Наш рыбак с веками, как у Вия, который начал пить водку и спирт сразу же, как только попал на корабль (здесь сухого закона нет), теперь допился до белой горячки. Он лежит на своей койке на спине, широко раскрыв глаза, и бредит, произнося одну и ту же фразу из пяти слов, четыре из которых матерные. К тому же он напоил и деда. Дед петушится, предлагая мне подраться "на кулачках". Я уклонился от этого заманчивого предложения, залез к себе на второй этаж (у нас двухъярусные койки) и стал смотреть в иллюминатор. Полный штиль, море плавится на солнце, и неописуемо яркий свет заливает нашу каюту. Дед, подпрыгивая петушком, все лезет ко мне мериться силами. Пришлось встать и уйти на верхнюю палубу.
Стоим под разгрузкой. Моряки, свободные от вахты, ловят в плетеные корзины, подвешенные на талях, огромных крабов. Приманкой служат тухлые бычки, заботливо наловленные загодя и где-то в недрах теплохода протушенные до пронзительной вони. Эти лакомства привязывают веревочкой к дну корзины, корзину опускают на дно, там в нее отовсюду сползаются крабы, минут через десять - пятнадцать корзину быстро поднимают. Добыча во многом зависит от сноровки матроса, работающего на талях: почуяв неладное, крабы начинают из корзин расползаться, и тут очень важно корзину поднять очень быстро (глубина, на которую опущена приманка, довольно значительна). Сколько раз под веселые матерщинные проклятия краб или даже два, уже почти поднятые до уровня палубы, успевали перевалиться через край плетеной западни и плюхнуться в спасительное море.
Вместе со мной охоту за крабами наблюдает наш сосед, художник Коля.
- Вот она экзотика-то, - говорю я ему, - вот чего рисовать надо.
- Да я уже этой экзотики наелся - во! - Художник проводит себе по горлу ребром ладони. - Два месяца в командировке, больше пяти сотен листов набросал. И на промысел с рыбаками ходил, и в цехах на рыбообработке был, и на погранзаставах, и на цунами-станции - везде. Одних портретов больше двух сотен. Мне в Доме культуры комнатушку для работы выделили, так я там неделями жил, особенно поначалу. Среди "сайрачек" такие типажи встречаются - всю жизнь не забудешь! Смешно, некоторые, самые отчаянные, вдруг да ляпнут с таким видом, дескать - была не была: "А хочешь, я догола разденусь, голую себя рисовать позволю, а?" Для них это какой-то эротический акт, что ли, позировать голой... А мне - привычная работа: у нас в институте этой обнаженной натуры было!.. - Он засмеялся и махнул рукой. - Я, помню, зачет по "обнаженке" раз пять сдавал, так что у меня к этому делу до сих пор идиосинкрозия.
Вечером нашего рыбака забрал в карцер пассажирский помощник капитана.
29 июля
С утра полный штиль, прекрасная солнечная погода, да еще наш теплоход сопровождает большое стадо веселых дельфинов. Все пассажиры конечно же толпятся на верхней палубе, кричат, показывают на дельфинов пальцами, смеются.
- Мама, посмотри, какая веселая рыбка! - в восторге кричит какой-то ребенок.
Всеобщее возбуждение достигает апогея, и какой-то не совсем трезвый рыбак в восторге швыряет в голову ближайшему дельфину пустую винную бутылку, но, к счастью, промахивается. После этого публика почему-то теряет к дельфинам всякий интерес и разбредается по своим углам.
В обед вернулся из карцера наш рыбак. Вернулся, разумеется, трезвый, тихий и весь даже какой-то просветленный. Карцер ему пришлось освободить для какой-то девицы из числа "сайровых сливок". Придя в каюту, наш рыбак сразу же взял в руки книжку и начал читать ее. Так до самого Курильска никуда больше со своей койки не отлучался, не брал в рот и маковой росинки, все только лежал, читал да время от времени вздыхал.
