Вот и сейчас, чувствуя в ее голосе особое тепло и участие, он отозвался как всегда по-житейски буднично и просто.
- В другой раз так и сделаю, сестрица Блага. А воин наш так и не приехал.
- Думаешь, не приехал? - как-то загадочно улыбнулась та.
- Ну так я же сам… - растерялся он. - Или прослышала чего тут? Кто чего сказал?
- Тише говори… Уснул с дороги… Дома!
От такой радости и об узде забыл. Подхватил на руки, закружил по двору, своей щекой прижался к ее щеке. И лишь когда почувствовал на шее ее горячие сильные руки, враз обмер. Будто кто ледяной водой окатил: не смей!
- Значит, живой…
- Живой… - мягко и тоже испуганно отстраняясь, прошептала она. - Из Херсонеса пришел.
- Из Хорсуня? Из-за того, стало быть, и разминулись… Спасибо…
- И тебе спасибо…
- Мне-то за что?
- Сама не знаю. А все равно… ужинать будешь?
- Сперва омоюсь, богам славу воздам… А ты отдыхай, сестрица, отдыхай…
Глава вторая
Рубеж восемнадцатого и девятнадцатого столетий Европа встречала в большой тревоге. Надо сказать, что и в прежние времена длительного мира и покоя она почти не знала. Начиная с той поры, когда ее просторы наконец-то освободились от льдов последнего великого оледенения, длившегося без малого сто тысяч лет.
Медленно, постепенно, век за веком, шаг за шагом отступал, превращаясь в великие реки, озера и болота, гигантский ледник, открывая мокрую, насквозь промороженную землю.
Медленно вслед за ним студеные тундры зарастали травами и лесами. А уж потом, через три-четыре тысячелетия, едва подсохший и прогревшийся континент начал заселяться людьми - индоевропейцами.
Потепление в Европе и катастрофическое высыхание Передней и Центральной Азии привело в движение огромные человеческие массы. Двигаясь со знойного юга на прохладный и богатый влагой север, они концентрировались на Южном Урале, в степях Нижней Волги и в междуречье Дона и Днепра. Затем, где-то плавно, но чаще всего бурно, сметая на своем пути тех, кто продвинулся туда раньше, они стали растекаться на запад, восток, а то и на север. Южная Сибирь, Русская равнина, плодородные долины Дуная, его притоков и соседних рек, Балканы, Центральная Европа, Апеннины, земли, прилегающие к Балтийскому и Северному морям, Скандинавия, Пиренеи, Английский архипелаг волна за волной захлестывали все новые и новые находники.
Люди одной расы, одного языка, одной материальной и духовной культуры, они не щадили друг друга в борьбе за лучшие условия и места для поселения. Не стало спокойнее и тогда, когда обособившиеся от общей массы племена стали создавать свои государства и даже империи.
И еще сложнее стало, когда они забыли о своем кровном родстве, утратили общий язык и богов и в своих новых соседях стали видеть не братьев, а новых конкурентов и соперников. Неслучайно невиданными прежде темпами развивалось прежде всего производство оружия, его техника и технология.
Великое переселение народов потрясло весь континент, перетасовало и перемешало почти все население и заняло не одно-два столетия, а несколько тысячелетий. Но и потом войны не стали чем-то исключительным, - ни в средневековый период, ни в новое время. Они гремели и полыхали повсюду - годами, десятилетиями, а одна из них так и вошла в историю как Столетняя.
Порубежье названных веков не было ни лучше, ни хуже других, но имело одну особинку - революции и гражданские войны отныне начали входить в нормы так называемого прогресса.
Великая Французская революция - одна из них, из первых. Как всякая революция, она не только что-то свергала, рушила, но и что-то творила взамен, выдвигала новые идеи и новых людей. Во Франции одним из таких "новых" стал вначале малоприметный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт.
Этот "маленький корсиканец" наделал во Франции немало шума. И далеко не только там. Вначале он служил республиканцам, но вскоре лихо возвысился и сам себя назначил первым консулом республики. Затем он сменит на королевском троне недавно казненного Людовика Шестнадцатого…
Именно в это время, в тысяча восьмисотом году, в Петербург был срочно отозван секретарь посольства во Франции Петр Петрович Дубровский. По-видимому, императору России Павлу Первому что-то очень не понравилось в поведении своего посла, не особенно усердствовавшего в деле реализации его монарших указаний.
Прожив в столице Франции немалое время, Петр Петрович, естественно, оброс некоторым количеством имущества. Не надеясь на скорое возвращение к своим обязанностям в Париже, он решил ничего из него, кроме каких-нибудь пустяков, не оставлять. И вот солидный обоз через всю Европу потянулся в отчие края дипломата, в павловскую Россию.
Посол, он не только во фраке посол, но и в дорожном тулупе, в домашнем халате, в придорожной гостинице и на встречах с друзьями в попутных столицах. В обстановке всеобщей нервозности и подозрительности те всюду набивались к нему на приватные беседы. Откуда-то все, кому это нужно и кому совсем ни к чему, уже знали о заключенном между Россией и Францией военном союзе, повлекшем за собой резкое похолодание в отношениях с Англией. Европейские политики лихорадочно просчитывали, какой черт лучше - черный или зеленый? Наполеон, будь он даже бесцветный, - это страшно. В союзе с Россией он страшен вдвойне. Короче, это неизбежная война, это гибель многих, если не всех, династий, всего что есть лучшего в Европе. А что думает об этом господин посол?
Господин посол не говорил ни "да", ни "нет", - на то он и дипломат. Но для себя заметил: о панике при европейских дворах нужно будет доложить. Ведь он предполагал это, предостерегал, так нет же… Мало ли что Англия монополизировала северную торговлю с Россией, нагло действует подкупом и обманом… Новый союзник нашего государя по счету наглости преуспел поболее…
Только в славянской Варшаве этой вести обрадовались. Не явно, конечно, - это непрофессионально и даже небезопасно, - и тем не менее заметно. Что-то опять задумывает эта кичливая шляхта, все ей неймется. Доложить и это…
В Петербурге, пока семья устраивалась в заранее снятой квартире, Петр Петрович занялся разгрузкой своего обоза. Особое внимание уделил коробкам и ящикам с антиквариатом - картинами, фарфором, старинными рукописными книгами, свитками, королевской перепиской. Все это бесценное богатство, исключая фарфор и картины известных живописцев, досталось ему благодаря… революции.
Когда королевская чета оказалась под арестом, Версаль заняли революционеры. В частности, здесь расположился "Клуб друзей закона" (общество друзей конституции?), составлявший конституцию для будущей Французской республики. В распоряжении клуба оказалась огромная королевская библиотека с массой книг, необходимых новым конституционалистам, и совсем не нужной им всякой древности. Поскольку ею какое-то время ведал сметливый русский граф Павел Александрович Строганов (для французов Пауль Очер), постольку с этой тысячелетней ветошью решили распрощаться. И нет ничего удивительного в том, что приобрел всю эту ветошь не кто иной, как посол Российской империи во Франции Петр Петрович Дубровский.
Поиздержался посол основательно, зато не впустую. Пусть кричат себе всякие "норманнисты", что Россия страна варварская, дикая и что только благодаря германскому гению она смогла обрести государственность, - теперь эта "дикая" Россия будет иметь такие культурные богатства, каких культурной Германии не заиметь никогда.
Вот так, господа академики Российской академии наук! Вот так, господа Шлецеры, Байеры, Миллеры и прочие губители русской истории. Вот разберемся, что к чему, и поговорим.
Покончив со всем необходимым, поплескался, понежился, повопил под березовыми вениками в отлично истопленной русской бане и, вернувшись в дом, попросил самовар и чай со знаменитой морошкой. Но успел выпить лишь половину самовара - срочно вызвали во дворец для доклада…
Глава третья
С возвращением брата жизнь в доме Ягилы как бы устоялась, обрела должную полноту, просветлела. Теперь не нужно было метаться между селением и городом, терзаться сомнениями, с нетерпением ждать прибытия кораблей из-за моря. А раз Добрец вернулся, то и отец Зарян, может, еще сыщется. Хотя тут надежда была малая - все-таки семь лет прошло, за такое время семь раз умереть и возродиться успеешь.
Новый день начался с того, что вместе обошли усадьбу, сад, дальнее поле, ждущее плуга и нового семени, посидели над бегущим с гор веселым ручьем. Добрец, изрядно отвыкший от родной земли, на многое глядел, как бы не узнавая, как бы в первый раз, и сам себе удивлялся: и поле теперь казалось больше, и деревья выше, а вот ручей, в котором так весело было плескаться в детстве, малость обмелел.
- Верно приметил, - невесело покивал Ягила, - поле стало больше. Община наша скудеет числом, все меньше огнищ, все меньше огнищан. Иные давно уж подались на полуночь, к Руси. Пустуют общинные земли, вот и приходится кон передвигать: то вширь, то в длину.
- Так это, брат, сколько ж работы! - покачал головой Добрец. - Только камень выбрать да вынести - жилу надорвешь.
- Не то тяжко, что жилу рвет, а то, что рвет сердце. Это ж наши родичи, земля наша покинутая. Вот что тяжело-то…
Брат бросил взгляд в сторону еще раньше покинутого Сурожа и то ли спросил, то ли утвердил:
- Значит, эллины все так же давят?..
- Уже, можно сказать, выдавили. Одни уходят, другие их веру и обычаи перенимают. Не они, а уже мы тут чужаками стали. Умирает Сурожская Русь.
Добрец резко обернулся, расправил молодецкие плечи.
- Что же делать? Мечи острить?
- Сколько их у нас? А у них? Посчитай.
- Своих с Дона кликнем, с Днепра!
- У них там свои беды и свои страсти. А новых Бравлинов и Криворогов нет. Ни для себя, ни тем более для нас. А где в нашем роду новые Мечиславы и Ратиборы? Ни в нашем, ни в других родах таких нет. И пращуры от нас отвернулись. Наверное, из-за того: обабились, мол, наши русы, не будем им помогать…
К дому возвращались хмурые, стыдясь самих себя.
- А дерева наши весьма высоки стали! - пытаясь сбросить давящую тягу печали, воскликнул Добрец. - И сад зацветает. Лепота…
- Был бы отец дома, может, все иначе было б. Его слово люди слушали. С ним с пути Прави не сбивались. У моих слов такой силы нет.
Старший продолжал думать о своем, младший, еще до конца не отошедший от войны, на многое поневоле смотрел ее глазами.
- Когда слово бессильно, в другом силу искать надо. Вон что греческий бог говорит: "Не мир я вам принес, но меч". Собери старейшин родов, говори от имени прадеда Мечислава и деда Ратибора. Когда-то все шли за ними. И побеждали. Тогда и пращуры посмотрят на нас иначе.
- Собирал. Говорил… За мечи брались - промеж себя! - не стерпел Ягила. - Не могу я спокойно говорить с малодушными. А какой разговор с отступниками, поправшими свою веру, своих богов? Кровь кипит, сердце кричит, разум разверзается. Как вразумить человека, который сам уже не хочет в ум войти, гордо именоваться русом? Сломалось что-то в людях, надорвались жилы души. Сколько лет бьемся тут без всякой помощи. Забыла о нас Великая Русь…
- Завтракать, братья! Снедь стынет.
Блага с ранней рани уже на ногах. Корову подоила, муки на каменной зернотерке натерла, с молоком и маслом тесто замесила, лепешек напекла. Тут и яйца всмятку, и сметана, и отвар на сушеных яблоках, грушах, абрикосах… Обычная еда. Привычная с детства снедь.
За столом Ягила вознес богам и пращурам полагающиеся славы. За то, что сохранили в далеких землях и лютых сечах любимого брата, указали ему путь к дому, вернули здоровым. За то, что всем помогли невредимыми пройти через навью мглу ночи и снова в яви увидеть сияющий лик Сурьи. Бережно покрошил в огонь край лепешки, плеснул отвару. Боги приняли жертву, теперь можно вкусить и самим.
Соскучившийся по привычной домашней еде Добрец ел с явным удовольствием, то и дело нахваливал Благу. Когда та спросила, чем кормят солдат в греческой империи, состроил кислую рожицу:
- Не сдобами твоими, сестрица. В мирные дни - пресными лепешками и водой. Иногда, если рядом река, рыбной мелочью, по праздникам - супом из говяжьей требухи.
- А если на войне?
- На войне армия сама себя кормит. Коли что найдет, отнимет у врага. А нет - значит, плохая армия. Зато о раненых забота есть.
- Ну да, им же снова воевать, - согласно кивнул Ягила. - И за что там это смертоубийство идет? Сколько лет уже, едва ли не двести, что делят?
- Да там войны идут от начала веков.
- И на чьей стороне правда?
- Ни на чьей. Все хотят жить чужим. Рвут друг друга немилосердно. Что ромеи, что арабы, что иные. Однако, думаю, ромеи из Азии все-таки уйдут.
- Успокоятся тем, что имеют сами?
- Скорее всего найдут себе новую жертву. Их василевсы так навыкли к злату, что серебра им уже мало. Потеряв почти все в Европе, теряя и Азию, теперь алчно поглядывают на земли русичей. Сами они давно уже не воины, только наемниками и держатся. А тем платить надо. Вот когда подомнут нас, тогда… Очень их императоры того хотят.
- Знамо, что хотят! - встрепенулся Ягила. - Русь нашу Сурожскую уже подмяли. Многих окрестили, а здешний готский обломок - так весь!
- Это их испытанный ход. Сначала свою веру навяжут, а уж там и ярмо готово. Опробовано не раз.
- А что же их боги? - недоуменно пожал плечами Ягила.
- Боги… Похоже, они у них лишь для виду. Их боги - золото и власть…
"Что бы сказал об этом отец Зарян? - подумал Ягила. - Как не хватает нам светлой мудрости его".
Весь день они трудились в саду, рыхля в приствольных кругах-колах затвердевшую землю. Блага занялась своими грядами. И хоть нелегкая это была работа, мужчин в помощь не звала, и те знали: гряды - чисто женское дело, как война, пахота, строительство, скот - чисто мужское. Так было всегда.
"Был бы отец дома, - опять подумал Ягила, - занялся бы пасекой. Почистил бы борти от замора, подкормил ослабевшие семьи… Ведь будет мед - будет и сурица. А сурица нужна для отправления треб и в жертву богам. Сами боги научили пращуров наших готовить ее".
До вечера трижды испили по глотку этого священного напитка, приобщились к богам. У богов в синей Сварге своя сурица. Они пьют ее за почитающих их людей, живущих на земле. Русичи ничего у них не просят, только поют им славы. Если нужна помощь, просят пращуров, и, коли благи, те им всегда помогают. Впрочем, боги тоже могут прийти на помощь Даждьбоговым внукам - родичи же!
За работой, когда опять заговорили об отце Заряне, Добрец спросил:
- А ты, Ягила, не забыл его наказа?
- Какого, брат? i
- Я про Иоанновы письмена. Он же наказал тебе хорошо их затвердить и приучиться к писанию. Много писать повелел.
Ягила смутился:
- Мало старался, недосуг все. Сам видишь, что творится в общине. И жизнь больших трудов требует. Одни мы с Благой работники тут.
Помолчав и прогнав холодок обиды, усмехнулся:
- Письмена затвердил, а вот писать… Не для тонкого писала у меня руки. Моими - соху в борозде вести, кузнь какую сработать, заступом стучать. Приведись - и с мечом управятся не хуже иных. Несмотря на мое калечество.
