- Так вот, карантины действуют, - продолжал полковник. - Во всяком случае, не хуже, чем лет двадцать назад, когда чума за турецкие границы не выходила. Все суда, идущие законным порядком, окуриваются.
- Что значит, законным порядком? - граф всегда схватывал суть.
- То и значит, ваше сиятельство, что с османской стороной много прямых сношений на лодках и шаландах. За всеми не уследишь. А сам народ дикий, не понимает, что в мотке шелка может везти заразу. С контрабандой язва и приходит.
- Так. - Воронцов скрестил длинные пальцы и хрустнул ими. Нечто подобное он и подозревал.
- Вот. - Саша положил на стол листок. - Я тут все обсчитал и нарисовал схему. По первым сведениям. Конечно, будут уточнения. Греки на море забирают у турок товары. Перегружают прямо из лодок в лодки. Везут к нашему берегу. Тут евреи у них перекупают и продают. В горном Крыму через перевалы возят татары. В Бессарабии - цыгане. А русские чиновники за взятки покрывают.
Граф придвинул бумагу.
- Просто удивительно, какое у них царит согласие! - позволил себе комментарий Казначеев. - Вроде режутся с османами. Когда мимо храмов друг друга проходят, плюются. А на тебе!
- Деньги не имеют национальности, - вздохнул Воронцов. - Чума тоже.
Александр Раевский поселился в маленьком домике на углу Дерибасовской. Старая акация, торчавшая во дворе, давала немного тени. Его хозяйство вела дворовая девка, пригожая и глупая, которой Пушкин, встречая в дверях, норовил поцеловать ручку.
- Что у тебя за подлая привычка чмокать ее лапу? - с раздражением бросал Александр. - Она ей бог знает где возится!
Поэт краснел, боком протискивался в комнату и садился в кресло у стола напротив дивана, на котором имел обыкновение возлежать хозяин. Тот пускал в потолок колечки дыма и язвительно рассуждал о странностях бытия.
- Ты опять притащил с собой ворох листочков? Ну, читай. Я жертвую ушами.
- А-а! - отмахнулся Пушкин. - Тебе ничего нельзя показать. Аспид! - Но тут же смягчился и признался почти шепотом. - Месяц как начал новый роман. Да не просто, а в стихах. Дьявольская разница! Вроде байроновского "Дон Жуана". В каждой строке захлебываюсь желчью. Описал петербургскую жизнь…
- Читай, - повторил Александр. - До обеда время скоротаем.
Поэт вздохнул, открыл первый лист.
- "Мой дядя самых честных правил…"
Раевский снова откинулся на подушки. На первую главу ушло полчаса. Когда голос смолк, хозяин еще несколько минут не нарушал тишины. Потом встал с дивана и молча пожал Пушкину руку.
- Прости, брат. Это, право… Это… совсем не Байрон. Отдавай же себе справедливость! Как легко. Я тебя, ей-богу, поцелую.
Они обнялись.
- Накатал целую песнь. А дальше кони встали, - пожаловался Пушкин. - Завезли моего Евгения в деревню. Что там, ума не приложу.
- Соседи. - Александр вернулся на диван. - Сельскую идиллию описывать не меньше желчи надо. Маменьки, дочки на выданье. Папаши-скопидомы. Девки в малиннике.
- Что проку? - пожал плечами Пушкин. - Обрисуешь какую-нибудь барышню, глядь, она выскочила замуж за гусара. Или того хуже - за генерала. Ведь у тебе две сестры за генералами. Право, пошло!
- Пошло, а что делать? - рассмеялся Раевский. - После войны генералов прорва. Надо же их куда-то девать.
- Мой Онегин - не семейный человек. Ему обременять себя без надобности.
- Обременять? - переспросил Александр, приподнимаясь на локтях. - Я тоже долго думал нечто в этом роде… Больно потом бывает. Да поздно.
Поэт в изумлении уставился на друга.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего, - резко оборвал его Раевский. - А вот послушай сказочку. Про белого бычка. Жил-был самоуверенный болван. Жила барышня. Назовем ее, да хоть Татьяной. Она в него влюбилась, призналась и просила взять замуж. Но он… Как ты сказал? Не хотел себя обременять. Уехал. Она потужила да вышла… Верно. За генерала. Теперь к ней не подступиться. Знатна, богата, у всех на виду. И верна мужу. А муж, - тут полковник не сдержал отвращения в голосе, - такая скотина… Что ты там рисуешь?
