- Ну, ну, не волнуйся. Отпил он мозги, вот и брешет, что на язык попадет. Просто тебе надо быть с ним поосторожнее, реже на глаза попадаться этому быку. Я схожу к его батькам еще раз и поговорю. Хоть им и не нравятся такие разговоры, но должны же они знать, что он вытворяет...
В этот день Марфа Степановна задержалась у Мочаловых допоздна, а когда собралась уходить, Таня попросила:
- Тетя Марфа, переночуйте у нас. Я, ей-богу, боюсь, что он ночью придет.
- Ну, хорошо, хорошо, я переночую, да и самой мне будет веселее, только схожу посоветуюсь с Петрусем. - Она ушла, но скоро вернулась, и они сразу же легли спать.
Под утро в их окошко кто-то постучал.
"Неужели Гришка?" - одновременно подумали женщины.
- Если это он, больше не выдержу, убью его! - дрожащим от ярости голосом сказала Таня. Взяла на столе большой кухонный нож и вышла в сени:
- Кто там?
- Это я, Петрусь! Открой, дочка.
Он молча вошел в дом и только тогда заговорил:
- Так, говоришь, этот рыжий скуловорот интересовался, чего ты ко мне ходила? Шпионит, зараза.
Татьяна догадалась, что дед Петрусь знает о случившемся со слов Марфы Степановны, и тихо сказала:
- Да, спрашивал. Я ответила, что картошки просить ходила к вам.
- Это ты правильно сказала, но картошка же у тебя есть.
- Ну и что ж? - не поняла Татьяна.
- А то, что он может прийти и проверить, есть ли у тебя картошка. Тем более что вечером к нему на трех санях приехали полицаи. Он показал им дом, где Костя Стародумов живет. Они забрали хлопца, посадили в сани и увезли. Может, что пронюхали про листовку. Двое одетых в штатское остались. Их Гришка водил в эту сторону, и я уверен, что он показывал дом твой, только после этого они уехали.
- Что же это значит? - растерянно спросила Таня.
- А то, что тебе надо быть готовой ко всему. Во-первых, надо, как мне кажется, детей у Марфы держать. Если вдруг приедут за тобой, то Марфа их может тихонько к кому-нибудь отвести, а во-вторых, надо всю картошку сейчас же к Марфе в погреб перенести. Если Гришка, или его дружки, или немцы проверят твой погреб, то убедятся, что у тебя действительно картошки нет, значит, ты и вправду ко мне приходила картошки просить.
Женщины не спорили и, набросив на себя что попало, взяли мешки и вместе с Петрусем взялись за дело. Насыпали в мешки картошку и носили в дом Крайнюков. К рассвету работа была окончена.
Прошло еще три дня. В деревне все оставалось по-прежнему, если не считать осторожных разговоров среди жителей о Косте Стародумове, семнадцатилетнем пареньке, который осмелился защитить от пьяного Мирейчика соседскую девушку Аню Лопатко. Мирейчик увидел Аню, когда она проходила мимо его дома. Выскочил и начал тащить ее к себе во двор. Девушка стала кричать. Это услышал Костя. Он подскочил к Гришке и на виду у соседей отобрал девушку. На счастье, у полицая при себе не было винтовки, и Костя с Аней убежали. И вот Стародумова схватили и увезли в райцентр.
Его мать плакала и просила Гришку помочь сыну, но он не стал ее слушать и выгнал из дома. Тогда Стародумова пошла в райцентр, но так ничего и не узнала о судьбе Кости.
И вдруг всю деревню облетела страшная весть. Костю за то, что он якобы был партизаном и распространял листовки, немцы повесили на центральной площади районного центра.
Напуганные люди старались обходить стороной Мирейчика и еще двух полицаев, живущих в деревне.
А Гришка ходил с винтовкой за плечами и выхвалялся: "Ничего, наведем мы здесь порядок. Вздернем десяток-другой на виселицу, сразу остальные нашу власть уважать станут".
А на следующую ночь, перед рассветом, в дом Мочаловой постучался дед Петрусь:
- Собирайся, дочка, отнесешь партизанам сверток, а то ноги подвели меня, идти не могут, а утром в лесу будет ждать меня человек. Я прошлый раз договорился, что если я не смогу, то придешь ты.
- А как я найду его?
- Очень просто. Знаешь, где до войны узкоколейку к торфянику строили?
- Это ту, что не успели достроить? Знаю.
- Подойдешь к месту через ручей и жди. К тебе подойдет Антон или кто-нибудь из хлопцев, которые вместе с ним были. Скажешь, что я приболел, отдашь сверток и вернешься в деревню. На всякий случай перед тем, как выйти из лесу, наломай хворосту. Если и встретится кто-либо, то скажешь, за дровами ходила.
- Я все поняла. Сейчас оденусь и иду.
Таня радовалась, что дед сдержал слово и доверил ей дело.
Марфа Степановна закрыла за ней дверь, и Таня вышла на улицу. На улице было темно и вьюжно. Ветер чуть не сбил ее с ног, когда она шла через поле к лесу. "Это хорошо, что такая погода, - думала она, - снег и ветер сразу же заметут следы".
Идти ей было километров пять, но дорогу Татьяна помнила хорошо. В той стороне обычно росло много грибов и ягод, и она до войны вместе с мужем ходила туда. А когда начали строить торфопредприятие и тянуть к нему узкоколейку, водила туда на экскурсию учеников. Она решила на дорогу не выходить и пошла напрямик.
Идти было трудно. Валенки почти полностью проваливались в снег. Таня уже и не помнила, когда ей приходилось идти вот так, утопая в снегу. Она разогрелась, вспотела и когда наконец добралась до места встречи, то падала от усталости. Перед ней в тусклом утреннем свете был недостроенный мост, а железнодорожной колеи не было видно. Все засыпал снег. В обе стороны уходила ровная просека, которая была и вырублена для узкоколейки. Татьяна, жадно хватая ртом морозный воздух, огляделась. Ветер утих, снег тоже перестал падать, и вокруг стояла тишина: ни крика птицы, ни свиста ветра, ни треска сучка, и вдруг в этой тишине зимнего леса послышался голос:
- Здравствуйте! Давно ждете?
Мочалова резко обернулась. У огромной сосны она увидела парня и сразу узнала его. Это он вместе с Антоном принесли своего раненого товарища в деревню. Татьяна Андреевна попыталась вспомнить его имя, но так и не смогла.
- Доброе утро! Я только что пришла.
- А дед Петрусь заболел, что-ли?
- Да чувствует себя что-то неважно, вот и поручил мне передать вам вот это, - она протянула парню сверток. - Скажи, ты не учился в школе, где я работала?
- Нет, я в городе жил.
Татьяна хотела спросить его фамилию, но передумала, побоялась, как бы парень не посчитал ее любопытной.
Через несколько минут они простились и разошлись в разные стороны.
Мочалова шла по своему еще не засыпанному снегом следу, ломая голову над тем, где она могла ранее встречать этого парня. Знала бы она, что этим парнем был Володя Славин - двоюродный брат ее мужа. Но она видела его только трижды, причем последний раз, когда Володе было двенадцать лет. Парень за эти годы не только вырос, но и сильно изменился. Не знала Татьяна Андреевна и того, что в свертке, который она передала Славину, кроме лекарств была записка деда Петруся. В ней он сообщал командиру отряда данные о немецких войсках, а также просил оградить Мочалову от полицая Мирейчика.
Недалеко от края леса она набрала сухих ветвей, сломала несколько сухих тоненьких деревцев и направилась к деревне.
Вскоре Мочалова была дома. А через два дня в деревне пошел слух: пропал полицай Мирейчик. Его видели накануне, как всегда пьяным, а потом он исчез. Жители могли только догадываться, что он оказался в руках партизан. Так оно и было на самом деле. Гришка был похищен партизанами и предан суровому суду...
24
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ
АЛЕКСЕЙ КУПРЕЙЧИК
Алексей Купрейчик снова попал на фронт в разгар окончательного разгрома гитлеровских войск под Сталинградом. Солдаты и офицеры ходили с посветлевшими лицами. По всему было видно, что победа под Сталинградом дала воинам такую уверенность в себе, что даже тяжелые, изнурительные бои, которые продолжались на многих направлениях, не подрывали их боевой дух.
Купрейчик сидел в хорошо оборудованной землянке и вспоминал, сколько трудов и хлопот ему стоило, чтобы попасть в родной полк.
Вспомнил, как в резерве его уговаривали остаться, но Купрейчик просил, требовал, чтобы его направили на фронт и обязательно в тот же полк, где он служил ранее. В конце-концов он настоял на своем и получил направление туда, куда хотел.
Вспомнил встречу с командиром полка Васильевым, начальником штаба Самойловым, с помощником начальника штаба полка по разведке Мухиным.
Кузьма Андреевич искренне был рад встрече с Алексеем. Он сам проводил лейтенанта в расположение второго батальона, где и находились два блиндажа, "оккупированные" разведвзводом.
- Ты знаешь, Алексей, не везло нам с командирами взвода, - рассказывал он. - За это время их было два, неплохие ребята, но оба погибли. Одного с задания мертвым принесли. Немец прошил его из пулемета, когда обратно возвращались, а неделю назад неожиданно немцы начали минометный огонь, одна мина разорвалась рядом, и погиб второй.
- Много моих ребят уцелело?
- Зайцев, Головин, Гончар, Чижик, еще Губчик, вот только не помню, был ли он при тебе или позже появился.
- Был, был. Я же вместе с ним из своего последнего похода возвращался. Кто еще? Луговец жив?
- Да, жив-здоров Луговец.
- А Зыбин?
- Нет, погиб в декабре...
- Малина?
- Он был ранен. Когда выздоровел, вернулся к нам. В январе вместе с двумя новенькими парнями, прикрывая отход своих, погиб.
- А Миша Чернецкий?
- Позавчера ходил во главе группы в тыл. Взяли языка, а когда ночью начали отходить, немцы вслепую огонь открыли... Пулеметная очередь наповал сразила Чернецкого. Ребята не бросили его тело и принесли с собой. Захоронили недалеко от землянок. Я сегодня утром был на могиле, ее уже полностью снегом занесло, кажется, что давно Миша был захоронен...
Вскоре они оказались на месте.
- В этой землянке будешь жить ты. Соседями у тебя будут старшина Гончар и еще десять бойцов. Остальные разместились рядом.
В землянке стоял смех. Оказалось, что Зайцев играл с новичком в шашки и только что "согласился на ничью". Когда Мухин и Купрейчик вошли, разведчики с хохотом собирали с пола, покрытого еловыми лапами, самодельные шашки. Мухин молчал. Он хотел, чтобы Алексей сам окликнул разведчиков. А тот оглядел сначала землянку. Да, его взвод, как всегда, устраивался с комфортом. Под потолком висели три трофейные керосиновые, со стеклами, лампы. Вдоль стен деревянные нары, на них, бог весть где добытое, сено, а сверху одеяла, подушки. У каждых нар на бревенчатой стене - оружие, маскировочные костюмы, в центре - большая железная печь. Она излучала тепло. Оглядев все это, лейтенант весело сказал:
- Да, ничего не скажешь, обуржуазились здесь без меня и обленились, зазнались до такой степени, что не хотят даже своего командира признавать.
Все замерли в той позе, в которой застал их голос Купрейчика. Только Степаныч, не глядя на доску, машинально пытался на ней расставить шашки.
Первым пришел в себя старшина Гончар. Он вскочил на ноги и бросился к лейтенанту:
- Леша, командир!
Вслед за ним бросились обнимать Купрейчика все остальные старожилы. Четверо разведчиков, пришедшие во взвод после ранения лейтенанта, растерянно смотрели на эту встречу. Алексей еле сдерживал слезы, видя, как искреннее радуются боевые товарищи его возвращению.
- Братцы мои, друзья, вы не представляете, как я скучал и рвался к вам!
Постепенно волнение улеглось, и разведчики дружно начали готовить праздничный стол.
Старшина Гончар достал из вещмешка заветную флягу - "НЗ", который он обычно хранил, как говорится, до последнего...
Прошло более двух месяцев обычных боевых будней. По всему было видно, что немцы, зарываясь в землю, лихорадочно стягивают в район Курска и Орла свои силы, доукомплектовывают фронтовые части.
По данным авиаразведки, в тылу они собирали мощный бронетанковый кулак. Советское командование не без основания предполагало, что к лету надо ждать в этом месте мощное наступление противника. Поэтому его позиции, тылы тщательно изучались всеми возможными средствами. Но главную достоверную информацию о силах противника получали в первую очередь от тех, кто ходил в расположение врага. Разведчикам взвода Купрейчика, впрочем как и всем остальным разведчикам, в эти дни было особенно тяжело.
Почти без отдыха они выполняли приказ за приказом: идти в тыл врага, добывать язык. Командованию надо было знать все о противнике и его замыслах. А самые интересные сведения, как правило, сообщали языки.
Неожиданно скрипнула заборная, как ее прозвали разведчики, дверь, и в землянку вместе с командиром полка вошли начальник штаба и замполит. Купрейчик поспешно надел ремень и, скомандовав трем, находившимся в землянке, разведчикам "смирно!", доложил командиру полка о том, чем занимается взвод в настоящее время.
Командир полка в новеньких, недавно надетых, подполковничьих погонах выглядел празднично. Он выслушал доклад, поздоровался с Купрейчиком за руку, торжественно сказал:
- Товарищ лейтенант, вам за проявленное мужество и смелость в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами присвоено очередное звание "старший лейтенант".
Подполковник протянул Купрейчику новенькие погоны, на которых блестели по три маленькие звездочки:
- Желаю, чтобы на ваших погонах побыстрее вместо этих трех маленьких звездочек появились большие.
Он пожал Купрейчику руку и чуть посторонился, давая возможность Малахову и Самойлову поздравить новоиспеченного старшего лейтенанта.
Купрейчик сдавленным от волнения голосом негромко сказал:
- Служу Советскому Союзу.
Он действительно был счастлив. Ему в числе первых вручили офицерские погоны. Их ввели уже несколько месяцев назад, но поступать во фронтовые части они начали только сейчас. Купрейчик с волнением и интересом рассматривал их. Присутствующие разведчики, не трогаясь при начальстве со своих мест, тоже вытягивали шеи, пытаясь из-за спины командира взвода разглядеть погоны.
Васильев обратился к ним:
- Вот что, братцы, успеете вы еще посмотреть погоны у своего командира, а пока оставьте нас одних, нам надо с ним поговорить.
- Мы понимаем, Алексей Васильевич, что ты и твои люди чертовски устали. Но обстановка сейчас такова, что день промедления для нашей армии может обойтись дорого. Сейчас все разведки, будь то фронтовые или глубинные, - все идут за линию фронта. Идет уточнение сил противника, выяснение его замыслов. Поэтому каждый язык сейчас - на вес золота. Командир дивизии приказал мне обязательно передать тебе его просьбу, которая заключается в следующем, - комполка взглянул на начальника штаба, и тот молча положил на стол карту, - тебе поручается вместе с группой бойцов пересечь линию фронта и обследовать вот этот квадрат. По данным авиаразведки, в нем сконцентрирован мощный бронетанковый кулак. Комдива интересует, что это за кулак, какие танки там имеются. А самое главное, надо, чего бы это ни стоило, добыть язык. Мы не скрываем от тебя, задача эта очень сложная. Немцы делают все, чтобы сохранить в тайне свои планы. У них даже приказ издан, который предупреждает командиров частей, что их немедленно разжалуют в рядовые, если русские возьмут из числа подчиненных языка. Командир дивизии так и сказал, что если Купрейчик не добудет языка, то больше и направлять некого.
- Задание понятно. Сегодня ночью пойдем.
- Я тебе, Купрейчик, Мухина пришлю. Вместе изучите местность, ну, а ночью приду провожать.
Командиры ушли, и Алексей остался один. Не успел он и погоны как следует рассмотреть, как в землянку ввалился весь взвод. Весть о том, что командир стал старшим лейтенантом, облетела разведчиков, и они, радостные и взволнованные, вытащили Купрейчика на улицу и начали качать.
Алексей еле успокоил их и сказал:
- Братцы, звание замочим, когда с задания вернемся, а сейчас разойтись!
Вскоре появился Мухин. Он тоже уже был в новеньких капитанских погонах. Увидев, что Купрейчик еще не надел погоны, предложил:
- Давай, Алексей, помогу надеть их, где иголка с ниткой?
- Не надо пока, вернусь с задания - тогда, - ответил Купрейчик, и они направились к передовой.
Вскоре офицеры были в расположении роты капитана Челидзе. Вахтанг был среднего роста, с небольшими усами, черноволосый и черноглазый. Он нравился Алексею. Челидзе никогда не унывал, отличался смелостью и решительностью. Всегда аккуратный, чисто выбритый и подтянутый, капитан, казалось, находился не в окопах передней линии фронта, а в отпуске, в своей солнечной Грузии. Увидев Купрейчика и Мухина, он весело обнял Алексея:
- Лешка, друг, я тебя от всей души, понимаешь, поздравляю с очередным званием! - и, взглянув косо на Мухина, продолжал: - Мы здесь хоть в земле сидим, но видим лучше и дальше некоторых начальников, которым уже давно надо было заметить, что геройский парень, замечательный и самый смелый человек нашей дивизии все еще ходит в лейтенантах.
Мухин улыбнулся:
- Вахтанг, а чего на меня зло косишься, я же целиком и полностью согласен с тобой. А в том, что командование не всегда советуется со мной, кому присвоить звание, моей вины нет.
Купрейчик еле освободился из темпераментных объятий командира роты и, отдуваясь, сказал:
- Вахтанг не может коситься на тебя, Кузьма Андреевич. Он же, как и все командиры, знает, что ты хорошо знаком с нашей солдатской жизнью, - и повернулся к Челидзе: - Позволь, браток, у тебя по траншее полазить. Ночью думаю от тебя к немцам пойти.
- В чем дело! Пожалуйста, располагайтесь как дома. Мой НП вот там, за поворотом. Мне вчера даже окопный перископ дали. Сказали, что должен фиксировать все их огневые точки.
Они стали изучать нейтральную полосу и позиции врага. Купрейчик, казалось, знал уже каждый бугорок, каждую ложбинку, помнил, где у немцев установлены пулеметы, посты наблюдения, выдвинуты вперед секреты. Но стоило ему сейчас осмотреть позиции врага, как он заметил новшества. Чуть левее увидел искусно замаскированный окоп. Затем он нашел еще одно новое пулеметное гнездо. Увидел, что за ночь в ложбине, по которой они позавчера ночью с боем отходили к своим траншеям, появилось проволочное заграждение. "Изучают, сволочи, пути нашего движения, - подумал старший лейтенант и перевел бинокль чуть правее, где они в ту ночь двигались к немецким позициям, - нет, здесь заграждений не поставили. Значит, не засекли нас, когда мы прошли через их окопы, а только когда возвращались. Поэтому и прикрыли проволокой, наверняка еще и мин насадили в землю".
Купрейчик сказал об этом Мухину. Тот долго смотрел в бинокль, а затем спросил:
- Ты хочешь пойти тем же путем?
- Думаю, что это возможно, но давай воспользуемся перископом.
Они еще долго изучали нейтральную полосу врага и территорию за линией обороны. Местность была неровной, слегка всхолмленной, с сохранившимися на ней бороздами старой пашни. Это, конечно, было на руку разведчикам.
Ночью немцы все время вспарывали темноту яркими осветительными ракетами, и у разведчиков была всего одна возможность остаться незамеченными - укрыться в борозде или за бугорком.