- Надо, брат, раз отец сказал.
- Возьмусь. Теперь нас тут трое…
Через день-другой, когда сад был обихожен, а Блага засеяла свои первые гряды, неожиданно неведомо откуда надвинулись черные тучи. Весело и мощно от одного края неба до другого прокатился на своей колеснице Перун. Гром его сотрясал небеса и землю. Синие и желтые молнии рассекали тучи на мелкие клочки, пробиваясь сквозь их черный мрак к земле. Потом пошел дождь - частый и теплый, почти летний. Навстречу его струям земля широко раскрыла все свои поры и сладостно пила их божественную оплодотворяющую влагу.
- Ну, сестрица Блага, теперь жди урожая. Перун свое дело сделал - оплодотворил землю на сто поприщ вокруг! - приплясывая в свежей луже, крикнул Добрец. - По сему случаю споем ему славы и выпьем нашей любимой сурицы. Ягила, начинай!..
Так и сделали - и спели, и выпили. Поскольку работать на земле стало невозможно, Блага принялась за стирку, Добрец отправился в гости к соседям-родовичам, а Ягила достал с полки несколько давно заготовленных буковых дощечек. Разложил на столе, подпер кулаком скулу, задумался.
Да, он старался. Сколько таких дощечек испортил, сколько писал изломал, пока не получилось вот это. Крупно, конечно, неказисто, но уже приемлемо. Отец бы похвалил. Чтобы другие получились еще лучше. И они действительно стали получаться.
- Что писать-то, отче? - спросил он тогда. Тот подумал и сказал:
- Для начала что-нибудь простое, что хорошо знаешь. О нашей земле, о богах наших, обычаях. Как живем, что творим. Откуда мы, русичи, взялись и кто мы есть такие…
Тогда ему казалось, что это и в самом деле просто. Другое дело - хорошо выскабливать доски, не перепутать чего, не испортить письмена, которыми отец владеет так легко и свободно, а для него это - труд велик.
И еще он тогда сказал:
- Будешь прилежен, сыне, большая польза от того тебе станет. И еще польза будет другим, кому доведется читать их. Может, кому-то, живущему в другом времени и далече отсюда, твои дощечки донесут весть о нас. А это - счастье твое. За это можно жизнь положить.
Приободрившись, он решил перечесть когда-то написанное, чтобы продолжить потом на других досках. Придвинулся к столу вплотную, поднес дощечку к самым глазам, забубнил: "Влескнигу сию посвятим Богу нашему, ведь он (нам) прибежище и сила. Во времена оны был муж, и был он благ и праведен и звался Отцом Тиверским, и жену и двоих дочерей имел. Был у них скот - коровы и много овец. С ними он был в степях, и однажды, не имея мужей для дочерей своих, о том просил богов, чтобы род его не пресекся. И Даждьбог услышал мольбу ту и по мольбе дает ему просимое, потому как тому уж был срок…"
Тут он задержался, засомневавшись: дочерей-то у этого праведника, кажется, было не две, а три. И звали их Древа, Полева и Скрева. От них еще племена новые пошли - древлян, полян и кривичей. Как это он так ошибся? А на дереве не исправить уже - не кожа. Придется потом переписывать заново.
А что на этой дощечке? Строчки тут куда как прямее, под самой линией идут. И знаки прорезаны более четко, умело. Порадовался и опять забубнил: "Влеса молим мы, нашего Отца, чтоб двинулся по небу Конник Суражий, и чтоб взошел над нами Сурье сказать колеса золотые вращать. Ведь это Солнце наше, что светит на наши дома, и перед ликом его бледнеет лик огнищ домашних. Огоньку сему, Семургле Богу, говорим мы появиться и объявиться в небе и приняться за дело свое до самого до синего до света… Называем имя его Огне-боже и идем трудиться, как и всякий день, омовенье телу сотворя; едим и в поля идем трудиться наши как Боги всякому велели мужу, кто способен трудиться ради хлеба своего…"