Пушкин перевернул лист, по которому водил пером, и Раевский с изумлением увидел напротив оборвавшихся строк два чернильных профиля. Маленькая фигурка Лизы. Такая нежная, хрупкая. Сидит, сложив руки на животе и чуть наклонив голову в чепце, из-под которого выбиваются черные кудельки. А справа - крупно Воронцов. Крайне довольный собой.
- Они? - поэт сложил лист и убрал в карман. - Я видел, как ты смотрел на нее в театре.
Утро четверга Казначеев посвящал бесплодной борьбе с просителями. Михаил Семенович настаивал, чтобы правитель канцелярии раз в неделю лично принимал страждущих. Так жители города притирались к новой власти и привыкали не бояться ее. Собственные слова графа. Ха! Боялись они, как же! Такого горластого и наглого населения не было даже в Мобеже!
Мало того, что одесситы вставали ни свет ни заря и начинали, треща на всех языках, ломиться в присутствие. Они еще и требовали, чтобы разбором их дрязг занимался чуть ли не лично генерал-губернатор. Сию секунду, например, в кабинет ворвалась упитанная дамочка и, вытолкнув кормой задних, захлопнула дверь.
- Я и самому наместнику скажу! Это грабеж! Где их высокопревосходительство?
- Я за него, - меланхолично отозвался Саша.
Тетка уставилась на него с подозрением, а потом выпалила жалобу. Не уходить же, раз прорвалась.
- Рожнова моя фамилия. Купчиха. Держу меблированные комнаты. А в первом этаже бильярд. Имела от магистрата разрешение в ночь на 1 января устроить коммерческий съезд гостей с балом, фейерверком и закусками. Продала билеты. Народ прикатил. Музыканты ну им марш играть. А полицейский пристав явился и разогнал всех. Велел свечи тушить и чтобы скрипачи убирались. А в двух домах от меня еврейке Рухле дозволено было всю ночь гостей угощать и танцы устраивать. Это как?
- Нехорошо, - согласился правитель канцелярии. - Как фамилия пристава?
- Курцевич. У меня тут жалоба. В ней все указано. С кого убытки взыскивать? 47 рублей 40 копеек. Изволите видеть. Извозчикам 3 рубля 20 копеек. Музыкантам 12 рублей. Дрова и уголь 1 рубль 50 копеек. На ту же сумму свеч. Сваренный кофе три фунта - 3 рубля. Сливок и лимонов - рубль тридцать…
Казначеев выдернул у купчихи бумажку. Бегло просмотрел. Все точно.
- А где разрешение магистрата?
- Туточки. - Тетка полезла за пазуху. - Только вы, господин хороший, уж не знаю как, но избавьте меня от магистратской волокиты. Они денег не отдадут. И над обидой моей посмеются.
Казначеев весело глянул на нее.
- Зачем нам магистрат? И так ясно. Разрешение было? Было. Пристав закон нарушил? Нарушил. Видать, Рухля ему на лапу дала…
- Истинный крест, дала. - Тетка начала мелко креститься.
- Вот мы с Курцевича и взыщем. Пусть поглядит, стоила ли та взятка теперешнего платежа.
Саша написал резолюцию и звонком колокольчика вызвал секретаря. Рожнова смотрела на него, как на фокусника.
- Благодетель мой! - завопила она, поняв, что дело решено. - Век буду Бога молить! Как зовут-то тебя, сыночек?
- Александр Иванович.
Саша выпроводил купчиху, и тут же в кабинет ввалилась депутация грузчиков, изъяснявшаяся только по-итальянски. За ними двигались ломовые извозчики, к счастью, русские. Они напирали на передних плечами и, по всему видно, не одобряли факта их существования. Из получасового взаимного крика Казначееву с трудом удалось выведать, о чем сыр-бор. Он подозревал нечто подобное. Разные племена делили между собой профессии. Греки были булочниками, молдаване угольщиками, армяне цирюльниками, болгары огородниками, евреи стекольщиками… В порту орудовали загорелые сыны Авзонии и никого не хотели принимать с собой в долю. Сейчас они схлестнулись с ломовиками.
- Я не могу гарантировать, что вперед разгружать суда будут только итальянцы, - сказал Казначеев. - Порт растет. Извоз тоже дело не сугубо русское. Но, коли у вас сложились корпорации, так извольте сами выставлять нужное чисто своих, чтобы сделать всю работу. А нет, так не пеняйте, что находятся смышленые чужаки, которые перехватывают ваш хлеб.
Грузчики надулись, но вынуждены были ретироваться. На их место явился коллежский советник Юшкин, державший за шиворот несчастнейшего из смертных - театрального обозревателя Треско, за которым, гомоня, лезли актеры, а у них в неволе - доктор Плис. Юшкин, мужчина крупный и в усах, сотрясал тщедушного критика, как грушу в ураган, но почему-то медлил вышибить мозги. Смущали уверения труппы, будто несчастный - лунатик, и согласное кивание врача, подтверждавшего диагноз.
- А ну цыц! - гаркнул на них Саша. - Все по порядку.
- Просыпаюсь я, эта, ночью, - коллежский советник поклонился, не выпуская Треско из своих медвежьих лапищ. - А живем мы на Ришельевской. Фонарь в окно так и лупит.
- Прошу заметить, луна, - пискнул критик, но тут же затих, как полупридушенная кошкой мышь.
- А я что говорю? - рявкнул Юшкин. - Фонарь. Эта. Смотрю: он, гад, по спальне ходит. И руки вперед. Чисто привидение. Но я его, каналью, знаю. Второй год под мою бабу клинья бьет. Ночью в дом залез!
- Он лунатик! - хором заверещали актеры. - Ну, доктор, ну, дорогой, скажите им!
- Да-с. - Плис важно склонил увенчанную черной шапочкой голову. - Есть явление сомнамбулизма. Господин Треско ходит во сне.
- А я тут при чем? - обомлел правитель канцелярии.
- Как при чем? - не понял Юшкин. - Бить мне ему морду?
- Бейте.
Актеры пытались возмутиться, но Казначеев объяснил: если пустить дело законным порядком, их "лунатика" придется признать вором. А уж тогда тюрьма неминуема. Так что лучше прослыть наказанным ловеласом. Юшкин издал громоподобный рев радости и повлек соперника вон из канцелярии. Саша призвал сержанта и велел приглядеть - без смертоубийств.
Он не чувствовал, что принимает соломоновы решения. Но понимал, зачем начальник возложил на него крест. Уму непостижимо, сколько полковник узнавал за один четверг! Саша уже мог сказать, кто с кем в связи и от кого получает какой куш. Особливо было велено прислушиваться ко всему, что могло навести на след контрабандистов.
Вечером Казначееву улыбнулась удача. Он уже намеревался складывать дела, когда к домику канцелярии подъехала коляска и из нее вышли две хорошо одетые дамы в сопровождении почтенного вида пожилого господина с артистической гривой седых волос. Прищурившись, Саша узнал дирижера Дзанотти. Его спутниц полковник видел впервые. Они поднялись на второй этаж к кабинету и попросили доложить о себе тоном, не допускавшим и мысли, что их немедленно не примут. Горестно вздохнув, Александр Иванович велел пустить.
Дамы присели в реверансе, музыкант поклонился. Казначеев блеснул вежливостью и предложил им располагаться в креслах.
- Рассказывайте вы, Джузеппе Карлович, - обратилась старшая к дирижеру. - У меня что-то нервы расходились. Варенька, душа моя, сядь подле и возьми меня за руку.
Младшая исполнила ее просьбу. И они, как две горлицы, примостились в углу дивана. Старшей было возле сорока. Высокая, стройная, с тонкими чертами лица, она отличалась какой-то меланхоличной робостью и была одета в темное визитное платье и черную кружевную наколку, скрывавшую волосы. Вдова, решил Саша. Ее спутница - полная круглолицая девушка, белая и румяная, как ватрушка - держалась куда решительнее. Она точно покровительствовала тетке.
- Меня вы, должно быть, видели, Александр Иванович, - начал гость. - Я дирижер Дзанотти. Позвольте представить моих спутниц. Княгиня Вера Петровна Гагарина. Княжна Варвара Дмитриевна Волконская, - дамы кивнули. - Нас привел к вам весьма необычный случай.
Казначеев сделал внимательное лицо.
- Княгиня устраивает у себя в доме детские музыкальные праздники. Она содержит танцкласс мсье Резголя. Я имею честь аккомпанировать на рояле. Вчера, в половине пятого, когда веселье было в разгаре, произошло событие… из ряда вон выходящее… необъяснимое…
- Ах, - воскликнула Вера Петровна, - что же теперь будет? Без моих вечеров малышам негде научиться правильно себя держать! Все испугаются, перестанут к нам ездить. Класс придется закрыть. Кто-нибудь из богачей перекупит Резголя. А я… я останусь одна. Вы не можете себе представить, молодой человек, что значит для меня этот класс!
- Тетя, - остановила ее спутница. - Мы ведь ничего не рассказали. Господин полковник нас не понимает.
"Хоть у кого-то голова на месте!" - вздохнул Казначеев.
- Так вот. - Дзанотти решительно одернул фрак. - Вчера, в половине пятого, в зале вдруг погас свет. Разом все свечи потухли! Воцарилась тишина. И в ней мы услышали, как по лестнице шелестят чьи-то шаги, раздаются еле уловимые голоса. Потом - шуршание по паркету сотен легких ног. Шелковые юбки, атласные башмачки. Мы стояли скованные ужасом, а вокруг нас точно скользили невидимые гости - вздыхали, плясали, перешептывались. Все смолкло так же внезапно, как началось. Слуги зажгли свет. Но праздник был сорван, дети подняли плач, родители развезли их по домам.
В жизни Казначеев не слышал ничего нелепее. Ему предлагалось вести войну с привидениями. Если бы не почтенный вид дирижера, крайняя горесть княгини и энергичное, здравое кивание ее племянницы, полковник бы решил, что над ним подшучивают.
- Чего же вы от меня хотите? - озадаченно спросил он.
- Разберитесь, умоляю вас. - Гагарина начала ломать руки. - При порядочной власти разве могут в городе твориться такие вещи?
Саша должен был согласиться, что нет.
- А раньше подобное происходило? - осторожно осведомился он.
- Нет, конечно! - в разговор вступила княжна. Пока Дзанотти рассказывал, она лицом, жестами и взглядом живых голубых глаз подтверждала каждое слово. - Но этот дом, он вообще странный. Я приехала сюда из Ярославля по вызову тети. Так вот у нас…
- Меня не интересует, мадемуазель, что у вас в Ярославле, - оборвал ее Казначеев. - Чем странен дом вашей тетки?
Княжна хотела обидеться. Но поскольку попала в центр внимания, решила не упускать случая.
- Он выходит на море, и сильный ветер, бывает, творит чудеса. То задует свечку. То книгу перевернет. То начнет двигать стулья. Сквозняки свирепые. Но не в этом дело. Воздушная тяга такова, что не знаешь, откуда в следующую минуту подует. Вроде все закрыто, а веет из самых неожиданных мест. Особенно из гроба.
- Из какого гроба?
- Ну да, - подтвердила княгиня. - У нас есть комната, развернутая к стороне моря. Высокая и узкая, как склеп. Ее все зовут гробом. Там никто из прислуги не хочет жить. Да и днем туда заходить страшновато. Иной раз слышны голоса, даже стоны и плач. А потом вдруг смех и будто бы пьяное пение. Но уверяю вас, она совершенно пуста.
У Саши мурашки пробежали по спине. Но он напустил на себя серьезный вид.
- У вас под домом большие подвалы?
- Вы шутите? - переспросила княгиня. - Громадные. Весь город построен на катакомбах. У нас тоже пустоты, образовавшиеся от выемки камня.
- А они соединяются с другими ходами?
- Не знаю, наверное. Там везде можно пролезть.
Казначеев с облегчением вздохнул.
- Тогда сквозняки понятны. Но вот голоса мне не нравятся. В городе полно всякого сброда, а вы живете на каких-то средневековых криптах, в которые всякий вор может забраться. Оттуда беспрепятственно к вам в дом.
