- Юрка, карабин! Там лось!
Юра схватил карабин и кинулся в тайгу, но не к протоке, а в противоположную сторону, чтобы перекрыть тропу (звери, как и люди, ходят в тайге по тропам). Я успел разглядеть, что на бороде у нашего охотника густо висят крошки хлеба и мяса. Я решил его подстраховать и полез в палатку за двустволкой ("мелкашку" с собой взял на выселки Саня, ракетница не в счет, а более никакого оружия у нас с собой нет). В темноте никак не могу найти патроны с жаканами, под руку, как назло, все попадаются с дробью. Вбегает возбужденный Колька:
- Нашел жаканы? Давай сюда, - и хватается за Юрину двустволку.
- Тебя Юра послал?
- Нет, я сам решил. Там Баська след взяла. Ведь это, оказывается, медведь был! Она кусты понюхала, зарычала, и у ней вся шерсть дыбом встала!
- Ну, положим, у нее и на бурундука вся шерсть дыбом вставала, - усмехнулся я.
- Да нет, - там следы медвежьи, точно! - говорит Колька, одной рукой дергая у меня ружье, другой подхватывая патронташ.
- А ну положи патронташ на место и ружье отпусти! - прикрикнул на него я. - Ты хоть раз в жизни стрелял из чего-нибудь, кроме рогатки?
- Нет.
- И куда же ты в таком случае на медведя лезешь? Тоже мне волшебный стрелок, Вильгельм Телль!
- Кто? - не понял Колька.
- Дед Пихто! Положи оружие на место и от костра у меня ни на шаг, понял?!
Подошел Гена:
- Дай-ка мне, Женя, ружье, пойду я Юрку подстрахую. Жаканы он в складской палатке выложил, я уже взял. А ты пока этого таежника посторожи. - Он кивнул на Кольку, взял ружье и скрылся в кустах.
Я подбросил в костер сушняку, огонь сразу же вырос и осветил окрестности.
- А медвежатина на вкус лучше оленины? - спросил Колька.
- Медвежатина вкусней, - засмеялся я. - Копченые медвежьи окорока - это, брат, царский деликатес.
Через полчаса вернулись Юра с Геной, и возбужденный Юра сказал:
- А ведь это точно он был, медведь. За тухлятиной приходил, той самой, что Колька тогда проквасил. Да ушел, жалко. Ну, его счастье!
14 июля
Юра с Колькой дежурили всю ночь: топили коптильню и развешивали вялиться злополучную телятину. А на рассвете Юра застрелил из ружья утку (чем разбудил нас с Геной). Пока мы совершали утренний туалет, он успел не только ощипать ее, но и сварить с нею лапшу (прибавив туда вчерашнего бекаса). Сеет мелкий противный дождь, но на выселки идти все равно надо: Саня там один и у него много образцов.
Пришли вместе с Геной к Сане на выселки, но работать там невозможно: сквозь эту водяную пыль ничего не видно, а потому, набив рюкзаки образцами, втроем двинулись в основной лагерь. По дороге я развлекал ребят, пересказывая откровения Евсеича.
- Так ты говоришь, он в Эльгене служил? - встрепенулся Саня, когда я стал пересказывать амурные похождения деда в женском лагере, - очень интересно!.. Надо будет ему как-нибудь поднести стопку побольше да осторожненько порасспросить, не знавал ли он в те прекрасные времена зэка Болдырева, знаменитого русского минералога? Единственного зэка-мужчину на весь женский лагерь, истопника в бане...
- Мужчину-зэка в женском лагере? - вытаращив от удивления глаза, переспросил Гена. - Да еще и работающего к тому же в бане?.. Женской, разумеется?..
- И-и, Гена, - смеется Саня, - в те поры каких только чудес и нелепиц здесь, на Колыме, не было... Может, это была шутка какого-нибудь игривого начальника: нате, дескать, вам, бабы, одного мужичка на развод, старичка-профессора из Петербурга!.. А может, и тонкий изуверский смысл какой, кто же теперь это узнает? Но только доподлинно я знаю, что он там сидел, один из крупнейших минералогов мира, профессор, почетный член нескольких европейских академий...
- За это, может, и посадили? - предположил я.
- Может, и за это, а может, и еще за что, тогда с этим просто было. Ну вот, а в прежние времена здешние экспедиции рабочих с собой не везли. В лагерях набирали. Бывало даже так: один начальник отряда вольный, а все прочие - зэки.
- Интересное слово какое - зэк, заключенный, - задумчиво произнес Гена, - чувствуете смысл: за ключом...
- А надо вам сказать, - продолжал между тем Саня, - что более преданных, честных и самоотверженных рабочих в отряде, чем зэки, не было. Ну посудите сами, какая благодать: конвоя нет, не бьют, не унижают, кормят наравне со всеми и даже, бывает, спиртику поднесут. Словом, все лето нормальная человеческая жизнь... А тут ведь, на Колыме, все особенное, свое: своя мораль, свои представления о законах, о чести и совести... И хотя колымские законы нигде не записаны, но известны всем и соблюдаются самым строгим образом, потому что преступление через них карается одной-единственной карой - пикой. И закон относительно полевых отрядов у зэков был такой: если какой-нибудь козел изгадит эту малину, не жить тому козлу, и имя его на Колыме будет покрыто позором, кто бы он ни был!
- Что-то уж красиво больно, - засмеялся Гена, - прямо Джек Лондон какой-то!.. Ну ладно, извини, давай дальше.
- Ну что еще, казалось бы, надо для побега?.. Условия идеальные: оружие, карты, еда, снаряжение - все есть! - воодушевленный нашим вниманием, продолжал Саня. - Хотите верьте, хотите нет: ни одного побега из геологического отряда за всю историю Дальстроя не было. Из самых строгих каторжных лагерей бежали, а из отрядов - нет!
- У американцев есть такая пословица, - усмехнулся я, - "Это слишком хорошо, чтобы было правдой"..,
- Но я вам верно говорю, - начал сердиться Саня, - у одного старого геолога, моего, кстати, очень хорошего знакомого, был такой случай: работал он тогда на Тоскане, неподалеку отсюда, и был у него рабочим один зэк, Колька Хвост. Когда они этого Хвоста брали, лагерное начальство их предупреждало: "Не берите Хвоста, сбежит - вы сами вместо него сядете". А у них бумага с печатью была и разрешение брать под расписку кого угодно. А слава Кольки как умельца по всей Колыме гремела. Все он умел: и варить, и коптить, и рыбачить, и охотничать (как-то в виде экзамена он даже умудрился испечь замечательно вкусный хлеб без единой крошки муки - из вермишели). Словом, взяли они его к себе в отряд, и весь сезон он у них так отработал - дай Бог всякому, только однажды спер спирт и нажрался до столбняка...
- Вот вам, пожалуйста, и Хвост, - засмеялся Гена, - а как же знаменитые колымские законы?
- Спирт, чай и кодеин в кодекс не входят, - поднял палец вверх Саня. - Это дело прячь как хочешь...
- Все, как в жизни, - пояснил я, - во всяком правиле - свои исключения.
- Приехали геологи после полевого сезона в лагерь, - продолжал Саня, не обращая внимания на наши ехидные замечания. - Хвоста сдали и честь по чести расписку за него получили. А он уже через час сбежал. Но... - Саня поднял палец вверх, - уже из лагеря, а не из отряда, и после того, как его сдали. Он в окно смотрел, ждал того самого момента.
...Тут мне хочется остановить мои правдивые повествования для того, чтобы сделать лирическое отступление. Так вот, многократно, буквально десятки раз получал я подтверждения тому, что все это - чистейшей воды вымысел, сказки для легковерных, прекраснодушных читателей и слушателей. Много раз встречался со всякими уголовниками: ворами, убийцами, алкашами, бичами и просто отребьем - и никогда никаких принципов у них не находил, никаких представлений о чести, совести, а тем более о блатном братстве - ничего этого не было! Всегда на моем пути попадались лишь коварные, беспринципные и жестокие преступники и алкаши, и никаких дел я по возможности старался с ними не иметь. Правда, путешествовал я совсем в иные времена, с настоящими "ворами в законе" не встречался, с настоящей организованной преступностью не сталкивался, но тем не менее в романтические сказки о благородстве, чести и достоинстве этой публики не верю. В одном лишь я нисколько не сомневаюсь: отрядные рабочие, набираемые из зэков, действительно, наверное, были очень хороши. Но совсем по другой причине - тогда по лагерям сидело великое множество по-настоящему благородных, замечательных людей, и начальники отрядов интуитивно выбирали, я думаю, именно их. Но вернемся вновь на Колыму под моросящий мелкий дождичек на скользкие тропы правого берега речушки Иныньи...
- Погоди, Саня, куда-то ты со своим рассказом в сторону заехал, - сказал я, - ты же начинал рассказ про профессора Болдырева, истопника в бане женского лагеря, а нечистый занес нас к какому-то пусть замечательному, но совсем ненужному Кольке Хвосту.
- Да, ты прав, - согласился со мной Саня, - как говорится, вернемся к нашим баранам. Так вот, приезжает какой-то отрядишко в Эльген, повариха им нужна была, и натыкается геолог, молодой еще совсем парень, там на нашего знаменитого профессора. И тот, конечно, просится в отряд рабочим. "Возьмите меня, - говорит, - простым маршрутным рабочим, я профессор-геолог, много пользы вам принесу". Ну а молодой тот начальник, конечно, сам с усам, кобенится: "Знаем мы вас, все вы тут профессора. Сейчас я тебе, профессор, экзамен по геологии устрою". "Какой экзамен? --грустно улыбается зэк. - Болдырев моя фамилия, минералогию вы в университете наверняка по моим книгам изучали, а о фамилии вы у начальства справиться можете". А в те поры тут геологов с университетским образованием почти не было, преобладали специалисты с шестимесячными геологическими курсами на базе семилетки, ну и этот был из их числа. Показывает он Болдыреву камень: "Ну-ка, профессор, определи!" - "Да что же тут определять? - пожимает плечами тот. - Обыкновенный кассетерит". - "Дурак, - говорит начальник, -- а еще профессор, оловянный камень это, а никакой не кассирит". Словом, отказался этот глупец от услуг Болдырева...
- Воистину нет предела человеческой глупости, - покачал головой Гена.
- Безусловно, - согласился Саня, - нет... Выбрали они себе повариху, собираются уезжать, и опять подходит к ним Болдырев. "Ну если вы сомневаетесь в моей компетенции, то, может быть, вас не затруднит передать мое письмо в Магадане в Главное геологическое управление?" - "Письмо, ладно, передам", - великодушно согласился молодой начальник и с тем уехал.
В Магадане письмо прочли и ахнули: в Эльгене сам Болдырев сидит! А ведь весь Дальстрой на золоте стоял, то есть на геологии. Словом, уже через месяц перевели нашего профессора в Магадан, в городскую тюрьму...
- Неужели они не знали о таком специалисте? - подозрительно спросил я.
- Ничего удивительного я, например, тут не вижу, - сказал Гена. - Во-первых, представь, какая пропасть народу тут сидела, а во-вторых, это же разные епархии: геологическое управление и Дальлаг; конечно, в своей работе они тесно сотрудничали, но знать наверняка, что где у кого есть, и не могли.
- И стало у Болдырева две жизни, - продолжал рассказывать Саня, - с восьми до пяти он геологический начальник: дает заключения о ценности отчетов, рецензирует коллекции, оценки за листы ставит; секретарша ему чай с лимоном несет; часы приема экспедиций у него расписаны, и все такое прочее. Правда, тут же, в кабинете, в уголке на стуле у него вохр с автоматом сидит (его, Болдырева, персональный вохр!), а Болдырев себе чаю просит и вохру тоже чаю; в итээровскую столовую идет, и вохр с ним: оба хорошую еду едят, а не лагерную баланду. А как пять часов пробило, Болдыреву "черного ворона" подают и везут от мягких кресел и чаю с лимоном к нарам и параше. Реабилитировали его, конечно, одним из первых, квартиру в Ленинграде вернули, кафедру в университете, да только ничем этим он не успел воспользоваться. Весна была, апрель месяц, и попросили его (уже реабилитированного) проконсультировать какую-то большую и важную коллекцию в близлежащей от Магадана экспедиции. Он мужик безотказный был, ну и пошел, конечно. Назад возвращался напрямик, через Нагаевскую бухту (с провожатым шел), в пургу. Провалился под лед и утонул. И что удивительно (и обидно, конечно, тоже), многие известные геологи, уже реабилитированные, погибли в своем последнем "зэковском" поле: кто утонул, кто под обвал попал...
...Опять я прерываю повествование, чтобы сделать отступление. В приведенном здесь рассказе, как, впрочем, и во многих последующих моих рассказах этого и других дневников, где героями являются не вымышленные герои, но действительные личности, правда тесно переплетена с вымыслом, рассказ изукрашен подробностями, которых в действительности, может, и не было. Я не ставил себе целью рассказать об этих людях исторически достоверно, я лишь по возможности правдиво излагал то, что слышал в путешествии от своих попутчиков. (В данном случае, правда, рассказ, похоже, очень близок к истине.)
За этим замечательным разговором мы и не заметили, как дошли до лагеря, где нас уже ждал замечательный обед. Юра нажарил огромных отбивных (котлета не умещалась в миске) из все той же телятины.
- Какое мясо молодое, - удивился Саня за ужином. - Вы что, теленка добыли?
- Да нет, - хмуро ответил Юра, - Евсеич дал... - Он не стал продолжать этот разговор, и Саня, почувствовав, что эта тема нашему охотнику неприятна, тоже оставил ее.
Вечером к нам в лагерь пришли Евсеич и геолог-съемщик Борис, который не поленился с образцами перевалить через сопки из своего лагеря на Лесной: Ору Николаевичу нужно определить фауну для стратиграфической привязки листа. Со встречей Борису налили стопку разведенного спирта, перепало и деду (мы с геологами все выпили, разумеется, тоже, кроме Кольки, конечно). Юра, выпив свою стопку, сразу полез в свару с Евсеичем относительно охотничьих законов, охотничьей морали и прочих высоких принципов. Евсеича же в этом споре интересовали лишь патроны (он хотел получить четыре, а Юра дает лишь два). У меня почему-то разболелась голова (что вообще-то бывает со мной крайне редко), и я ушел спать к себе в палатку.
Часа три ворочался я с боку на бок, а сон все не шел и не шел ко мне (что тоже бывает со мной очень редко). Я слышал, как Борис с Евсеичем ушли к себе в лагерь, и с ними ушел и Гена - помочь наладить рацию. Решив, что уснуть мне нынче так и не удастся, я вышел к костру и вызвался нынешнюю ночь дежурить (вместо Гены).
Гена вернулся часа через два (рацию он, разумеется, наладил) и вручил мне (я же завхоз!) свой гонорар - две банки сгущенного кофе с молоком.
15 июля
Проспал я до обеда. А после обеда пришел к нам в гости Евсеич и предложил сыграть с ним в преферанс. Поскольку сеет все та же мелкая водяная пыль, колотить образцы нельзя, а все дела по хозяйству вроде бы переделаны, решаем принять его приглашение. Дед настоял на каком-то диком "колымском", как он его называет, варианте преферанса. Что же, колымский вариант так колымский.
Игра кончилась полным разгромом моих партнеров (играли мы втроем: я, Саня и Евсеич), но, поскольку Саня настоял на очень низкой ставке (десятая доля копейки за вист), мой выигрыш составил всего четыре банки сгущенного кофе с молоком. После игры деду поднесли стопочку разведенного спирта, и старик опять пустился в воспоминания (теперь он уже нас почти не стесняется):
- Все лагеря, которые тут прежде были, по специальностям делились. Вот на Известковой, к примеру, лагерь для военных был, там еще железная вышка стояла. Я в том лагере тоже служил, очень, очень большим человеком я тогда был... Авторитетом пользовался...
- Да мы уже, Евсеич, давно догадались, кем ты тут был и каким авторитетом пользовался, - грубо оборвал его Юра.
Дед сразу же сник и переменил тему разговора:
- В эту-то партию я ведь по чистой случайности попал. У меня направление в Мылгу было, в колхоз "Красный богатырь" тоже завхозом. На три года. Жена, как узнала, обрадовалась... Пишет: "Мы тебе с дочкой пять сотен даем, а ты от квартиры отказываешься, ладно?.."
Я ей отвечаю: "А вот хрен тебе, сучка, ишь чего выдумала, падла толстобрюхая, мымра старая!" Вчера вечером Борис на рации работал, мне с Ягодной дочкину телеграмму передают: "Мама больна, деньги кончились, заложили вещи в ломбард, вышли сто рублей". Ишь заболела, крыса драная, может, бог даст, подохнет!.. А вот дочку я люблю, хорошая у меня дочка, медалистка серебряная. Все экзамены на пятерки сдала, только вот в сочинении "Коммунистическая партия" с маленькой буквы написала, за это вместо золотой медали только серебряную выдали.
- Это ты сам, Евсеич, виноват, - говорит Гена, - не провел с дочерью политической подготовки, это твоя промашка.
- Да, - подхватил Юра, - у тебя самого-то с политической подготовкой как?
- Я по политической подготовке всегда первым шел, - не чувствуя никакого подвоха, - говорит дед, - меня за это начальство всегда ценило. Я и сейчас любого образованного по политике за пояс заткну. А сучке этой старой, - вернулся вдруг он к наболевшей, видимо, теме, - я денег посылать не буду. Есть у нее пенсия сто двенадцать рублей, и ладно. Я ей уже давно написал: дескать, нам сейчас денег не дают, а только в конце полевого сезона, при расчете. Но она хитрющая, стерва, сама бухгалтером по труду и зарплате работала, боюсь, как бы в парторганизацию не написала, тогда уж ничего не поделаешь, деньги посылать придется!.. Ну, ничего, вот вернусь с поля, если она не подохнет, я с ней квартиру делить буду.
16 июля
С утра опять холод, мелкий моросящий дождик, низкие тучи, сопки в тумане. Целый день, маясь от безделья, буквально рвали друг у друга из рук всякую обиходную работу по хозяйству (мне-то проще, я хоть весь день кухарничал) и в кают-компании часами играли в шахматы, в карты, читали книги, слушали радио.
А к вечеру Юра придумал работу для всех. Вырубили крепкие трехметровые шесты и на них под довольно сильным ветром (повозиться пришлось изрядно) натянули брезентовый тент. Теперь в любую погоду под ним можно легко развести костер, высушить одежду, провялить рыбу или мясо.