Пожилой с заросшим лицом солдат, одетый в длинную шинель, ответил "есть" и нырнул за плащ-накидку.
- Товарищ старший лейтенант, Герасимович на проводе!
Мочалов взял трубку полевого телефона:
- Слушай, Павел, ты никаких действий на нейтралке пока не предпринимай. К тебе вечерком заглянет Северинов, вместе и подумаете.
Он положил трубку на рычаг и выглянул из блиндажа. Северинов стоял недалеко и рассматривал в бинокль поле боя. Мочалов сказал:
- Представь Кислицкого к медали "За отвагу".
- Хорошо. Я хотел за него просить тебя.
В этот момент послышался зуммер телефона. Телефонист взял трубку и тут же позвал Мочалова:
- Товарищ старшин лейтенант, вас комбат спрашивает.
Мочалов взял трубку и услышал голос Тарасова.
- Ты спрашивал меня?
- Так точно. Хотел доложить о результатах боя.
- Я их и сам видел, эти результаты. Во время атаки находился во второй роте, почти рядом с тобой. Поработали вы хорошо, спасибо. Какие потери у тебя?
- Четыре убито и три ранено, один - тяжело.
- Да-а, у тебя, Петр, не так как у других получается.
- Как это? - не понял Мочалов.
- Обычно раненых больше, чем убитых, а у тебя наоборот.
- Если бы во время боя вы не были в соседней роте, а в моей, то убитых, конечно, было бы меньше, чем раненых, - вспылил Мочалов.
- Ладно, ротный, ты не кипятись, а то бруствер окопов хорошо будет виден - снег растает, - добродушно сказал майор и добавил: - Ты лучше похоронки готовь да отличившихся к награде представь, - и Тарасов положил трубку.
Мочалов вышел из траншеи злой, как черт.
"Идиот, - ругал он себя, - сам же после госпиталя к этому Тарасову напросился". Стоило Петру подумать о госпитале, как он вспомнил, что перед самой атакой немцев ему почтальон принес письмо. Мочалов только успел заметить, что письмо от Алексея Купрейчика. Старший лейтенант сунул письмо в карман и начал готовиться к бою. И вот теперь вспомнил о нем. Он достал письмо и оглянулся, отыскивая место, где можно присесть. Увидел пустой деревянный ящик от снарядов и направился к нему. Развернул треугольник и начал читать: "Здравствуй, Петр! Пишу тебе лежа. Дело в том, что я последовал твоему примеру и угодил в госпиталь. Сначала было нелегко, но теперь дела пошли на поправку. Угораздило меня получить несколько ран, но самая обидная - в область горла. Пуля большого вреда не причинила, но на две недели лишила меня голоса. И надо же такому случиться, что именно в это время я встретил на станции Надю..."
Алексей с горечью рассказывал, как ему удалось увидеть жену, а у Петра глаза застилали слезы. Сколько душевной боли видел он между строк письма брата. Алексей писал: "Ты знаешь, как вспомню ее глаза, не узнавшие меня, волком выть хочется. Теперь мою душу терзает тревога: что с Надей, она же осталась на том безвестном мне полустанке! Смогла ли уйти, ведь там вот-вот должны были оказаться немцы? Я из госпиталя, как только смог писать, сделал уже три запроса, но ответа никакого. Правда, мне не везет еще и в этом, что перевезли меня уже в третий госпиталь, и вполне может быть, что ответ меня не нашел. Ты уж, брат, присматривайся к людям в госпиталях, спрашивай у них, а вдруг ты найдешь ее..."
Петр кончил читать, и подперев голову руками, задумался:
"Я сочувствую тебе, брат, потому что и сам терзаюсь неизвестностью. Тебе, конечно, тяжело, но ты же ведь хоть случайно, пусть редко и издалека, но видел свою жену. А у меня в лапах фашистов оказалась вся семья, мои дети, моя плоть и кровь, беззащитные, слабые существа!"
- Командир, что у тебя, несчастье?
Встревоженный голос Северинова вывел Мочалова из задумчивости. Петр поспешно ответил:
- Нет-нет, вот получил от брата письмо и расстроился. Ранен он.
- Ну хоть руки, ноги целы?
- Да вроде бы целы, да и воевать собирается дальше, так что все будет нормально.
- Ну тогда не унывай, что же делать, война! - Подпиши похоронки и представления к наградам.
- Хорошо, оставь.
Лейтенант ушел, а Мочалов, взял в руки похоронку: "Сержант Онапреенко".
"Хороший был солдат. Когда я вернулся из госпиталя, он уже был в роте", - Мочалов вспомнил его всегда бледное худощавое лицо, немного задумчивые глаза. Прочитал, кому пойдет сообщение о смерти - матери. Тяжело вздохнул и подписал. Взял следующую похоронку: "Красноармеец Николаенок", - старший лейтенант вспомнил, как Николаенок во время боя пробрался в одиночный окоп, вырытый впереди, и оттуда из ручного пулемета вел прицельный огонь. Видел Мочалов, как погиб Николаенок. Немецкий танк выстрелом из пушки попал в окоп. "Геройский был парень. Кому мы напишем?" Мочалов прочитал, и сердце сжалось от боли - внизу карандашом была сделана приписка: "Двое детей"...
Подписав документы, командир роты подозвал связного и приказал отнести их замполиту, а сам откинулся спиной на осыпающуюся песчаную стенку траншеи.
В свободную минуту на передовой мысли Мочалова часто возвращались в прошлое. Хотелось разобраться, проанализировать события.
Мочалову вспомнился госпиталь. Его встреча с Алексеем, врачом Ольгой Ильиничной. Судьба Василевской его взволновала. Женщина потеряла двоих детей и носит свое горе в себе, потому что вокруг нее столько несчастий, смертей и крови, что рассказывать о своем просто некому...
- Товарищ старший лейтенант! А товарищ старший лейтенант!
Мочалов вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял телефонист:
- Вас комбат зовет к себе.
- Хорошо, скажи, что пошел, - взглянул на ординарца, - сиди, я один пойду.
Мочалов зашел в блиндаж, снял со стены висевший на гвозде автомат, вышел наружу, легко выпрыгнул из траншеи и зашагал к штабу батальона. Идти недалеко - с полкилометра.
Тарасов стоял у грубо сколоченного стола. Он как раз разворачивал карту. В блиндаже вдоль стен на нарах и пустых ящиках сидели командиры.
- Ну вот. Мочалов пришел - можем начинать, - то ли шутя, то ли серьезно сказал комбат и предложил: - Подходите, товарищи, поближе.
Все сгрудились у стола, и Тарасов начал ставить задачу.
Оказалось, что полк, в который входил и их батальон, получил приказ утром ударить по позициям противника и захватить несколько населенных пунктов. Тарасов сам недавно прибыл от командира полка и сейчас я; о собрал командиров рот.
Они слушали комбата, делая пометки на своих картах. В душе Мочалова росла тревога. Сегодняшняя атака немцев хотя и была отбита, но показала, что у противника как раз напротив его роты имеются значительные силы, в том числе и танки. Словно отвечая старшему лейтенанту, майор сказал:
- По всему фронту атаки нас поддержат артиллерия, авиация и кое-где танки. Мочалов, будь готовым выделить три отделения для того, чтобы посадить их на танки.
- Так у меня же людей с гулькин нос! С кем же я в атаку пойду?
- Танки и десант на них будут действовать в полосе твоего наступления, - резко оборвал командира роты Тарасов, но подумав немного, сказал: - Ладно, дам я тебе взвод разведчиков, пусть поддержат.
Мочалов в который раз говорил себе: "За мальчишку принимает. Зря я к нему в батальон после госпиталя просился".
Не знал Петр, что совсем недавно комбат лично передал в полк представление о награждении его орденом Красной Звезды и что, характеризуя его, не жалел хороших слов.
По Мочалов об этом даже не догадывался. Он спешил к своим, прикидывал действия роты, которую ему на рассвете надо будет вести в бой.
Первым в траншее он встретил командира третьего взвода Рубова. Пока тот спокойно вполголоса докладывал обстановку, Мочалов успел в сгущающихся сумерках рассмотреть старшину Леркова, который застыл метрах в пяти и ждал, когда командир роты освободится. Петр подумал: "А ведь из моей роты, кроме Рубова, уже ставшего офицером, Леркова, связного Чернышенко да Еремеева, из тех, с кем я воевал до ранения, никого не осталось".
Рубов закончил доклад. Но Мочалов не торопился уходить, а обратился к старшине:
- Товарищ Лерков, найдите Чернышенко, пусть он соберет у меня в блиндаже командиров взводов.
Лерков козырнул и тут же исчез в темноте. Мочалов повернулся к Рубову и тихо проговорил:
- Завтра с утра в атаку пойдем, так что готовься, Лева.
- В атаку так в атаку, - спокойно ответил младший лейтенант и добавил: - Это для меня не впервой и, чует мое сердце, скоро станет привычным.
- Да, пожалуй, ты прав. Чем люди занимаются?
- Четверо находятся в охранении, остальные отдыхают. В блиндаже недавно смех слышался, наверное, Кислицкий опять анекдоты травит.
- Пусть бы отдыхали. Силы-то утром потребуются, - как бы советуя, проговорил Мочалов, - так не забудь - через полчаса у меня в блиндаже встретимся.
- Может, из своего запаса по сто граммов выделишь, а то взводные запасы кончились. Их уже почему-то третий день не дают.
- Посмотрим на твое поведение, - шутливо ответил Петр.
Когда он подошел к небольшому укрытию, которое сам Рубов громко назвал блиндажом, то оттуда раздался взрыв хохота.
"Точно, Кислицкий травит", - улыбнулся Мочалов и поднял воротник шинели. Мороз крепчал. Навстречу ему от стенки траншеи отделилась фигура человека. Это был наблюдатель.
- Это вы, товарищ старший лейтенант? - По хриплому, простуженному голосу Мочалов сразу же узнал уже немолодого солдата Муравьева.
- Да, да, это я. Не холодно?
- На войне только в бою жарко бывает, да еще когда тебя бомбят или артиллерия снарядами забрасывает.
- Что там в блиндаже?
- Кислицкий уже час людей до слез доводит, концерт дает.
Муравьев замолчал, словно давая возможность командиру роты самому услышать, как Кислицкий "концерт дает".
Мочалов подошел ближе и услышал голос Кислицкого:
- Нет, братцы, я так считаю, что собаки только на подрыв танков годятся. В остальном их верность не на пользу человеку идет. Вот возьмите меня, что я имел до войны в семье? Жену тещу и пса, Даном его звали. Пес, я вам скажу, шикарный: огромный, уши торчком, хвост по земле. Бывало как зарычит и оскалит свои клыки, точь-в-точь как финки блестят - ужас! След как заправская ищейка брал. А как он, братцы, был ко мне привязан. Я, бывало, говорил теще: "Дан чувствует, кто в семье человек", а она только зыркнет на меня от печи и головой покачает, что на ее языке означает: "Ой ли?" Так вот, братцы, Дан-то и подвел меня однажды. Как-то вечерком я его взял на поводок и пошел на прогулку. Идем мы с ним, отдыхаем. Псина здоровая, отпускать с поводка опасно, человек увидит его и от неожиданности может потом штаны неделю отстирывать. И вдруг, здрасте, встречаю одну свою давнюю знакомую. Я еще ее до женитьбы знал хорошо. Разговорились. Сообщила она мне, что с мужем год назад разошлась и что живет недалеко в отдельной комнате коммунального дома. Приглашает: "А может, зайдешь? Чайком угощу, наливочкой вишневой".
А я, братушки, мужик на это дело слабый - это я вам откровенно скажу. Стоит симпатичную барышню узреть - и все тут. В общем, решил не отказываться. Думаю: "Скажу жене, что товарища встретил, вот и зашел на часик поболтать". Только одна проблема - куда пса деть? Если поведешь домой, то теща у порога грудью встанет и из дома уже не выпустит. Был у меня один секрет. Дело в том, что Дан никогда сам домой не любил идти. Если, бывало, спускал его с поводка, то домой загнать - целая морока, но стоило только сказать: "Дан, иди к теще!" - как он сломя голову домой мчался, где его теща всегда чем-нибудь вкусным угощала.
Вот я и решил этим секретом воспользоваться. Обвязал псу поводок вокруг шеи и говорю: "Дан, иди к теще!" Он и припустил во весь дух домой. Ну, а мы, смеясь, двинулись к моей знакомой. Жила она на втором этаже, в конце длинного коридора направо, как сейчас помню. Пришли, выпили по одной рюмочке. Наливка-а, я вам скажу, люкс! Налили по второй, затем по третьей... Все идет как надо. У меня в голове легкий туман уже с голубоватым оттенком, на диван поглядываю. И вдруг в дверь кто-то стук-стук. Моя знакомая говорит: "Это соседка за спичками, наверное, пришла. Она всегда их у меня по вечерам просит. Ты посиди, я сейчас". Встала, взяла на буфете коробок со спичками - и к дверям. Открыла, а сама как взвизгнет. Глянул я - мать моя родная. На пороге Дан! А следом на поводке теща! А из-за спины тещи - жена выглядывает! Сцена, я вам скажу, гоголевская - ревизор, да только не один прибыл. А Дан, увидев меня, уши прижал, бросился ко мне лизаться, словно сказать хочет: "Давно, мол, не виделись, я тебе заодно и их привел, чтобы тебе радостно было".
В общем, взяли они меня в плен и домой повели. И вот как это все получилось! Когда Дан домой прибежал, а меня долго не было, теща взяла его на поводок и командует: "Дан, ищи Эдика!" Мы в такие игры играли. Я запрячусь куда-нибудь, а Дан по команде жены или тещи находил меня по следу. Ну откуда мне было знать в ту пору, что эти игры меня до хорошего не доведут. Натренировал я эту псину на свою голову. Вот он и потащил за собой на поводке тещу, а заодно и жену к тому месту, от которого я его домой отправил, отыскал мой след и привел прямо на квартиру. В общем, братцы, после того случая я пришел к выводу, что собаки только для подрыва танков годятся.
Красноармейцы дружно смеялись, каждый пытался предсказать, что с Кислицким было дальше:
- Тебя, наверное, валенком, в который утюг вложили, обрабатывали?
- Скорее всего ребра скалкой считали...
- В четыре руки прическу наводили...
Молодой громкий голос перекричал всех:
- Эдуард, а что было с Даном дальше?
Враз все замолчали, дожидаясь ответа.
- В милицию отдал, чтоб жуликов ловил.
- Бесплатно?
- Конечно. Прямо и заявил на бумаге, что, желая быстрее покончить с ворами и прочими бандюгами, вручаю своего умного пса милиции.
- Ну, а что милиция?
- Благодарственное письмо на работу прислали, где просили начальство передать мне спасибо за то, что вырастил такого умного пса.
- Ну, а что с тобой дома было?
- "Что было, что было"... Плохо было.
- Что именно? - начали просить слушатели.
- Спать было плохо.
- Что, бока болели?
- Да нет. Жена и, особенно, теща всерьез поклялись, что сонного прибьют.
- Ну и как же ты спал?
- Правду сказать, или как?
Сразу же раздались голоса:
- Валяй, не стесняйся...
- Давай, Эдик, дело же прошлое, рассказывай, чего уж там, перетерпим любой страх...
- Ладно, - согласился Кислицкий, - расскажу. В общем, выключил я свет, лег спать на кровать и в полной темноте надел на голову большую кастрюлю, а на грудь положил крышку от выварки, которую заранее принес из кухни и в кровать под одеяло спрятал. Думал, если и попробуют они меня скалкой или колом каким-нибудь отходить, то эти предметы спасут меня.
В блиндаже поднялся такой хохот, что над немецкими позициями взлетели ракеты и пулеметы на всякий случай длинными очередями прочесали нейтральную землю.
Погасив улыбку, Мочалов вошел в блиндаж. Он был освещен самодельной солдатской "лампой", сделанной из стреляной гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда. При виде командира солдаты встали, но Мочалов махнул рукой:
- Сидите, сидите! Чего это вы так хохотали, что даже немцы переполошились?
Все улыбались, не зная, что ответить. Первым нашелся все тот же Кислицкий:
- Мы, товарищ старший лейтенант, обсуждали сообщение газет о том, что Англия и Америка свои войска в Африке высадили. Там же крокодилов больше, чем немцев. Лучше бы они в Европе высадились, вот это была бы помощь нам. А так распыляют силы, теперь долго жди открытия второго фронта. Не понимаю, о чем думают ихние генералы.
- Ничего, - деловито заявил недавно прибывший из госпиталя красноармеец, - мы и без их второго фронта Гитлера в Берлине достанем.
- Правильно, - поддержал бойца Мочалов, пытаясь вспомнить его фамилию, но ему не удавалось, - не захотят открывать второй фронт, мы и сами с фашистами управимся.
- Хорошо, что они хоть консервы шлют, - проговорил Кислицкий, но тут же его перебил молодой солдат:
- А чего их консервы? Во-первых, сколько их там - с гулькин нос, а во-вторых, и без них, если понадобится, обойдемся.
Но Кислицкий, чуть улыбнувшись, ответил:
- Подожди, друг, не перебивай. Мне их консервы не так за мясо нравятся, как за то, что уж больно хорошо звенят, когда их пустые на проволочные заграждения повесишь - за версту слышно, если немчура полезет. Поэтому я и говорю, что польза от союзников нам есть!
Мочалов не стал задерживаться и пошел дальше.
Вскоре в его блиндаже все были в сборе. Он сразу же приступил к постановке задачи. Когда почувствовал, что командиры взводов поняли, что им завтра надо делать, приказал Северинову:
- Ты, Федор Васильевич, дай сержанту Кислицкому двух красноармейцев, пусть попозже ночью возьмут ручной пулемет и ПТР, проберутся к подбитому танку. Во время нашей атаки, используя танковый пулемет, если он, конечно, цел, и свое оружие, они могут нам здорово помочь. Я, как и ты, присмотрелся к танку, стоит он по отношению первой линии их окопов наискось, и если группа Кислицкого поведет огонь, то немцам будет трудно даже голову из окопов высунуть.
Мочалов по очереди посмотрел на командиров взводов:
- У вас есть новички, поговорите с ними, объясните, что на запад идем, не забудьте, что нас поддержат танки. Новичкам надо растолковать, как прорываться за ними во время атаки. Надо, чтобы наши люди были готовы и к отражению контратаки немецких танков. Лично проверьте наличие противотанковых гранат и патронов к противотанковым ружьям. После того как отобьем у немцев деревню, будем сразу же форсировать вот эту, - Мочалов ткнул пальцем в карту, - речушку. Она неглубокая, танки должны в любом месте пройти, а мы - по льду. Не дожидаясь команды, как только достигнете этого рубежа, сразу же зарывайтесь в землю. Мы - левофланговые нашего батальона. Слева будут наступать наши соседи. Мне комбат приказал договориться с их командиром роты о взаимодействии, - Мочалов повернулся к парторгу роты, старшине Татушину: - Иван Акимович, когда собрание коммунистов проведем?
- Я думаю, через час в блиндаже Северинова соберемся.
- Хорошо, я за час успею у соседей побывать.
Вскоре все разошлись, а Мочалов в сопровождении старшины Леркова направился в соседний батальон...
Время в хлопотах летит быстро, и Мочалов еле успел прийти к назначенному сроку. В блиндаже все коммунисты были в сборе. За исключением трех красноармейцев, все собравшиеся были уже опытными солдатами, поэтому сразу говорили о решении конкретных вопросов. Одним коммунистам было поручено оказать помощь пулеметчикам в подготовке оружия к бою, другим - доставить в роту необходимые боеприпасы.
Последним выступил парторг. Ему было около сорока. Среднего роста, с задумчивым лицом и мягкой улыбкой, прятавшейся в чуть рыжеватых пышных усах, он старался скрыть волнение и говорить спокойно: