- Ох и хороша была: высокая, здоровенная, килограммов под восемьдесят, - словом, красавица! Долго я вокруг нее увивался, все думал: как бы мне ее сподручней облапошить? Потому что на улице - зима, холод, что тут сделаешь?! Наконец заманил я ее как-то в засолочный цех. Там по осени капусту и зеленые помидоры квасили - со всей Колымы свозили. А зимой в цехе, конечно, пусто, и чаны стоят здоровенные, полукруглые, в два человеческих роста высотой. Ну, пол там, полати сделаны, все как положено. Холодно, конечно, - не топят, но все же не так, как на улице. Только я к ней полез, только на полати заваливать ее стал, она хвать меня за руку да как бросит через себя (приемчикам, видать, обучалась!) -- и я прямехонько угодил в этот чан. После этого слышу: дверь хлоп - и все тихо. Убежала, значит, сучка. Я кричать - никто не слышит, конечно, а чан скользкий, ледком подернулся, высокий - до края не дотянешься. Двое суток я в этом чане просидел, совсем уж замерзать стал... А чего, и замерз бы насмерть к такой матери, да, спасибо, приятель мой в этот цех бабенку приволок. Я как из чана закричу!.. Он испугался сперва, а потом подал лестницу, а я сам вылезти не могу: закоченел. Пришлось ему меня оттуда вытаскивать. Вот так я чуть-чуть ни за что ни про что не пропал... - Евсеич кончил рассказывать, и я словно бы очнулся.
Прошло часа три, а может, и все четыре. Сгустились сумерки, и я стал собираться домой.
- Ну, а потом, после пятьдесят шестого года, что с тобой стало, Евсеич? - спросил я, уходя. - И что вообще со всеми этими лагерями стало и с заключенными?
- Что стало с лагерями и с зэками, я не знаю. - Евсеич уже ожил и даже встал с постели. - Жинка моя сильно серчала, думала, что я ей изменяю. Так что я еще в пятидесятом в Магадан перебрался и стал там заведовать складом стройматериалов. Здоровенный у меня был склад - сто семьдесят тыщ тонн. А знаешь, что такое стройматериалы на Колыме - золотое дно!
Поздно ночью пришли с обнажения все ребята, мокрые (попали под дождь), но очень довольные: Юра наконец-то убил оленя, молодого телка лет трех-четырех. Кроме того, на блесну он поймал трех здоровенных ленков, одного килограмма на два, двух других - килограмма по полтора, так что рюкзаки у всех троих тяжеленные (Саня с Геной принесли еще и образцы.)
- Устали? - участливо спросил Колька, волоком оттаскивая рюкзаки в складскую палатку.
- Каждый день бы такую усталость! - весело усмехнулся Гена.
Юра весел, возбужден удачей, рассказывает мне:
- Амун это, а не карабин. Я ведь уже третьего дня одного оленя из-за него упустил. Мушка черт-те куда сбита. С упора бил, метров на сто - сто пятьдесят - и все мимо, так и ушел тогда олешек. Это уже я потом догадался: снял с себя штормовку, на сук повесил и пристрелял в нее карабин. Сбил мушку в другую сторону, сколько можно было, да еще опережение вычислил. Противно, правда, эдак-то охотиться: в пустое место целишь, а не в зверя. Я и этого оленя клал - семь патронов истратил. Двумя первыми рога ему пообломал, третьим - нижнюю челюсть вместе с языком отшиб и только четвертым в брюхо угодил. Нет, с таким карабином я на медведя не пойду. Только с жаканом.
Вечером по случаю почина в охоте Саня налил всем (кроме Кольки, разумеется) по стопочке разбавленного спирта.
Уже поздно ночью к нам в канаву опять заплыли два ленка (видимо, они же, вчерашние). Юра взял свою блесну и в две минуты выловил обоих.
11 июля
Мы с Юрой ушли к Евсеичу печь хлеб, а ребята остались хозяйничать в лагере. Кольке дано ответственное задание (которое единожды он уже с треском провалил) - в тени вывесить вялиться оленье мясо. Прежде чем коптить, его надо слегка подвялить до образования тонкой корочки, иначе дым, смешавшись с сырой плотью, даст сажу и никакого копчения не получится.
В маленьком полотняном мешочке я несу Евсеичу гонорар - граммов сто пятьдесят спирту и килограмма два картошки.
Узнав про спирт, Евсеич обрадовался, засуетился, и дело у нас пошло ходко. С Юрой произошла интересная метаморфоза: пока мы брали мясо у Евсеича, пока сам Юра никакого зверя не добыл, он на деда глядел с ненавистью, называл его Бандерой, старым вохром и всякими обидными словами. Теперь же, когда у Евсеича своего мяса нету и он вынужден одалживаться у нас, Юра к старику вмиг подобрел, хлопает его по плечу, шутит с ним, рассказывает всякие охотничьи байки, обсуждает охотничьи дела и заботы. Да, страшная, оказывается, штука - охотничья ревность.
Опять залаяла Сильва: наверное, где-то рядом ходит медведь. Начинается противный затяжной мелкий дождик (ветер снова принес с моря тучи), и перед дождем, видать, особенно остро вдоль долины наносит тухлятиной. Хочется медведю тухлятинки, но после вчерашних выстрелов подойти к лагерю он боится. Складываем хлеб в рюкзаки и под дождем несем его к себе в лагерь. Через заметно вздувшуюся Инынью (в сапогах ее уже не перейти) нас вместе с Евсеичем (он пришел к нам взять мяса) переправляет в надувной лодке Саня. Юра очень доволен: весел, шутит, подначивает деда и отваливает ему три огромных, прекрасных куска.
Ночью в нашу канаву опять приплыли три ленка. Колька, схватив блесну, кинулся ловить их. Юра перехватил его на лету, вырвал из рук блесну и сам в три броска выловил всю рыбу.
12 июля
Моросящий мелкий дождичек за ночь вырос в проливной дождь, который полоскал вовсю и лишь под утро вновь превратился в дождевую пронизывающую насквозь пыль. Наша Инынья, прежде обыкновенная горная речушка с кристально чистой водой, где глубины-то было всего по пояс, преобразилась неузнаваемо. Стремительный мутный поток мчался теперь по долине, постепенно наполняя ее до краев. Он нес с собой щепки, коряги, вывернутые с корнем деревья, катил довольно крупные камни. Если раньше, в спокойное время, русло речки занимало лишь очень небольшую часть долины, то теперь вода постепенно заливала все вокруг. Вот уже скрылась под водой высокая (как нам казалось прежде) галечная гривка, где у нас была кухня и столовая; вот вода залила наш холодильник и вплотную подошла к коптильне.
- Подъем! - кричу я в палатку. - Аврал! Потоп!
Ребята быстро повыскакивали из спальных мешков. Первым на ногах был Юра: уже через минуту он, одетый и обутый, спускал на воду резиновую лодку (спасибо, что мы, несмотря ни на что, всегда вытаскивали ее на высокий берег и привязывали к сосне). И вот уже все в деле, кроме, правда, Кольки: он мечется по палатке, стараясь найти свою вторую портянку.
- Нож! - кричит Колька. - Дайте нож!
- Зачем тебе? - спрашивает Саня.
- Я эту портянку пополам разрежу и обуюсь, - говорит Колька, - а то Юрка дерется, если я сапоги без портянок обуваю.
- Я вот покажу тебе нож! - подносит Саня Кольке под нос кулак.
- Ну, тогда я в одном сапоге наш лагерь спасать буду! - заявил Колька и вылез под дождь и в полчища комаров в тонкой нательной рубахе и одном сапоге, за что тотчас же получил от Сани по шее и отправился назад в палатку искать исчезнувшую там портянку. Тем временем мы перевезли на высокий берег, к нашим палаткам, все кухонное имущество, продукты и даже напиленные дрова.
- Тальник, - кричу я, - грузи на лодку тальник! Зря, что ли, мы с Геной целый день рубили его!
- Не надо, - рассудительно говорит Юра, - пусть там, на гривке лежит. Он поплывет, только если вода до наших палаток поднимется, а тогда нам уже не до тальника будет.
А вода все продолжает прибывать. Тут, возле наших палаток, самое высокое место, дальше нам с нашим имуществом деваться некуда. Выход один: рубить лес и строить высокие полати, на которые и складывать самые необходимые вещички (и в первую очередь образцы). Юра в резиновой лодке-трехсотке пересекает бушующую Инынью (сейчас это весьма непростое и опасное дело) - он отправился в лагерь за двуручной пилой. Колька доволен ужасно (он к этому времени нашел портянку, оделся и обулся), носится в восторге по берегу и орет:
- Ура! У нас настоящее наводнение! - С этим воплем он кинулся вброд через нашу протоку и моментально набрал полные сапоги ледяной воды, за что еще раз получил по шее (на этот раз от меня): у нас и так каждая сухая тряпка на счету, а он неизвестно зачем вымок почти по пояс.
Из своей командирской палатки вышел Саня. Он одет по-походному: в штормовке, плаще, закатанных до колен болотных сапогах, за спиной - рюкзак и мелкокалиберная винтовка.
- Ты куда это собрался? - вытаращил на него глаза Колька. - У нас же потоп!
- На выселки, - пожал плечами Саня, - там же у меня еще образцы остались.
- С ума сошел! - орет Колька. - А если нам лагерь спасать придется?! У нас же тут все вещи и вся еда!
- Вы и без меня тут управитесь, - говорит Саня, поправляя на плечах ремень винтовки, - а образцы, которые там остались, поважнее всех наших вещичек будут.
- Подумаешь, золото какое! - фыркает Колька. - Окаменелые ракушки с булавочную головку.
- Не золото там - это точно, - наставительно говорит Гена, - а закономерности... Тебе, Колька, еще расти и расти, чтобы понять их ценность.
Саня махнул рукой и пошел вдоль берега вниз по течению реки.
- Саня! - крикнул ему вслед Гена. - Осторожнее на скалах, они сейчас скользкие, смотри не загреми в реку. А мы, как с делами управимся, придем туда к тебе.
- Договорились. - крикнул Саня и скрылся за деревьями.
Из-за мыса показалась наша резиновая лодка. Юра стоит на одном колене и, как в каноэ, гребет одним веслом, лавируя между корягами и катящимися камнями. Тяжело достается ему, но мы ничем помочь не можем: стоим и подбадриваем его криками (половину их он наверняка не слышит: Инынья ревет).
Наконец он причалил к нашему берегу, вытащил и привязал лодку, предварительно выгрузив из нее пилу и два острых, как бритвы, топора.
- У Евсеича-то никаких проблем, - сказал он, тяжело дыша и отирая пот со лба, - у них лагерь высоко стоит, вообще они отличное место для него выбрали. А где Саня?
- На выселки ушел, - ответил Гена, - мы же образцы-то вчера не все забрали.
- А-а, - нисколько не удивился Юра. - Вы вот что, мало-мало, да ступайте с Женей туда к нему. Вода вроде бы прибывать перестала, а мы тут с Колькой и вдвоем управимся.
Вода и вправду перестала прибывать, и вскоре уровень ее, не дойдя до наших палаток сантиметров двадцати, установился.
Мы с Геной, надев поверх штормовок плащи и так же, как Саня, закатав болотные сапоги, отправились к нему на выселки. Несем с собой два термоса, один с горячим супом, другой с горячим чаем (мы-то уже успели пообедать - я между делом изладил обед, несмотря на дождь, - а Саня ушел совершенно голодный). Юра же с Колькой начали пилить лес и строить полати - на всякий случай.
Мокрая лесотундра, по которой мы идем, имеет совершенно другой вид: места, где нам, кажется, был знаком каждый куст, теперь совершенно переменились. Желтые полярные маки сморщились, сникли под тяжестью воды - куда только подевался их изысканно-гордый вид. Ягель, сухой и ломкий в обычное время (я все удивлялся, как его такой едят олени), теперь стал волокнистым и скользким, как мыло. И лишь незабудки остались все теми же. В сухое время тропа на выселки шла у самой Иныньи, теперь же она (тропа) более чем на метр под водой, так что приходится лезть по довольно крутой осыпи. Идем очень осторожно и медленно, оступиться страшно: внизу Инынья с ревом тащит деревья и катит камни.
До выселок мы так и не дошли. Километрах в полутора от них встретили мокрого, измученного Саню, который, шатаясь, нес страшной тяжести рюкзак с образцами. Развьючили его и тут же у тропы, на поляне, устроили привал и обед. Саня рассказал нам, что наводнение выселкам почти никакого ущерба не причинило, снесло лишь несколько мешочков с образцами, и это нетрудно восстановить.
Вечером Саней был издан строжайший указ: все патроны (ружейные, карабинные, мелкокалиберные) держать только в патронташах и ни в коем случае не в карманах. Когда Юра стал сушить над костром свои брюки, из них вывалился мелкокалиберный патрон и упал в костер. Раздался выстрел - пуля пролетела между Саней и Юрой. К счастью, никто не пострадал.
13 июля
Рано утром Саня с Геной и Колькой ушли на выселки колотить образцы; Юра с Евсеичем - на охоту (Юра взял ружье-двустволку и полный патронташ патронов - жаканы и дробь-тройку; у Евсеича все тот же карабин, к которому на этот раз он примкнул плоский армейский штык - дед не оставляет надежды добыть медведя); я остался в лагере коптить рыбу и мясо и сушить промокшие за вчерашний день вещи: одежду и спальные мешки.
Часа через два после того, как они ушли, я услышал четыре выстрела (из карабина), а еще через полчаса ко мне в лагерь пришел Евсеич. Он остановился около коптильной печки (я как раз подбрасывал туда свежие ветки - для дыма) и стал переминаться с ноги на ногу, словно не решаясь мне что-то сказать.
- Ты чего, Евсеич? - спросил я. - Медведя, что ль, убил?..
- Нет, не медведя - оленя, - замялся дед, - да и не сказать, чтобы совсем оленя, а так...
- Чего "так"? - удивился я.
Ладно, - махнул рукой Евсеич, - бери нож и топор, там сам все увидишь... Да пару рюкзаков захвати под мясо: один вам, другой мне.
Евсеич убил совсем молоденькую телку километрах в двух от нашего лагеря. Она лежала на широкой галечной косе, уставив в небо остекленевшие глаза, в странной позе: на боку, а ее ноги были широко разбросаны в стороны и задраны ввысь. Изо рта у нее вылезали и лопались кровавые пузыри (видимо, пуля пробила легкие); на шее зияла большая рваная рана, и были видны две большие дырки в боку.
- А Юрка-то где? - спросил я Евсеича неизвестно зачем (просто хотелось, наверное, о чем-то спросить).
Вместо ответа Евсеич схватил меня за рукав и потащил куда-то далеко в сторону, в густые кусты.
- Вот гляди, - затараторил он, - отсюда я ее увидел... Сперва даже не понял, кто это: вижу, что зверь, а какой... - Он развел руками. - Ну вот. Я Юрку тропу перекрыть послал, а сам ее вот отсюда и приласкал. Почитай, с полкилометра будет... Правда, с упора стрелял. Вот на этот пенек карабин положил... Да видишь, не разглядел толком, что за зверь...
- Ладно, Евсеич, - махнул я рукой, - чего теперь говорить: убил так убил... Не оживишь... Давай разделывать тушу быстрее, смотри: тучи надвигаются, а у меня в лагере спальные мешки на просушку выложены, и коптильная теперь небось уже потухла...
Я отрубил телке голову, и мы с Евсеичем в два ножа стали свежевать тушу.
- Нет, нет, - суетится Евсеич, - ты не думай, она без теленка была, да куда ей, погляди, она же сама еще телка... Глянь на вымя-то, соски совсем не надраны... Был бы теленок, он бы знаешь как ей соски надрал!
И только он сказал это, как я снял с телки кусок шкуры, поднял тушу, повернул ее на бок, и на пальцы мне хлынуло теплое еще молоко. Оно разлилось по галечнику, образовав небольшую белую лужицу.
- А ведь это та самая олениха, что к нашему лагерю с теленком выходила, - вдруг узнал я. - Эх, Евсеич, вохровская твоя душа, не утерпел до осени... И олениха-то, смотри, худая, кожа да кости: у нее же все на молоко да на теленка уходило, первый, видать, теленок-то был...
Далее мы разделывали тушу в молчании, мне говорить не хотелось, а Евсеичу, наверное, сказать было нечего. Наша пауза затягивалась, и я видел, что она очень беспокоит Евсеича.
- А Юрка ваш - еще тот гусь, - начал вдруг дед (наверное, хотел переменить тему разговора), - туда же мне: я - охотник, все охотничьи законы знаю, а сам чего делает?! Я же его тропу перекрывать послал, а он - как сквозь землю провалился! А если бы это медведь был, тогда что?! Я же ведь и не видел толком, кого стреляю, видел, что зверь, а вот какой зверь...
- Да-да, ты уже говорил мне об этом, - пожал я плечами.
- Он меня страховать должен был... обязан!.. А я уже и кричал ему потом, и в воздух стрелял - он как сквозь землю провалился! Нет, с таким напарником на охоте без головы останешься...
Тут мы закончили разделывать тушу, разрубили ее на куски (рубил я), разложили мясо по рюкзакам и, взвалив их на спину, понесли в лагерь.
- Ты Сане своему доложи, что с вас четыре патрона, - сказал дед, когда мы подходили к нашему лагерю, и, заметив мой недоуменный взгляд, добавил: - Я же для вас старался, мне-то одному много ли надо?.. Вообще-то, я на нее семь патронов истратил, но хай будет три моих...
- Нет, Евсеич, - покачал я головой, - бери все это мясо себе; Саня ведь говорил, что такое мясо есть не станет, помнишь?
- А ты ничего не рассказывай им, зачем зря людей расстраивать, - прищурившись, засмеялся дед, - ты же сам говорил, что теперь телку все равно не оживить, так чего же зазря мясу пропадать. Да и мясо какое, считай, телятина...
- Нет, Евсеич, ничего я, конечно, скрывать не буду, - ответил я и сбросил рюкзак с плеч (к этому времени мы уже добрались до нашего лагеря), -- а там как ребята решат.
- Вот это правильно, это молодец, - обрадовался дед, - чего за всех решать?.. - И уже отправляясь к себе в лагерь, обернулся и добавил: - А ты, оказывается, слабак... Такие тут раньше не выживали...
Вечером с выселок пришли Гена с Колькой (принесли образцы), а совсем поздно ночью, когда уже мы начали беспокоиться, пришел с охоты Юра и на длинном толстом пруте принес добычу: здоровенного хариуса и маленькую птичку (бекаса). Кроме того, из кармана он вытащил полную горсть бараньей шерсти. Оказывается, он лазил по самому верху голых сопок, видел там много бараньих троп и даже нашел лежку.
Я пересказал историю, сочиненную Евсеичем, и добавил, кивнув на куски телятины:
- Ну вот, ребята, а теперь решайте, будем мы есть это мясо или нет, а главное, отдавать Евсеичу эти четыре патрона или не отдавать.
- Ах он вохр паршивый, - взвился Юра, - козел вонючий, заячья душа! Кого он за нос водить вздумал, а?! Да я же ведь из-за деревьев все видел: и как Сильва на него олениху с теленком выгнала, и как он бил эту олениху, считай в упор, метров с тридцати, и как теленок от него драпанул, а он стрелял и ему вслед, да промазал и, главное, выскочил ко мне навстречу (это было, когда олениху он уже завалил), да еще давай руками махать мне: дескать, беги, тропу перекрой!.. Зачем бы, думаю, ему тропу перекрывать?.. Ну, вроде бы побежал я, а сам стал за куст и смотрю... И все-то я видел: и как он по косе бежать кинулся, пенек там примял да гильзу в кусты бросил...
- А подглядывать нехорошо, - ехидно вставил Колька.
- Цыц! - сказал Юра и легонько двинул Кольку по шее. - Ах ты, сука рваная, думаю, да кого же ты дурачишь-то?.. И после этого он еще говорит, что я законов охотничьих не знаю?! Он сволочь, знает закон - телку-первогодку с теленком бить!..
- С мясом как решим? - напомнил я. - И с патронами...
- Неприятная история, конечно, - задумчиво сказал Гена, - может, и не стоило бы связываться, да мясо-то здесь, в общем, ни при чем... Мясо, оно и есть мясо... - И он пнул ногой рюкзак, измазанный кровью.
- Мясо, пожалуй, возьмем, - решительно сказал Юра. - А патронов ему вот, - он сложил здоровенный шиш, - пусть придет и выкусит.
- Нет, это не дело, - сказал я. - Если мясо берем, то патроны отдать придется.
- Да, придется, - почесал в затылке Юра, - но не четыре. Два - и пусть радуется, козел старый!
Ночью, перед сном, я чистил того самого Юриного хариуса (есть у меня правило - не оставлять на ночь необихоженную добычу), и вдруг кто-то здоровенный, покрытый бурой шерстью как ломанется на той стороне протоки через кусты! Я бросился к нашим палаткам: