный человек. Ваш папаша, например, в "Нью альмарин компани" служил в то самое время. Сами вы говорили, что он южным кустом шахт занимался. А что, если ему хозяева приказали?
Павел резко остановился, остановился и Самотесов.
- Знаете, Никита Федорович, - с трудом произнес Павел, - мой отец был русский горняк, крестьянский сын. Я не могу поверить, чтобы он решился на такое злодеяние. Если к этому нет прямых указаний, то вы не должны, вы…
Оборвав, он засунул руки в карманы бушлата, сделал несколько шагов, остановился, хотел что-то спросить, передумал и, втянув голову в плечи, пошел прочь.
Никита Федорович крякнул.
"Вот ляпнул черт Самотес! - выругал он себя. - А может, и лучше это… Легче ему будет завтра у Федосеева".
Вернувшись на шахту, Самотесов прежде всего заглянул в землянку. Павел полулежал на койке, привалившись к стене, не сняв даже бушлата.
- Сейчас пойду на копер, - с трудом проговорил он, увидев Самотесова. - Потом надо еще конспект доклада просмотреть, дополнить…
- Нужды нет на копер ходить, и конспект подождет.
- Как охрана расставит комсомольские посты? Надо проверить…
- И это сделаем. Сразу вас свалило, товарищ дорогой!
- Нет, не сразу. Это еще во время поездки в Горнозаводск началось, а потом я продрог, когда скобу таскали из болота. - Он говорил, не открывая глаз, так как больно было смотреть на свет, но вдруг, взглянув на Самотесова, спросил в упор: - Почему вы заговорили о моем отце в связи со взрывом на шахте? Вы слышали об этом сегодня от Федосеева?
- Ничего мне Тихон не говорил, - рассердился Самотесов. - И вы себя не терзайте. Спите уж…
- Неужели мой отец мог это сделать! - с болью воскликнул Павел. - Не мог он этого сделать!.. Поверить не могу!..
Никита Федорович заставил Павла смерить температуру, посмотрел на градусник и присвистнул.
- Разденьтесь и ложитесь по-настоящему. И из землянки никуда. В таком виде вы очень прост под пулю попадете. Охрана жалуется, что вы на оклик не отвечаете. Зарембе в субботу не ответили на Короткой гати, а Пантелееву - у склада горючего. Неприятность может получиться.
- Меня не было в субботу ни на гати, ни у склада горючего. Вы ведь знаете, что, вернувшись из Горнозаводска, я сразу сел за конспект…
Пораженный, Самотесов остановился на полпути к двери.
- Правда! - вспомнил он. - Вы ведь ко мне на копер раза два приходили за справками, все время на глазах у меня были… Что за чертовщина! Я, Павел Петрович, приказал охране построже действовать.
- Того же требую и я… По шахте бродит человек, похожий на меня. По крайней мере, похожий внешне.
- Чертовщина! - повторил Никита Федорович. Погасив свет в землянке, он пошел искать рудничного фельдшера.
7
Не сразу проснулся Петюша, но все же проснулся: его растормошили бесцеремонно.
- Ну, чего ты, почто прибежала? - пробормотал он, укутывая в свой ватник дрожавшую Ленушку. - Сколько раз тебе говорено - ночью от деда не бегай. Ровно дня-ночи не знаешь. Чуешь, все спят - и ты спи.
- Ой, Петюш, к деду кто-сь пришел… - зашептала девочка. - Страшной!
- Что выдумала…
- Ой, не выдумала!
- Обманываешь, - остановил ее Петюша, уверенный, что Ленушка говорит правду. - А ты как ушла?
- Они как вздорить стали, я через порожек… Приказав Ленушке спать, Петюша спрыгнул с печки.
Ботинок тотчас же заскрипел, так как Петюша лег спать не разувшись, чтобы и ночью не расставаться со своей обновкой. Сняв ботинки, он вышел из дому.
Была ночь непривычно темная после белых ночей. Небо затянулось облаками, месяц просвечивал тусклым пятном, поднялся знобкий ветерок - предвестник ненастья. Когда Петюша осторожно обогнул угол последней избы, отделявшей его от избы Романа, одна за другой проскрипели три ступеньки под тяжелой ногой. Петюша присел за кустом, замер. Мимо него, широко шагая, по тропинке прошла большая человеческая тень. Человек тихо свистнул, и ему ответили свистом от гранитного валуна у реки; человек прошел туда, заговорил сердито и требовательно. Другой ответил жалобно. Тогда голос человека, который вышел от Романа, прозвучал резко, угрожающе. Другой заговорил еще жалобнее, почти плаксиво, застонал и выругался непонятно.
Вглядевшись в темноту, Петюша увидел, что к мостику через речушку движутся двое и что один из них помогает другому, а тот при каждом шаге охает и ругается сквозь зубы.
Он подождал, пока ночные гости не исчезли в лесу, пробрался к избе Романа, прислушался и вошел. В избе было темно. Не сразу Петюша разглядел, что дед Роман сидит, забившись в угол.
- Ты что? - спросил Петюша. - Кто у тебя был-то? Старик молчал.
- Опять из памяти вышел?
Послышалось невнятное, всхлипывающее бормотание. Петюша приблизился к Роману; бормотание было несвязное, старик часто повторял слово "господин" и непонятное имя. Он, казалось, принимал Петюшу за этого "господина" и метался в тоске. Мальчик заставил его лечь, укрыл тулупом и подал ковшик воды.
Вдруг Роман поднял голову.
- Петюш, а Петюш! - быстро проговорил он. - Ты беги!.. Ты скажи: в шахту не пускать… Что ж это они опять… Что ж это они тут опять! Ты беги, Петюш, ты скажи! Слышь?
Наклонившись над ним, затаив дыхание, Петюша долго слушал спутанные, отрывистые слова, обрывки бреда о том, что "господина" нельзя пускать в шахту, о каких-то двух каменных братьях, снова о шахте, о Петре Павловиче и снова о каменных братьях, к которым старик собирался идти, чтобы кого-то наказать, покарать. Не скоро успокоился и затих Роман. Оставив его, встревоженный Петюша вернулся в избу Осипа. Кто был у Романа, о чем вздорил с Романом? Почему Роман называл его "господином"? Петюша знал, что "господин" - это слово нехорошее, несоветское, что так в старину называли буржуев - плохих людей. Как же это в Конской Голове очутился буржуй?
- Ты куда ходил, родименький? - спросила Ленушка, уже все перезабывшая во сне.
- Спи ты!
Он укрылся ватным одеялом, не сразу уснул, но уж когда заснул, то крепко, по-ребячьи.
Утром, сразу по пробуждении, его настигла беда.
Был серенький денек, ветер посвистывал в щели избы.
- А батя ушел… Ты все спал, а он и уйди, - сказала Ленушка, сидевшая за столом.
Тотчас же Петюша скатился с печи, обежал поселок, посмотрел за реку и, конечно, не увидел беглеца. Осипа и след простыл.
- Что ж ты меня не разбудила? - вернувшись в избу, набросился он на девочку.
- А батя нипочем не велел, - пролепетала она. - Сказывает, на Черное озеро пойдет с дядей Глухих.
Это был удар - и какой удар! То, что Осип, как убедился Петюша, унес буханку хлеба и консервы, в конце концов, не имело большого значения. Осталось еще две целых буханки да краюшка от вчерашнего пиршества. Значит, хватило бы и Петюше и Ленушке оставить. Но, отколовшись от экспедиции, Осип связал руки Петюше: начальник Клятой шахты запретил Петюше идти на поиск в одиночку. Мог ли он теперь нарушить это условие, нарушить свое пионерское слово? Как было решить задачу?
- Эх вы, пропащие, ну, прямо сказать, пропащие! - крикнул Петюша со слезами в голосе. - Вот кончу пять классов, брошу вас да и уйду в ремесленное училище! Не стану с вами вожжаться, ни к чему вы мне такие…
Тотчас же Ленушка залилась тоненьким, жалобным плачем. Сердце Петюши перевернулось. Он взял ее на руки, посидел на лавке, пока она не успокоилась, развел огонь, напоил ее чаем и сам закусил, сердито сопя и изобретая в уме всякие кары для отступника Осипа.
- Ты вот что, Ленушка, - сказал он, отрезав для девочки еще ломтик хлеба. - Я на Клятую шахту побегу, товарища себе попрошу в лог идти. А ты сейчас поешь, а как еще захочешь, так возьми хлебца да конфеток.
- А ты в лог сам не ходи, не надо! - Насторожившаяся, встревоженная Ленушка отодвинула от себя хлеб. - Ты не ходи, родименький! - И ее голос охрип, снова налившись слезами.
- Толком я тебе сказал: один в лог не пойду, а с каким ни есть товарищем.
- Обманываешь ты, в лог идешь! - упрямо возразила Ленушка, охваченная беспокойством. - Дед кажет: кто в лог пойдет, враз сгинет.
- Молчи уж! - прикрикнул на нее Петюша, взял чайник и отправился кормить деда Романа.
Он переступил порог Романовой избы, обвел ее взглядом и оторопел: Романа в избе не было. Поставив чайник на стол, Петюша вышел, кликнул деда, снова обежал поселок - Романа не нашел. Куда он девался? Вернувшись в Романову избу, Петюша осмотрел все углы: исчезло и единственное богатство деда - его старая берданка. В последние годы Роман на охоту не ходил, берданка стояла без дела. Куда же подался старик? Вернее всего, привиделось ему что-то в бреду, и он двинулся по обочине лога в Баженовку, на зимнюю квартиру. Деда Петюша любил и опекал так же, как Ленушку: не мог он оставить выжившего из ума старика. Сначала Петюша заметался, а потом вдруг нашел выход: пойти за дедом и, если тот ушел уже далеко, довести его до Баженовки, найти Осипа, а если Осип не найдется, столковаться со своими школьными друзьями и вместе с ними отправиться к копушкам.