Княгиня встрепенулась. Похоже, ей до сих пор не приходило в голову ничего подобного.
- Ходы из остальной системы катакомб в ваш подвал надо заложить камнями, - сказал Казначеев. - Но сначала я попросил бы у вас разрешения осмотреть их.
- Милости просим, - развела руками Гагарина.
При этом Саша заметил, как в глазах ее спутницы мелькнул веселый огонек. Они поднялись и вместе двинулись к выходу. Только тут выяснилось, что княжна Волконская чуток кривобока. Ее полнота скрадывала этот недостаток. Но совсем изгладить его не представлялось возможным. Оттого-то девушка и держалась командиром, что приличествующее ее возрасту застенчивое кокетство было бы смешно. Она опекала тетку и, видно, приехала из ярославской глуши, чтобы стать домоправительницей в хозяйстве богатой родни.
Выйдя из канцелярии, спутники сели в экипаж. После пяти в Дерибасовском саду становилось скучно. Ветер с моря дул шквалами, и сухие длинные стручки акаций стрекотали, как кастаньеты. Доставив Дзанотти на квартиру напротив отеля "Норд", коляска покатила к дому Гагариной. Это был красивый особняк, одиноко возвышавшийся, подобно утесу, среди бурного моря скрюченных кустов сирени. Войдя в дом, Казначеев с удовольствием убедился, что слуг тут достаточно и бедных дам есть кому защитить в случае ночного налета из-под земли.
- Ну, ведите меня в гроб, - потребовал он.
Хихикая и делая страшные глаза, Варвара Дмитриевна повела гостя на второй этаж. Целый выводок горничных со свечами следовал за полковником.
- Вот, - княжна сделала широкий жест. - Проклятье нашего дома.
Тетя неодобрительно воззрилась на нее. Но девушка не смущалась. Как видно, ей и самой было любопытно наконец попасть в комнату, о которой ходило столько слухов. Как и предупреждала хозяйка, помещение оказалось пустым. Даже голым. Каменные стены никогда не были забраны ни обоями, ни даже побелены. Грубые плиты нарочито обнажали свои шершавые грани. Ступенчатый потолок напоминал гробницу. На пыльном полу еще можно было разобрать линии пентаграммы, нарисованной белой краской.
- Мадам, ваш муж был масоном? - деловито осведомился Саша.
- Да, - отозвалась та. - Но он умер еще до указа государя о запрещении лож. Надеюсь, вы не собираетесь спросить с меня…
- Нет, нет, - остановил ее гость. - Просто эта комната, вероятно, использовалась как камера ожидания. Отсюда должна быть лестница в другие помещения.
- Под окном плита не вмазана в пол. Ее приподнимают. Там есть кольцо.
Саша пересек помещение, нашел люк, о котором ему говорили, и поднял его. Известняк - не самый тяжелый в мире камень. Пылищи, конечно, многовато. Зато искомая лестница открылась его глазам сразу. Внизу царила темнота.
- Мне должен кто-то светить, - окликнул полковник женщин, застывших на пороге.
Горничные колебались.
- Я пойду. - Варвара Дмитриевна храбро шагнула в комнату.
- Душа моя, это неприлично, - зашептала тетка. - Он молодой мужчина, там темно.
Княжна ответила ей гневным смешком.
- Моя внешность, кажется, должна гарантировать…
- Так мне посветят? - перебил их Казначеев.
Отобрав у стоявшей рядом девки шандал, Волконская подошла к люку и заглянула туда. Из подвала веяло теплом и сыростью. Там было душно. Это удивило Сашу. Он привык, что под землей царит холод.
Варвара застыла на краю лестницы. Гость начал осторожно спускаться. Через несколько минут света стало не хватать, и он поманил девушку за собой. Они двигались в тусклом извилистом коридоре, стены которого были изрыты рукотворными пещерками и углублениями. Сначала на потолке попадались масонские символы - солнце со змеящимися лучами, лапчатые кресты и розы. Потом подвал приобрел вид временного прибежища гонимых - остатки костерков, сальная копоть, разбитый штоф, какое-то тряпье. Затхлая вонь мешала дышать. Варя взялась рукой за горло.