Биографическая повесть Дюма "Любовное приключение" ("Une aventure d'amour"), в которой автор светло и, скорее всего, искренне вспоминает историю своих взаимоотношений с актрисой Лиллой Бульовски, а заодно обращается к своему прежнему страстному роману с певицей Каролиной Унгер.
Александр Дюма
Любовное приключение
I
Как-то осенним утром 1856 года мой слуга, несмотря на данное ему твердое распоряжение не беспокоить меня, открыл дверь кабинета и в ответ на весьма выразительную гримасу, появившуюся на моем лице, сказал:
- Сударь, она очень привлекательна.
- Кто, болван?
- Дама, из-за которой я решился побеспокоить вас.
- А мне какое дело до того, что она привлекательна. Ты прекрасно знаешь, что когда я работаю, то никого не принимаю.
- К тому же, - продолжал он, - она пришла от имени вашего друга, сударь.
- Какого друга?
- Того, что живет в Вене.
- Так кто это?
- О сударь, у него какое-то диковинное имя, что-то вроде Рубин или Бриллиант.
- Сапфир?
- Да, сударь, Сапфир, точно.
- Ну, тогда другое дело, поднимись наверх и принеси мне халат.
Слуга вышел.
Я услышал легкие шаги за дверью кабинета; затем появился г-н Теодор, держа в руках халат.
Когда я отмечаю слугу столь уважительным обращением, как "господин", то это значит, что он отличается глупостью или плутовством.
У меня было три самых великолепных образчика подобного рода, какие только можно повстречать: г-н Теодор, г-н Жозеф и г-н Виктор.
Господин Теодор был всего лишь дурак, но уж в этом он достиг совершенства.
Я отметил это так, к слову, для того чтобы хозяин, у которого он теперь служит, если, конечно, у него есть хозяин, не путал его с двумя остальными.
Впрочем, глупость имеет большое преимущество перед плутовством: то, что слуга глуп, замечают довольно быстро, а вот, что он плут, выясняется, как правило, слишком поздно.
У Теодора были свои подопечные. За столом у меня всегда достаточно просторно, чтобы за ним разместились два или три моих приятеля, которых никто не приглашал. И если их не всегда ждал хороший обед, то на радушный прием они могли рассчитывать.
Когда же обед, по мнению г-на Теодора, был хорошо приготовлен, г-н Теодор извещал об этом тех из моих друзей или знакомых, кому он отдавал предпочтение.
Однако, в зависимости от того, насколько щепетилен; был человек, одним Теодор говорил:
- Господин Дюма сказал сегодня утром: "Как давно я не видел дорогого (имярек); ему надо обязательно прийти ко мне и напроситься на обед".
Конечно же, этот приятель, чтобы предупредить мое желание, приходил ко мне отобедать.
С менее щепетильными он ограничивался тем, что, взяв их под локоть, произносил:
- Сегодня у нас прекрасный обед, приходите.
После такого приглашения мои приятели, возможно и не собиравшиеся приходить, шли к нам обедать.
Я назвал лишь одну особенность, присущую такой богатой индивидуальности, как г-н Теодор; чтобы дополнить его портрет, мне бы потребовалась целая глава.
Но вернемся к визиту, о котором доложил г-н Теодор.
Надев халат, я отважился подняться к себе в мастерскую. И действительно, я увидел там привлекательную молодую женщину, высокую, с ослепительно белой кожей, голубыми глазами, темно-русыми волосами и великолепными зубами. На ней было закрытое платье из тафты жумчужно-серого цвета, восточного фасона шаль из арабской ткани и одна из тех очаровательных шляпок, какие, к сожалению, несколько не пришлись по вкусу в Париже, но настолько к лицу даже некрасивым и не очень молодым женщинам, что в Германии их называют "последняя попытка".
Незнакомка протянула мне письмо, и я узнал неразборчивые каракули бедняги Сапфира, которыми был написан адрес.
Я положил письмо в карман.
- Так вы не будете читать? - с сильным иностранным акцентом спросила меня гостья.
- Бесполезно, сударыня, - ответил я, - почерк мне знаком, а ваши губки достаточно привлекательны для того, чтобы мне захотелось именно из них услышать, чему я обязан честью вашего визита.
- Да я хотела вас увидеть, вот и все.
- Отлично! Именно это заставило вас проделать путешествие из Вены?
- Кто вам это сказал?
- Моя скромность.
- Прошу прощения, но все же вы не слывете скромником.
- Это правда: у меня бывают дни, когда я тщеславен.
- Какие же это дни?
- Те дни, когда обо мне пытаются судить и когда я сравниваю себя…
- … с теми, кто вас пытается судить?
- Вы остроумны, сударыня… Не соблаговолите ли сесть?
- А если бы я была только красива, вы бы не стали делать мне подобного приглашения?
- Нет, я бы предложил вам нечто иное.
- Боже! До чего же французы самоуверенны!
- Это не совсем их вина.
- Когда я уезжала из Вены во Францию, я дала себе зарок.
- Какой же?
- Всего лишь - не отказываться, когда приглашают сесть.
Я встал и поклонился.
- Сделайте милость, скажите, с кем имею честь разговаривать?
- Я драматическая актриса, венгерка по национальности; меня зовут госпожа Лилла Бульовски. У меня есть муж, которого я люблю, и ребенок, которого я обожаю. Если бы вы прочитали письмо нашего общего друга Сапфира, вы бы сами все это узнали.
- А вам не кажется, что вы только выиграли, рассказав об этом сами?
- Трудно сказать, ибо разговор с вами принимает странный оборот!
- В вашей власти направить его так, чтобы он вас устраивал.
- Ну, конечно! Вы же без конца локотком поворачиваете его то вправо, то влево.
- В основном влево.
- А именно в эту сторону я и не хочу идти.
- Хорошо, пойдем направо.
- Боюсь, это невозможно.
- Увидите, это возможно… Повторите то, что вы сейчас мне рассказали; итак, вы…
- … драматическая актриса.
- В каких пьесах вы играете?
- В любых: в драме, комедии, трагедии. К примеру, я играла почти во всех ваших пьесах, от "Екатерины Говард" до "Мадемуазель де Бель-Иль".
- А в каком театре?
- В театре Пешта.
- Это в Венгрии?
- Я же вам сказала, что я венгерка. Я вздохнул.
- Почему вы вздыхаете? - спросила меня г-жа Бульовски.
- Понимаете, одно из самых приятных воспоминаний моей жизни связано с вашей соотечественницей.
- Вот вы опять поворачиваете разговор влево.
- Разговор, но не вас. Вообразите себе… Но нет, продолжайте.
- Ни в коем случае. Вы собирались рассказать какую-то историю, так рассказывайте ее.
- Зачем?
- Да чтобы развлечь меня! Все могут читать вас, но не всем дано вас услышать.
- Вы хотите поймать меня на моем самолюбии.
- Да я вовсе не хочу вас ловить.
- Хорошо, оставим разговоры обо мне. Итак, вы драматическая актриса, венгерка по национальности, вас зовут госпожа Лилла Бульовски, у вас есть муж, которого вы любите, ребенок, которого вы обожаете, и вы приехали в Париж, чтобы увидеть меня.
- Это прежде всего.
- Отлично, а после этого?
- Увидеть всё, что смотрят в Париже.
- А кто же вам будет показывать всё, что смотрят в Париже?
- Вы, если захотите.
- Понимаете ли вы, что, если нас хотя бы трижды заметят вместе, этого будет достаточно для того, чтобы пошли разговоры…
- Какие разговоры?
- Что вы моя любовница.
- И что же?
- Отлично!
- Разумеется, отлично. Те, кто меня знает, в это не поверят, а что касается тех, кто меня не знает, - какая мне разница, что они будут говорить обо мне.
- Вы философ.
- Нет, логик. Мне двадцать пять лет, и мне так часто говорят о моей красоте, что я считаю нужным верить этому, пока это действительно так, а не когда все останется в прошлом. Не думаете же вы, что, уехав из Пешта в Париж совсем одна, даже без горничной, я не была убеждена, что кто-нибудь да попытается позлословить обо мне. Пусть злословят, это меня ни на минуту не остановит! Для меня искусство важнее всего!
- Так, значит, ваше путешествие в Париж - это поездка по делам искусства?
- Да, и только. Я хотела увидеть ваших выдающихся поэтов, чтобы узнать, похожи ли они на наших, и ваших выдающихся драматических актеров, чтобы узнать, можно ли у них чему-либо поучиться. Я попросила у Сапфира письмо для вас, он мне его дал, и вот я здесь. Вы можете уделить мне несколько часов?
- Сколько пожелаете.
- Прекрасно. Я могу оставаться в Париже целый месяц, в моем распоряжении шесть тысяч франков, чтобы тратить их как на покупки, так и на удовольствия, и тысяча франков, чтобы вернуться в Пешт. Представьте, что Сапфир прислал вам студента из Лейпцига или Гейдельберга, а не драматическую актрису из театра в Пеште, и действуйте соответственно.
- Вы будете со мной обедать?
- Каждый раз, когда вы будете свободны.
- На днях мы сможем пойти на спектакль.
- Отлично.
- Считаете ли вы, что нам нужно приглашать кого-нибудь третьего?
- Никоим образом.
- И вам безразлично, что могут сказать?
- Если бы вы прочитали письмо от Сапфира, вы бы увидели, что часть послания полностью посвящена именно этой теме.
- Я прочитаю письмо от Сапфира.
- Когда же?
- Когда вы уйдете.
- Ну, тогда напишите мне два-три рекомендательных письма, и я уйду: одно - Ламартину, другое - Альфонсу Карру, а третье - вашему сыну. Кстати, я играла в его "Даме с камелиями".
- Нет необходимости писать ему - завтра мы будем обедать вместе, если вы не против.
- Конечно, я не против. Мне говорили, что госпожа Дош была очаровательна в "Даме с камелиями".
- Госпожа Дош будет обедать с нами и возьмется сводить вас куда-нибудь.
- Куда же?
- Куда ей вздумается. В жизни нужно оставлять место для случая.
- Вы мне как-нибудь расскажете вашу историю о моей соотечественнице?
- Если это доставит вам удовольствие…
- Конечно. !
- И когда?
- Когда я вас об этом попрошу.
- Чудесно!
- А теперь письма. Поймите, я экономила шесть лет, чтобы приехать в Париж; возможно, я сюда больше уже никогда не вернусь и поэтому не могу терять время.
Я спустился в кабинет и написал два или три письма, о которых меня просила г-жа Бульовски, затем вернулся и отдал их.
Я собирался поцеловать ей руку, когда она порывисто поцеловала меня в обе щеки.
- Разве я не сообщала вам, что вы имеете дело со студентом из Лейпцига или Гейдельберга?
- Да.
- Так вот, немцы или жмут руку, или целуются.
- Давайте придерживаться поцелуев. Во Франции есть поговорка, которая говорит, что из несостоятельного должника надо вытянуть то, что можно. До встречи завтра, за обедом.
- Завтра за обедом. А где?
- Здесь.
- В котором часу?
- В шесть часов.
- Хорошо, и не сердитесь на меня, если я опоздаю на несколько минут.
- А если вы на несколько минут придете раньше, вас за это благодарить не надо?
- Нет, мне доставляет удовольствие быть с вами, и если я приду раньше, то сделаю это для моего собственного удовольствия. До завтра.
И она легко спустилась по лестнице, обернувшись на площадке, чтобы послать мне прощальное дружеское приветствие.
У двери рабочего кабинета я наткнулся на г-на Теодора: глаза его были вытаращены, а рот растянут в улыбке.
- Ну вот, теперь господин видит, что я все же не такой глупый, как он говорит?
- Да, - ответил я, - но вы все же бестолковее, чем я думал.
И я вошел в кабинет, оставив его в полном недоумении.
II
В течение месяца два или три раза в неделю я обедал с г-жой Бульовски и два или три раза в неделю водил ее в театр.
Должен заметить, наши звезды не так уж ослепили ее, за исключением Рашели.
Госпожи Ристори не было тогда в Париже.
Как-то утром г-жа Бульовски зашла ко мне.
- Я уезжаю завтра, - сказала она.
- Почему завтра?
- Потому что у меня осталось денег только на то, чтобы вернуться в Пешт.
- Вас это огорчает?
- Нет, я увидела в Париже все что хотела.
- Сколько же у вас осталось?
- Тысяча франков.
- Вам потребуется не больше половины этой суммы.
- Нет, ведь я не сразу еду в Вену.
- И каков ваш маршрут?
- Вот он: я еду в Брюссель, Спа и Кёльн. Я поднимусь по Рейну до Майнца и оттуда отправлюсь в Мангейм.
- Какого дьявола вы собираетесь делать в Мангейме? Вертер застрелился, а Шарлотта скончалась.
- Я хочу встретиться с госпожой Шредер.
- Трагической актрисой?
- Да, а вы ее знаете?
- Однажды я видел ее игру во Франкфурте; гораздо лучше я знаком с ее двумя сыновьями и дочерью.
- У нее два сына?
- Да.
- А я думала, что один - Девриент.
- Он актер, а я знаю и другого, священника, который живет в Кёльне, за церковью святого Гедеона. Если хотите, я дам вам письмо для него.
- Благодарю, но у меня дело к его матери.
- И чего вы хотите от нее?
- Как я вам уже говорила, я венгерка и играю в комедии, драме и трагедии на венгерском языке. Так вот, мне уже наскучило играть для шести или семи миллионов зрителей. Я бы хотела играть на сцене на немецком, чтобы меня слушали тридцать или сорок миллионов человек. Для этого я хочу увидеть госпожу Шредер, показать ей какой-нибудь отрывок на немецком, и, если она даст мне надежду, что за год репетиций я смогу избавиться от акцента, я продам несколько бриллиантов, буду жить в тех городах, где будет жить она, в качестве компаньонки или горничной, если она захочет. А через год я начну выступать в театрах Германии… Ну, как?
- Я вами восхищаюсь.
- Да нет же, вы мною не восхищаетесь, вы находите это вполне естественным; я ужасно честолюбива, у меня был большой успех, и мне захотелось большего.
- С такой силой воли вы этого добьетесь.
- А теперь мы вместе пообедаем, не так ли? Мы пойдем в театр в последний раз. Вы дадите мне несколько рекомендательных писем в Брюссель, где я собираюсь остановиться на день или два и отправить мой багаж в Вену; мы попрощаемся, и я уеду.
- Почему мы должны прощаться?
- Я вам еще раз говорю: потому что я уезжаю.
- Мне пришла в голову одна мысль.
- Какая?
- У меня есть дело в Брюсселе. Ну и вот, вместо того чтобы писать для вас письма, я поеду вместе с вами. Одной вам будет смертельно скучно, признайтесь.
Она засмеялась.
- Я была уверена, что вы мне это предложите, - сказала она.
- И вы заранее решили согласиться?
- Признаюсь, да. По правде сказать, я вас очень люблю.
- Спасибо.
- И кто знает, может, мы никогда больше не увидимся! Итак, договорились: мы уезжаем завтра.
- Завтра… и каким поездом?
- Утренним, восьмичасовым. Ну, я убегаю.
- Уже?
- Я ужасно занята, вы понимаете, последний день… Кстати…
- Что?
- Мы поедем не вместе, а встретимся там случайно…
- Почему?
- Потому что я еду со своими знакомыми.
- Они из Вены?
- Да.
- Вам больше недостаточно вашей чистой совести?
- Они не глупы.
- Тогда сделаем лучше.
- Лучшее - враг хорошего.
- Вместо того чтобы уезжать завтра утром, отправляйтесь завтра вечером.
- Тогда и они поедут вечером - они решили ехать вместе со мной.
- И далеко они так собираются ехать?
- Всего лишь до Брюсселя.
- Постойте, вот что мы сделаем: мы уедем завтра вечером.
- Вы настаиваете?
- Я настаиваю: в конце концов вы сделаете это для меня! Вы не хотите пойти мне навстречу.
- Вы меня в этом упрекаете?
- Нет, я лишь отмечаю это.
- Ну хорошо, посмотрим.
- Мы уедем вечерним поездом, но не будем встречаться: вы поднимитесь со своими венскими знакомыми в любой вагон, я за этим прослежу и укажу на вас одному из служащих. Затем я поднимусь в вагон один. На второй или третьей станции вы пожалуетесь на духоту, и тогда этот железнодорожный служащий предложит вам пройти в более свободный вагон; вы согласитесь и пройдете в мой вагон, где для вас будет вполне достаточно воздуха… и где вы сможете спокойно спать всю ночь.
- Я смогу там спокойно спать?
- Слово чести.
- Ну что же, такое можно устроить!
- Так вас это устраивает?
- Вполне.
- Тогда до вечера?
- Нет, до завтра.
- Мы обедаем завтра вместе?
- Это невозможно, поскольку я вечером должна обедать с моими венскими друзьями.
- Так мы увидимся только в поезде?
- Я постараюсь зайти и пожать вам руку днем.
- Заходите.
Я уже начал привыкать к тому, что в ней, облаченной в тафту и шелк, я находил очаровательного товарища, хотя раньше надеялся обнаружить привлекательную женщину.
Мы пожали друг другу руки, и она ушла.
На следующий день я получил короткую записку:
"Нет возможности прийти к Вам, так как воюю со своими портнихами и торговцами модных товаров. Я упаковала столько, что можно будет открыть магазин в Пеште. Не представляю, как бы я уехала сегодня утром - я ничего бы не успела сделать.
До вечера. Доброй ночи.
Лилла".
Выражение "Доброй ночи", сильно подчеркнутое, показалось мне весьма ироничным.
- Доброй ночи! - повторил я. - Однако никто не знает, что этой ночью может произойти.
Вечером я приехал на вокзал на полчаса раньше, чем предполагал. Не знаю, представится ли мне когда-нибудь удобный случай, чтобы отблагодарить всех работников железной дороги за проявленное ко мне внимание с той минуты, как я оказался в одном из коридоров перед дверью, на которой крупными буквами были написаны привычные слова:
"ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН".
Отыскав начальника вокзала, я объяснил ему суть дела. Он начал хохотать.
- Это не то, что вы думаете, - сказал я ему.
- Так ли?
- Слово чести!
- Ода! Но в пути…
- Я так не считаю.
- Ну не важно. Удачи!
- Запомните: охотнику не желают удачной охоты.
Я поднялся в свой вагон, в котором начальник вокзала меня наглухо закрыл, повесив на ручке моей двери табличку, на которой крупными буквами было написано:
"ЗАНЯТО".
Когда я услышал, как пассажиры с шумом спешат занять свои места, я высунул голову из двери, позвал начальника поезда и, показав ему г-жу Бульовски, поднимающуюся в вагон в компании ее венских друзей - трех мужчин и четырех женщин, объяснил ему, о каком одолжении я его прошу.
- Это какая же? - спросил он.
- Самая красивая.
- А, та, что в шляпе наподобие мушкетерской?
- Точно.
- Ну вы и ловкач!
- Вы так думаете?
- Красавица!
- Да, но только не моя.