В ресторане, где мы обедали вместе с художником Колей, тому повстречался его друг, рыбак, который был отпущен на материк по телеграмме: кто-то из его ближайших родственников опасно заболел. Места в каюте Володе не досталось, слоняться, как бездомный кот, по палубе Володя считал ниже своего достоинства, а потому жил он в ресторане. И поскольку просто так занимать место за столиком считал неприличным, то все время заказывал понемногу водочки и к ней - какую-нибудь легкую закуску. Единственное, чего ему не хватало, так это собеседников и даже не столько собеседников, сколько слушателей, а потому, едва только мы сели за стол, как он тотчас начал:
- Пришли мы нынче в начале лета в Крабово. Сошли на берег, заходим в магазин, а там только разливное вино по три двадцать за литр. А у меня с собой ни кружки, ни плошки. Смотрю, две "сайрочки" с бидончиками у стенки стоят, медяки считают. Только-только первые "сайрочки" тогда появились, денег пока у них - ни гроша, работа еще толком не началась, сайры нету, а на камбале с навагой много не заработаешь. А бидончики у них, значит, трехлитровые. Я два червонца достаю, подхожу к "сайрочкам": так, дескать, и так, наше вам почтение, не одолжите ли посуду? Тем более что сам я один и идти мне особенно некуда. Ну, они, конечно, согласные. Мы идем к ним в общежитие, я бидончики несу, а сам поглядываю на своих "сайрочек" и голову ломаю: как же с ними спать-то, уж больно страшны, что одна, что другая. Приходим мы к ним в барак; комнату, конечно, на ключ, смотрю: там еще две подруги, одна такая же страхолюдина, зато другая: глаза черные с искрами, на щеках ямочки, улыбка на тридцать два зуба, и тут, и тут - все в полном комплекте, ну не "сайра" - персик! Выпили мы за знакомство, за прекрасных дам и все такое прочее, и вдруг слышу я, говорит этот "персик" на ухо своей подруге, которая сидит рядом и все время меня за руку держит, чтобы не убежал, что ли: "Отдай его мне! Добром отдай, а то силой уведу!" А подруга ей в ответ змеиным шепотом: "Только попробуй, падла, я тебе все бельмы вырву!" Я сижу смирно, как будто меня это вовсе не касается, мне даже интересно. Вот выпили мы один бидончик, приканчиваем другой... Смотрю: мои подруги хороши. "Ну, - спрашиваю, - как же вы меня делить будете?" И тут вдруг подходит ко мне этот "персик", садится на колени и, обняв за шею, говорит: "Слушай, у тебя глаза есть? На кой хрен тебе эти чувырлы сдались, ни кожи у них, ни рожи... Тебя же с них вырвет". Я говорю: "И то правда", и с этими словами уходим мы с ней из комнаты в лес, но на пороге я оборачиваюсь и вежливо говорю подругам: "Счастливо оставаться, спасибо за компанию и не поминайте лихом".
Володя заказал себе еще сто пятьдесят граммов и к ним селедочку, быстро выпил и сразу же стал продолжать:
- А прошлым летом, уже в самом конце путины, когда сухой закон закрыли, пришли мы туда же, в Крабово. Я взял в хозмаге два ведра эмалированных, по пять двадцать за штуку, а в них вина разливного, того же самого по три двадцать за литр. Пришел к себе в общежитие, ведра на стол поставил - всех угощаю! "Сайры", конечно, набежало полна комната, а мне что, жалко, что ли? Мне не жалко! Только некоторые "сайры" больно уж наглы: прибегут, опрокинут кружечку - и в дверь. Потом, будто ненароком, шасть в комнату опять, глазами зырк на стол: можно ли еще? А я лично так считаю: или на свои пей - денег-то у них хватает, особенно к концу путины, - или уж если с рыбаком пьешь, так с ним потом и ложись...
После этого Володя вдруг нахмурился и решительно заказал себе еще сто пятьдесят и салатик из морской капусты.
- А вот как ученые считают, - неожиданно переменил он тему разговора, - есть разница: работать на море или же на берегу?
Мы промолчали, не зная, что ответить, но Володе никакие ответы и не требовались.
- Вот пойду я на материке, допустим, плотником работать, - продолжал он, жуя стебелек капустки, - и выйду на работу пьяным. Позволят мне это на материке? Никогда: я же себе по пьянке голову или, не дай Бог, еще чего-нибудь отрублю, верно? А вот на судне совсем другое дело: он хоть какой пьяный, а сеть вязать будет. Опять же, идем мы в море, он хоть пластом лежи, а на борт я его возьму, потому что на свежем ветерке да если качнет чуток, он быстро протрезвеет, а иначе ведь мне самому придется за него его работу делать, верно?
Володя помолчал, посмотрел на спокойное, лазурное море и потом тяжело вздохнул:
- А ведь с каждым годом, ты посмотри, все хуже у нас и хуже. Разве сейчас против прежних лет заработки? А сколько рыбы выбрасывать приходится, да и не в том дело, что выбрасывать, тут дело в другом... Вот, бывало, в прежние годы приходит приемщик, спрашивает: "Сколько у вас тут рыбы?" - "Да центнеров тридцать, - говорим, - никак не меньше". - "Не-а, - говорит он, - тридцати не будет, двадцать пять от силы". - "Ну хрен с тобой, пиши двадцать пять". Он квитанцию выписывает, число ставит, печать, расписывается - и дело в шляпе. "А куда ее выгружать, рыбу-то?" - спрашиваю. "А, выкиньте ее за борт, - отвечает, - завод по самую трубу забит этой проклятой рыбой. Опять же ни соли, ни льда нету"... Вот как раньше-то было, а теперь? Квитанцию выпишут только за то, что принял завод в переработку, да еще примут вторым сортом. А какой такой второй сорт, она вся из моря, вся одинаковая... Потому-то народ из рыбаков и бежит. Конечно, и сейчас еще рыбакам платят... Но ведь это какая каторга: не спишь неделями, качка, все руки в волдырях, во, гляди, - он положил на стол свои огромные заскорузлые руки цвета молодой картошки, - видишь, вся кожа с ладоней слезла... А каких бичей сейчас в команду набирают - смотреть страшно. Его боцманом ставят, а он сачок вязать не может...
После этого Володя заказал себе еще сто пятьдесят, жареного палтуса и салат, а когда выпил и съел все это, то понес уже совершеннейшую ахинею. Мы встали из-за стола, раскланялись и ушли, а он этого, как мне кажется, даже и не заметил.
Поздно вечером наш теплоход пришел наконец в Курильск и стал на рейде. На "танковозе" прибыло еще человек двести желающих попасть в Корсаков и Владивосток, из них более половины - дети, которых отправляют в Корсаковский пионерлагерь. Охрипший пассажирский помощник капитана полчаса кричал в рупор:
- Теплоход полон! Никого, кроме детей, на борт не возьмем!
Но ему не очень-то верили. То же самое он кричал на Кунашире, Шикотане, охотской стороне Итурупа, а ведь все равно всех взяли. То же произошло и сейчас.
30 июля
Переночевали на чердаке дома, арендуемого ленинградскими биологами, а с утра двинулись на местную цунами-станцию, где мы, видимо, и будем жить до следующего похода.
Курильская цунами-станция стоит на высоком крутом берегу Охотского моря, откуда открывается замечательный вид на морские просторы и на здешний внешний рейд, расположенный у подножия вулкана Богдан Хмельницкий, где кроме нашего "Норильска" (почему он до сих пор болтается на рейде?) стоит трехпалубный красавец "Урицкий". Нас, как обычно, приняли очень сердечно: накормили, напоили (чаем, разумеется) и довольно уютно расквартировали.
Только я собрался готовить большой праздничный обед, как на нашу цунами-станцию был совершен набег. Оказывается, "Урицкий" - это туристский теплоход, и пассажиры его - народ в основном весьма пожилой, но игривый, в тренировочных костюмах, плотно обтягивающих дряблые тела, нагрянул к нам на станцию. При этом туристы были твердо убеждены, что коль скоро они прибыли на Курилы из столиц, заплатив за это такую кучу денег, то местные жители должны тотчас бросить все свои работы и заниматься лишь тем, что ублажать дорогих гостей. А на курильской цунами-станции между тем заниматься с туристами было совершенно некому: часть народу была в отпуске, часть на маршрутах, те же, что оставались на местах, были загружены работой по самое горло. Но, как и все курильчане (эти же качества я впоследствии наблюдал и у всех других жителей далеких окраин), здешние сейсмологи были гостеприимны и добры, а потому их страшно мучила совесть. И тогда курировать туристов вызвался я. Одевшись почище, нацепив на лацкан пиджака значок какой-то международной цунами-конференции и придав своей физиономии значительное выражение, я предстал перед притихшим народом. Я произнес короткую, но яркую вступительную речь, полную ужасных подробностей. Потом я водил туристов по станции, показывал им какие-то приборы и устройства (которые и сам-то видел первый раз в жизни) и плел, плел, плел. Все, что я говорил, разумеется, было враньем с первого до последнего слова, но правды моим слушателям и не требовалось, поскольку правда, как это и бывает в большинстве случаев, была скучна и неинтересна.
А под конец, так сказать, в качестве яркой точки нашей экскурсии я рассказал якобы достоверную историю о том, как несколько лет назад здесь, на Итурупе, во время цунами гигантской волной смыло сортир, прилепившийся к самому обрыву. Причем смыло в тот самый момент, когда там справлял большую нужду герой-пограничник. Целую неделю болтался смельчак по Охотскому морю, сидя на крыше сортира с голой задницей (штаны и трусы смыла все та же волна), пока его не сняли оттуда пограничные вертолеты, проявив незаурядную выучку и мастерство.
Руководитель группы туристов долго и горячо жал мне руку, а какой-то московский журналист, оказавшийся среди моих слушателей, все порывался тут же, на месте, написать о моих рассказах статью в центральную прессу. Мне стоило огромных трудов уговорить его не делать этого.
Сегодня воскресенье, и, как водится, все учреждения в поселке закрыты (даже почему-то и почта). Ребята с цунами-станции позвонили на рыбоводную станцию и попросили принять нас там, все показать и рассказать. При этом они непрерывно извинялись, что не могут сопровождать нас.
Рыбоводная станция привольно раскинулась посреди пышных кустов, на берегу бойкой речушки, километрах в пяти от поселка. Главное ее сооружение - дом со множеством окон синего стекла, у которого вместо пола ручей, разделенный невысокими бетонными барьерчиками на отдельные желоба. Тут искусственно осеменяют красную икру, выращивают мальков до размера мизинца, а потом отпускают их в море. Года через три-четыре великий инстинкт продолжения рода приведет их сюда, к месту рождения - к курильскому острову Итуруп.
Горбуша в реки наконец-то пошла вовсю. Идет она так, что воды не видно - одни рыбьи спины. Я прежде думал, что все рассказы о ходе красной рыбы - художественные преувеличения; не может такого быть, думал я, чтобы в реке рыбы было больше, чем воды. Оказывается, может! Мы разделись и зашли по пояс в воду, думали, что рыбы испугаются и будут шарахаться от нас в стороны. Ничуть не бывало: ошалелое стадо перло на нас, тычась носом в ноги, руки, живот, било по нашим ляжкам хвостами, пытаясь перепрыгнуть нас, как преграду. Ловить эту рыбу никакого труда не составляло: ее можно было просто брать руками. Молодой и горячий Коля хотел было нахапать гору горбуши и нести ее в поселок, сложив на руки перед собой, как поленья. Но я категорически воспротивился этому, а наш осторожный начальник Володя активно поддержал меня: не хватало нам только связаться с рыбнадзором. Тем более что у нас с собой ни мешка, ни рюкзака не было, так что эту рыбу пришлось бы нести через весь поселок на виду у всех.
- И правильно сделали, - заметил за ужином сейсмолог Сергей, когда мы рассказали ему об этом случае. - С нашим рыбнадзором шутки плохи - пришлось бы мне идти выручать вас.
- А если вам горбуши надо, - добавила его жена Наташа, - возьмите у нас на леднике. Икры надо - тоже пожалуйста. У нас ее много, не беспокойтесь.
- А помните, как в позапрошлом году рыбнадзор по домам ходил и приглашал всех брать рыбу и икру? - спросил их сын Валерка.
- Рыбнадзор приглашал рыбу брать? - удивился Коля.
- Начальство, наверное, приглашали брать, да? - догадался Володя.
- Да почему начальство, всех! - засмеялся Валерка.
- В позапрошлом году горбуша просто тучей в реки шла... - начал свой рассказ Сергей.
- Как нынче? - встрял я.
- Ну нет, нынче ход средний, неслабый, нет, средний... А в позапрошлом году было что-то необыкновенное. И посреди самого хода вдруг ударил тайфун, да не один, а разом два. Наша речка из берегов вышла и всю долину затопила, ну а как тайфун прошел, река-то в свои берега вернулась, а горбуша на траве лежать осталась...
- Вся долина от рыбы серебряная была, - вспомнил Валерка.
- И поскольку эта рыба, которая на траве осталась, все равно бы пропала, рыбнадзор и пригласил всех желающих брать ее, - продолжал Сергей.
- Рыбу тогда не брали, - вспоминала Наташа, - в ямы сваливали. Большие общественные ямы мужчины выкопали. Только икру брали.
- Мы две большие бочки насолили, - похвастался Валерка. - И сами всю зиму ели, и всем-всем знакомым на материк посылками слали.
- Когда еще такой случай представится? - вздохнула Наташа.
Поздно вечером мимо нашей станции брели к себе на теплоход туристы, усталые, отягощенные впечатлениями. Они шли, черпая носками пыль, и тащили, кто что мог. Сувениры! Один даже волок здоровенный кусок какого-то забора - это был шмат китового уса, и из него торчал гвоздь.
31 июля
С утра пошли в поселок по делам: я - на почту, Володя - на заставу за пропусками и разрешениями на дальнейшие маршруты, Коля - в магазин за продуктами по составленному мною списку.
Дорога от цунами-станции к поселку петлею спускается с невысокого плато в долину и проходит сквозь здоровенную арку, сделанную из двух китовых ребер. На ребрах всегда во множестве сидят и противно каркают огромные носатые курильские вороны, которых здесь почему-то ласково именуют "курильскими ласточками".
На почте - ни души, кроме, правда, хозяйки и ее сына, веснушчатого хулигана лет семи, который с огромной деревянной ложкой в руках тоскует над суповой миской, полной красной икры.
- Не хочу икры! - канючит он. - Картошечки хочу!
- Жри чего дают, пащенок! - орет на него мать. - Где я тебе картошки возьму! Картошки он хочет - а ананасов тебе не надо?!
Получил письма, присланные до востребования, на весь наш отряд и отправился на встречу с Колей, опасаясь, как бы он не проявил в покупках самоуправство.
Курильск - удивительный город. Это районный центр, но в нем самом никаких предприятий нет, и населяют его в основном всевозможные районные начальники. Прекрасна картина, когда утром идут они в свои учреждения, все в сапогах и галстуках, с портфелями под мышками и солидно раскланиваются друг с другом. Нынче по городу (вообще-то Курильск - поселок, но начальники называют его между собой только городом) разнеслась весть, что все учреждения поголовно едут заготавливать сено. Множество начальников столпились у крыльца райисполкома. Все в волнении курят и ждут приговора секретаря райкома партии и председателя райисполкома. Один из начальников саркастически говорит, обращаясь в пространство:
- А вот у меня, например, на столе шесть срочных бумаг лежит. Ежели я на сено уеду, кто же их визировать будет?! Тоже мне удумали, мудрецы! На сено!
Начальники томились довольно долго, но вот на крыльцо вышла завитая дама в пиджаке и торжественно объявила:
- Едут все, кроме заведующих отделами. На машину садиться у райспортсоюза.
Заведующие отделами, облегченно вздохнув, кинулись визировать свои бумаги. Толпа у крыльца сильно поредела.
В обед мы чинили рюкзаки у седенького пьяненького сапожника. (Удивительно, но сухой закон тут почти никому не помеха.) Ковыряясь шилом в нашем потрепанном инвентаре, он бормотал себе под нос: