Пока читал, отделяя слово от слова, строку от строки, аж вспотел. Оказывается, трудно читать написанное вот так - сплошняком, слово к слову, даже самим написанное. Но так было принято и освящено еще Отцами старыми, отступать от того нельзя и в новых письменах. Неужто и отец Зарян, и его друг Иоанн писали так же?
"Даждьбоговы вы внуки, любимцы Божьи, и Божье орало вы так в деснице держите… Славу воспоем Прекрасному, и до вечера думаем мы таково и пятикратно Богов мы славим в день. Пьем сурицу в знак благости и общности с Богами, которые во Сварге суть, так же пьют за счастье наше… Воспоем Солнечному славу, и золотой Суражий конь поскачет в небе… Домой идем, потрудившись, огонь мы там творим и пищу нашу едим. И говорим, любовь к нам Божья какова, и отходим ко сну… И так и пребываем славными, поскольку славим мы Богов и молимся с телами, омытыми водою чистою…"
И на следующей дощечке:
"Сто раз Русь начиналась и сто раз была разбита. От полуночи и до полуденя… скот вели Праотцы наши, и были Орием Отцом в край Русский приведены, чтобы там пребыть. И на страдания многие не обращали внимания, и раны, и холода. Вот так дошли досюда и так поселились огнищане на Русской земле. Случилось это до времени до нынешнего за две тьмы (лет)…"
Вот и последняя дощечка. Мельком пробежал глазами по первым строчкам и внимательно вчитался в последние:
"Получили мы поучения о древнем - и душами ввергнемся в него. Вот, оно ведь наше, потому так, смотри, - другое уж идет. Вот, все, что вокруг нас, силу творит Богам… Вот души наших Пращуров из Ирия глядят на нас. И Жаля плачет там о войнах и говорит, что пренебрегаем мы Правью - Навью - Явью… Пренебрегаем ведь мы этим и истинным гнушаемся… Быть внуками Даждьбожими мы недостойны… Да молим мы Богов, чтоб чистыми у нас и души были, и тела, и чтобы получить нам жизнь со Праотцами во Богах, в Правду слившись во единую. Даждьбожи внуки будем так. Зри, русский ум, насколь велик ум Божеский!.."
Приуставший и радостно-взволнованный, отложил Ягила свои дощечки и вышел из дому передохнуть. Огляделся - Сурья сияет, омытые дождем молодые листочки и травинки ответно блестят драгоценными ожерельями, весело лопочет о чем-то разлившийся ручей, щелкают, свистят, перекликаются разные птахи, белогрудые ласточки восторженно носятся в чистом небе - глазом не уследить, так быстры и изворотливы в полете.
А сад, что сделалось с садом! Груши, вишни, сливы, яблони - и не деревья уже, а мягко опустившиеся на землю белоснежные облака. Страшно слово молвить или дохнуть - взлетят. Спасибо тебе, огнеликий Сурья, спасибо тебе, великий Перун, славно порадовали вы землю и огнищан своей любовью! Неужто есть еще за что любить нас, таких маловеров и отступников?
Вернулся из гостей Добрец. Тоже ошалело крутит головой, плещет руками, что-то то ли восклицает, то ли поет.
Блага, вышедшая развесить на просушку выстиранное, забыла, для чего вышла: как остановилась меж двух яблонь, так и замерла с раскинутыми руками-крыльями, точно готовясь взлететь. Но не на белую птицу, а скорее еще на одну яблоньку в цвету была похожа она сейчас. В белом платочке, в легкой белой сорочке ниже колен, босая, вся залитая живым слепящим сиянием, как же прекрасна была она в этот миг!
Подошедший Ягила еще больше изумился, когда увидел, как неостановимо льются по щекам ее крупные прозрачные слезы. Чего-то боясь и смущаясь, осторожно коснулся локотка:
- Что с тобой, сестрица Блага? Чем сердце зашлось - болью или счастьем? Скажи.
Оборачивалась она медленно, медленно, как во сне. И руки-крылья все грозились унести ее в небо, и слезы все лились и лились. Глядя на Ягилу и будто не видя его, тихо сказала:
- И как такую землю, такой земной Ирий смогли оставить родичи мои? Где они сейчас, где плачут о ней, где кликают меня?..
Ягиле сразу вспомнилось, как вскоре после похорон утонувшего брата бывшая семья Благи из соседнего рода, и не только она одна, собралась в дальний путь - в сторону Киева. Все уже было собрано, груженые всяким скарбом и дорожной снедью подводы выезжали со двора, как вдруг Блага ехать отказалась. Напрасно уговаривали ее отец с матерью, братья с сестрами - отказалась наотрез: здесь ее родина, могилы мужа и многих родовичей. Так и уехали без нее.
Да, вот что значит для человека отчая земля, родина. Смотрел на Благу Ягила, и сердце его разрывалось от бессилия и горя. Все последние дни он настойчиво уговаривал земляков одуматься, взывал к совести и чувствам, в негодовании потрясал посохом - бесполезно. Не согласились, не вняли его уговорам и укорам: устали жить в отрыве от Большой Руси, потеряли надежду на лучшее.
Тогда он еще не знал о решении Благи, а потом не столько удивился, сколько порадовался ее стойкости и воле. Вот и сейчас он гордился ею, мысленно благодарил за верность новому роду, из которого после смерти мужа могла вернуться в семью, но не ушла, не вернулась. Что же он должен сделать для нее, чтобы она была вознаграждена за свою верность, не жалела потом?
- Милая сестрица, успокойся, посмотри, какая красота вокруг. Давай вместе порадуемся ей, поблагодарим богов за то, что в трудное время не забыли о нас, о нашей земле. Это хороший знак.
Он еще что-то говорил - тихое, ласковое, удивляясь тому, что может быть и таким. О дощечках само собой забылось, но он обязательно к ним вернется и выскажет в них всю свою горькую любовь и к своей прекрасной земле, и к своим мудрым богам, и к этой молодой солнечной женщине, похожей на цветущую яблоньку в его чудесном саду.
После обеда он опять вернулся к мыслям об отце и его наказе. Перечитав свои дощечки, подумал: а ведь все, о чем говорил отец Зарян, он уже записал. И тут же пресек себя: все ли? Жизнь русичей, протекшая через тьму лет и через многие земли, так непроста, столько в ней было всяких испытаний и бед, столько великих людей вершили их судьбы, что и на сотне дощечек не расскажешь всего.
Достал с чердака ровную тонкую буковую доску, поправил на точильном камне железный скобель и принялся выглаживать сухое дерево. Долго выглаживал, с обеих сторон, потом распилил по размеру первых, - получилось еще пять.
Посидел, подумал - мало. Снял вторую доску, обработал еще старательнее, распилил - получил еще пять. Если писать с обеих сторон, надолго хватит. Нашлось и писало. Почистил от ржавчины, заострил один конец, чуть сплющил другой, можно приступать.
И опять долго сидел, задумавшись. Мыслей было много, от них шумело и кружилось в голове. С чего начать? С того, что ближе, что лучше запомнилось из рассказов отца? О Кимрах и скифах он говорил много и радостно. Они ведь тоже пращуры наши; когда мы были с ними, нам было хорошо и покойно, ибо сильнее нас никого на свете тогда не было. Да и звались мы вовсе не скифами, это греки такую кличку нам дали. Они всех по кличкам различали, хотя и сами совсем не греки - такое имя-прозвище дали им римляне. А мы были сколотами, по имени великого царя нашего Сколота, и еще иными - по местам поселения и занятиям. Но обо всем этом отец Зарян знает лучше. Вернется - запишет сам.
И о том, откуда пришли и когда заняли эти земли русичи, тоже знает. Вот о готах, злобствовавших на нас полторы сотни лет, помнится лучше. Тогда многие наши племена обитали близ Венедского моря, куда пришли с благословенных гор Карпатских, а по ту сторону его жили германы готы. Завидуя нашей богатой жизни, полям и славным городам нашим, три их племени тихо переплыли море и накинулись на нас. Мы были мирными, к такой подлости не готовыми, пришлось все покинуть и уйти от моря на восход Сурьи, через те же Русские горы.
Тяжкое было это время для славян: с полуночи двигались на нас готы, с запада солнца - легионы Рима, с полудня - языги, костобоки, эллины, даже хазары - виноградари и рыбари, решившие оторвать и для себя кусок нашей земли на Pa-реке и Дону…
Всю эту ночь не смыкал своих глаз Ягила. Все, когда-то слышанное, оживало, обретало плоть, двигалось, гремело, кричало, корчилось в кровавых судорогах на потеху духам смерти Мару и Мороку.
Утром он проводил Добреца пахать житное поле, а сам уселся за дощечки. Благословите его, Боги!
"…Жил-был во степях болярин Скотень… Был он из ириан и (когда на него напали) помощи у иранцев попросил. И они конницу дали и били хазар. О том сказаны и слова другие, потому как взял (освободил) он русичей, что оставались под хазарами… Кто же добрался до Киевского града, там и поселился. А русичи, что не желали под хазарами остаться, к Скотеню пошли. Всеми злоумышлениями (врага) иранцы пренебрегли и наших в кабалу не брали и русам так жизнь русскую оставили… А хазары брали на свою работу в кабалу и женщин, и детей. Скверно было и весьма… худое творили. Именно тогда около Скотеня готы грабительски на Русь напали. И он вооружился, и наши пращуры двинулись на них… Разбиты были готы и бежали с поля… Первее же хазары наелись праху… бросали мечи свои и повернули, куда глаза глядят… порубанные в землю пошли…"
Перечел написанное - ох до чего же слаб и беден язык письменный! Когда говоришь или даже думаешь, все живет, все имеет свой цвет и голос, а тут все так косно, скучно, что и читать невмоготу. Однако волнение его было так велико, что тут же взял другую дощечку. Чтобы сказать о родной Русколани, усилиями князя Кия и кровью его героев русичей сотворенной. Русколань - гордость и боль наша!
"Так была Русколань сильной и крепкой. Ведь благодаря Перуну, владеющему нами, сколько бы мы не вытаскивали мечи - побеждали врагов, отгоняли их в их земли. Потому как вожди времени рода Орея славны и сильны были, - как и те, которые под солнцем били Египет, и раньше. В те же времена не было у нас единства, и были мы с вами как овцы без Влеса. Он ведь сказал нам, что надобно нам ходить прямо, но никогда криво, а тогда мы не послушались…"
Когда от Карпат до Pa-реки создавалась Русколань, готы еще не дошли до Днепра и степей русских. Но были и другие враги - дасы. О хазарах он уже сказал, - после разгрома те надолго притихли в своих приморских камышах, но во множестве были и другие: "…племена костобоков напали. И они наносили многие раны и кровь проливали. То неожиданно секли головы врагам своим, и их-то вороны и ели… Стрибы свищут в степях и Бореи гудят к полуночи об опасности для нас. Была тут сеча великая, чтобы с язами и костобоками сразиться, с пакостными убегающими ворами говяд наших. И брань та двести лет вот так была. И родичи (иные) к ляхам убежали, ввержены во беды, и там осели. Сто лет спустя там были готы Германареха и злобились на нас. И брань большая тут была, и готы были потеснены и отброшены…"
"(На Дунае) ромеи бросились на нас, и много бились мы. Тут быстро были они научены как простеглавить нас. И так мы их опростеглавили, и воинов их тут тьма была опростеглавленных. Большие холода, снега, голод наших мучили людей, прямо отощали и остались без всего они. Настрадались в тот раз весьма они, чтобы добиться независимости, и ее создали…"
Мало готов, ромеев, язов, костобоков - с восхода солнца из-за Pa-реки хлынули гунны. После ста двадцати лет беспрестанных сражений с готами и иными героическая Русколань, уже потерявшая к тому времени былое единство, напрягала свои последние силы. "Тогда единым князем был Святояр… который-то собрал борусов на Русколани… Вооружились борусы и пошли на готов из Воронженца… Там было (тех) десять темей отборных боянов (бойцов) конных и никак не пеших… Так вот и набросились на них. Сеча злой и короткой была. И просвирепствовала та сеча до вечера, и с готами покончили…"
В те же места через какое-то время вышли и гунны, разгромившие готов. Большой торговый город на Дону Танаис после прежних пожаров был стерт с лица земли. Сгорел в последнем сражении и Воронженец русичей. Отсюда их поредевшие дружины отошли на полуночь в леса, а покинувшие город огнищане двинулись в степи.
"Что Русколани было делать, если вся-то вражья сила идет на земли Воронженца? Вот Русь стала отгорожена от захода Солнца, и другие на полдень к Сурье пошли и Сурож-город сотворили… у моря, который там теперь у греков, крепкий город Сурож".
Опустели обширные и богатые земли Русколани от Дона до Pa-реки. Воинские дружины со своими воеводами пробились к Киеву-граду и стали опорой ему для дальнейшей борьбы. Но Русколани не стало. Пала прекрасная страна русов, захлебнувшись кровью своих героических защитников. Тысячи и тысячи их ушли на белых конях в синюю Сваргу в небесный полк Перуна. Скорее бы боги дали им новые тела, чтобы в нужный час они смогли помочь своим потомкам тут, на земле.
Ягила живо представлял себе весь ужас гибели родной Русколани, но писать не мог: слезы заливали очи, заслоняли лежащие перед ним дощечки и весь мир. Он плакал. Плакал горше, чем на похоронах матери, умершей, когда еще бегал без порток. Горше, чем тогда, когда узнал, что навсегда после стычки с эллинами в Священной роще останется горбуном.
Глава четвертая
826-й год в землях, лежащих к югу от Венедского моря, ничем особенным не отличался. Все так же ссорились и мирились внуки покойного Карла Великого во Франкской империи, то угрожая своим восточным соседям, то забывая об их существовании. Король датчан-данов все жил планами создания, в противовес франкам, мощного союзного государства данов, норманнов и свенов-шведов, чтобы обезопасить себя от такого непредсказуемого соседа. Правда и то, что ни норманны, ни шведы не горели большим желанием подпасть под его суровую руку, как и то, что ни Людовик Благочестивый, ни три его сына, занятые своими внутренними франкскими делами, в это время далеко за Лабу не поглядывали.
Не новы были и то разгоравшиеся, то притихавшие трения между папой римским и королями по вопросам раздела церковной и гражданской власти, где каждая сторона хотела быть первой и независимой. А что касается фактов все новых и новых разбойных выходок викингов, то о них не говорили разве что немые.
Впрочем, одна из хроник отметила, что именно в этом году в резиденцию франкского императора Людовика Благочестивого прибыли два брата - Рюрик и Харальд, достигшие зрелого возраста сыновья повешенного датчанами славянского князя Годолюба. Мол, император принял братьев-сирот благосклонно, сам крестил в христианскую веру и обещал помочь им вернуть их лен.
Хронист не ошибся: у Годолюба, князя ругов-русов, входивших в княжество бодричей, действительно были такие сыновья - Рюрик от жены-славянки Умилы и Харальд от второй жейы-датчанки. А осиротели они почти двадцать лет назад, когда датский король Готфрид разгромил маленькое пограничное славянское княжество, а его князя казнил за отступничество и измену родственному долгу. Дело в том, что в сложившихся тогда обстоятельствах Годолюб был вынужден стать вассалом Карла, что Готфриду, естественно, понравиться не могло.
После погрома, учиненного в стольном городе, и гибели мужа датчанка вернулась на родину, а Умилу с малыми сводными братьями-наследниками воевода Дражко успел тайно вывезти в безопасное место.
А вот насчет лена хронист допустил неточность. Братья просили не лена, землю, пожалованную в наследственное владение вассалу за службу своему сеньору, а помощи в возвращении им их захваченного датчанами княжества. Что ни говори, а сюзерен, король или император, в ответе за своего вассала. И если двадцать лет назад он допустил такое беззаконие, пусть поможет сейчас.
Людовик во всем был согласен с братьями, великодушно обещал свою помощь, и те ликовали, даже веру ради такого важного дела на радостях поменяли.
Наивные юные рыцари, не знающие придворных нравов пришельцы, они и не подозревали, что имеют дело с человеком, еще десять лет назад оставившим все хлопотные государственные дела и поделившим империю между своими беспокойными сыновьями Лотарем, Карлом Лысым и Людовиком Немецким. А те и знать их не хотели, добиваясь более справедливого передела империи, а понятие о справедливости у каждого было свое.
Через год они добились такого передела - и все пошло по новому кругу. А что оставалось Рюрику и Харальду? Стать странствующими рыцарями, продавать свою кровь и меч герцогам и королям? Ну, это еще заслужить надо. Да и выбор у сеньоров сейчас большой как никогда: такие же, как они, неприкаянные, не имеющие ничего кроме коня, оружия и уже немалого опыта, в поисках достойной службы бродили по всем большим дорогам. Когда устроиться не удавалось, они становились рыцарями с больших дорог, и в Европе быстро узнали, что это такое.
Стали братья наниматься к купцам для охраны их караванов. И охранять было от кого - на долгой дороге до Дуная, а зачастую и до самой столицы Византии, случалось всякое. Так приходил опыт. Дружина, подобранная Рюриком, была сплоченной, легкой на подъем и яростной в стычках. Слава о ней пошла по всем торговым городам.
Одного не любил Рюрик - сопровождать уводимых на торг пленников. Сам человек вольный, ни от кого не зависящий, он не мог не сочувствовать тем, кого этой воли лишали. Однако когда не было другой службы, приходилось соглашаться и на эту. До поры.
Шли годы. Братья возмужали, заматерели, залечили не один шрам на своих телах. Простая, повторяющаяся из раза в раз служба наскучила, захотелось чего-то другого, более серьезного и интересного.
Так они оказались на острове Руяне, в городе Арконе, где у храма бога Святовита была дружина в несколько сот человек. Взяли и их. Тут в походы ходили уже не на конях, а на кораблях. А кораблей - целая эскадра. И народ на ней из самых отчаянных и самых разных языков - и славяне, и русы-руги, и норманны, и шведы, и эсты, и еще бог весть кто, со всего Венедского моря.
Сами себя они величали божескими воями, а их - всяко, как и прочих ловцов счастья: викингами, датчанами, северными людьми - норманнами, варягами. Развелось их несчетное множество, и понятно почему. Вот вырастают у людей сыны - земля, которой и так мало, - старшему, а остальным - конь, меч, и иди, ищи свою судьбу. Началось со Сканзы, там земли действительно мало, да и та каменистая, неплодная. А потом по всему морю пошло, и назвали его славяне Варяжским.
Не сразу, но привыкли братья и к морю. Немного лет прошло - стали сами водить корабли, ходить в дальние походы, по морю и по рекам. Добычи привозили больше других. Может, потому что не ловчили, сбывая понемногу добро по пути к острову, может, были более удачливы. И почти все забирал храм, его бог и жрецы того бога.