- Что-то я не припоминаю ее среди древних морских примет или примет полярников, - благодушно обронил Скотт. - Всего лишь смерть очередного короля - только и всего.
- Очевидно, потому и не припоминаешь, что короли, как правило, умирают не так часто, как моряки и полярники.
- Поразительно точное наблюдение, леди Кетлин, - невозмутимо признал Скотт.
Кетлин давно заметила, что его умение шутить, язвить и возмущаться, совершенно не меняя при этом ни выражения лица, ни интонации, способно было поразить не только джентльменов "старой кембриджской закалки", но и превосходивших самих себя в невозмутимости британских иезуитов.
- Поэтому просьба к вам, мой великий мореплаватель, - не позволила выбить себя из седла супруга, - даже если вам и не удастся достичь своей антарктической цели, окажите любезность: не торопитесь умирать! По отношению ко мне ваша гибель - это не по-джентльменски.
Однако по-настоящему Кетлин восприняла упрек мужа в адрес империи лишь после того, как услышала его речь на собрании членов Королевского географического общества. На самом взлете своей эмоциональности он вдруг сказал: "Я полагаю, леди и джентльмены, что стремление достигнуть точки земной поверхности, на которую еще не ступала нога человека; пункта, которого не видел человеческий глаз, - уже само по себе заслуживает похвалы. А уж когда речь идет о точке, столько лет волновавшей воображение цивилизованного мира и занимающей единственное в своем роде положение географического полюса Земли, - достижение ее вообще перестает относиться к области чувств и перерастает в нечто большее, нежели обычный спортивный интерес. Оно взывает к нашей, британской национальной гордости и к нашим великим традициям.
Именно поиски этой заветной точки становятся убедительным доказательством того, что народ наш по-прежнему способен преодолевать трудности, не пасует перед ними и, как и прежде, остается в авангарде прогресса".
Так вот, зная, с какими трудностями сопряжена подготовка экспедиции, Кетлин мгновенно уловила в словах мужа сомнение в том, что это "взывание к британской национальной гордости" и к великим британским традициям находит надлежащий отзыв в сердцах уже хотя бы тех британцев, от которых напрямую зависит успех антарктического похода. И была недалека от истины. Как недалека была от истины и в том случае, когда усомнилась, что британская нация все еще находится "в авангарде прогресса".
- Мы уже прошли около мили, - вырвал Скотта из потока воспоминаний голос Эванса, - однако впереди все еще видны ледяные поля.
- К ним пора привыкать, лейтенант, - спокойно ответил Скотт. - Мы ведь с вами стремились в Антарктиду, джентльмены? Тогда в чем дело? Вот она - перед вами!
3
Предзакатные цвета Антарктики!.. Они поражали Скотта своим непостижимым сочетанием и контрастной яркостью, очаровывали игрой оттенков и нереальностью ледовых силуэтов. Вот и теперь… Слегка заретушированное синевой багровое небо малиновыми переливами отражалось в черных, едва просветленных ледяных озерцах; айсберги приобретали какие-то совершенно немыслимые очертания, представая в облике то величественных, хотя и полуразрушенных, замков, то полузатонувших, но все еще остающихся на плаву кораблей. А ледовые поля между ними искрились всем мыслимым соцветием, словно огромные, заснеженные россыпи алмазов.
Всякий раз, когда экспедиционный фотограф Герберт Понтинг порывался увековечить всю эту красоту на фотопленку или на кадры кинохроники, Скотт искренне сочувствовал ему, поскольку порождаемые его аппаратами черно-белые картинки не способны были передать и сотой доли того величия, которое окружало в эти дни полярников.
Впрочем, вся эта неистовая красота ледового поднебесья была обманчивой, а мнимое спокойствие моря, как всегда, оказывалось коварным. Редкие дни солнечного благоденствия неожиданно, причем в самый неподходящий момент, прерывались то ливнями, то снежными буранами; а безмолвная зыбь открытой воды вдруг взрывалась штормовым ревом ветра и мощными накатами волн.
Как бы там ни было, а надежды начальника экспедиции на то, что к летнему полярному Рождеству "Терра Нова" все же освободится из ледяных объятий Антарктики, так и не сбылись. Стоило судну вырваться из одной ледовой западни, как, после короткого прохода через очередной "канал" или белесо-черную полынью, оно оказывалось в другой, еще более угрожающей. Единственным утешением служило то, что при морозе минус два градуса по Цельсию ледовый покров станет слишком тонким, поэтому вряд ли будет способен по-настоящему угрожать крепкому корпусу "Терра Новы". Но и двигаться с приемлемой для полярников скоростью он тоже не позволял.
Тем временем каждый походный день капитана Скотта до предела был занят всевозможными бытовыми проблемами, которых всегда хватало: то с машинного отделения неожиданно доложили, что насосы засорились и трюмная вода поднялась до угрожающего уровня. И пока, стоя по шею в ледяной воде, старший кочегар Уильям Лешли пытался прочистить их, моряки и полярники спасали судно с помощью ведер. То во время шторма с верхней палубы вдруг начали срываться ящики с фуражом и керосином, а также мешки со всевозможными припасами. Самыми опасными оказались незакрепленные мешки с углем, которые, срываясь, сносили все, что оказывалось на их пути. И, чтобы спасти барк от окончательного разорения, часть мешков попросту пришлось сбросить за борт.
А тут еще один за другим погибли два маньчжурских пони и собака, которые так пригодились бы полярникам во время их работы на ледовом материке.
Как только капитан узнал о потере, он тут же пригласил в кают-компанию, которая с первого дня плавания превратилась в штабную каюту экспедиции, своего "помощника по тягловой силе" Сесила Мирза и каюра Дмитрия Гирёва.
- Каково состояние ваших хваленых ездовых собак, Мирз? - поинтересовался капитан, когда офицер и погонщик собак предстали перед ним.
Они оба знали, что к собачьим упряжкам начальник экспедиции по-прежнему относится с недоверием, полагаясь исключительно на лошадок да еще на свое "заморское чудо техники" - тройку мощных механизированных саней на гусеничном ходу. Но вместе с тем понимали, что пристрастие капитана к своим миниатюрным лошадкам да к мотосаням ответственности за судьбу собак с них не снимает.
- Лайки плохо переносят это путешествие, сэр, - мрачно ответил лейтенант.
- У меня сложилось такое же впечатление, - проворчал Скотт.
- Животные явно не приспособлены к жизни на судне и к штормовым переходам, господин полковник флота, это очевидно.
Похоже, Мирз никак не мог смириться с тем, что офицера, чей чин соответствует чину сухопутного полковника, на флоте, а значит, и здесь, в экспедиции, организованной военными, именуют "капитаном". Теперь, когда Скотт представал перед полярниками и моряками без мундира, такое обращение к нему - "полковник флота" - одного из офицеров напоминало всем остальным о его высоком флотском чине. Тем более что рядом со Скоттом были еще капитан (командир) судна Эванс и кавалерийский капитан Отс.
Наверное, поэтому ни одного замечания Мирзу он так и не сделал, а все остальные офицеры постепенно перенимали эту форму обращения.
- Одного мы уже потеряли. Как ведут себя остальные? Каково их общее состояние?
- Такое же, как и большинства людей на этом судне, после всех пережитых ими штормов. Не считая, конечно, нескольких наиболее опытных моряков.
- Благодарю за уточнение, - сквозь зубы процедил Скотт.
- Но как только собаки окажутся на земле, в снегах, сразу же почувствуют себя в родной стихии, - заверил его Дмитрий, и капитан обратил внимание, что английский язык этого русского стал значительно чище и непринужденнее. - Но пока что большинство из них терпят лишения от холода, поскольку находятся на мешках и просто на открытой палубе…
- От холода? - прервал его начальник экспедиции. - Но ведь вы уверяли, что они выдерживают сорокаградусные морозы.
- И пятидесятиградусные тоже. Но при сухом морозе и сухой шерсти. А здесь они страдают оттого, что постоянно мокрые. Мы закупили собак гиляцкой породы, сэр, которые в течение столетий используются на Дальнем Востоке не только гиляками, но всеми уважающими себя русскими каюрами. В Антарктиде они не подведут.
- Но я слышал, что лучший из ваших псов тоже заболел.
- Качка и холодная морская купель едва не доконали этого пса, он отказывался от еды и, кажется, смирился с гибелью. Но я закидал его в сено, где за сутки он ожил, отогрелся и теперь уже ест, как все. Еще одного пса смыло волной за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его на палубу. Все мы очень удивились такому странному спасению, поэтому дружно выхаживаем этого пса.
Скотт поднялся из-за стола, медленно прошелся вдоль него и, остановившись напротив каюра, с иронической ухмылкой спросил:
- Если бы вам, господин Гирёв, представилась возможность одному дойти на нартах до полюса, вы решились бы?
- Между Сахалином и Амуром я намотал столько миль, что хватило бы на путь от Южного полюса до Северного, - спокойно заметил каюр. - Дайте мне одного попутчика - и я готов выступить.
В течение какого-то времени Скотт удивленно всматривался в исполосованное морщинами лицо каюра, а затем без какой-либо иронии поинтересовался:
- И каким же видится вам этот поход? Как вы организовали бы его?
- От последнего склада, заложенного вспомогательной группой, мы уйдем с двумя нартами, груженными провизией и кормом для ездовых, да еще с десятком запасных собак, - каюр произносил это с такой твердостью, словно вопрос о его личном походе к полюсу уже был делом решенным. - Вернемся на одних нартах, пустив два с лишним десятка собак на корм и собственное пропитание.
- Э, да вы, оказывается, уже все обдумали?! И даже выработали свой план покорения полюса.
- Не обдумавши все как следует, на такое дело идти не стоит, - очевидно, забывшись, по-русски ответил Дмитрий, но Сесил сразу же перевел его слова. - У нас, у сахалинских каюров, не зря говорят, что "Ледовый тракт только потому и существует, что исправно платит дань смерти".
4
Выслушав перевод этих слов, Скотт попросил лейтенанта повторить их и только потом согласно кивнул.
- Наверное, так оно на самом деле и происходит. Вы, простой каюр, уверены, что, получив необходимые инструменты, сумели бы обнаружить полюс, точнее, установить его местонахождение по астрономическим наблюдениям?
- Не уверен, - продолжал переводить его ответы Мирз. - Особенно сомневаюсь в том, что астрономическим определениям простого русского каюра поверили бы в Англии. Полюс - это ведь не верстовой столб на почтовом тракте, а черт знает что и чем помеченное. Поэтому-то и спутник мой должен быть человеком, способным определить, где именно этот пуп земли находится. Это все, что от него требуется, а уж я по компасу вести буду столько, сколько понадобится.
- Где вы нашли этого русского, Мирз? - едва заметно улыбнулся Скотт.
- Известно где - в России. По-моему, неплохой, знающий свое дело каюр.
- Разве не чувствуете, как он опасен? Того и гляди, сам рванет к полюсу, опережая нас.
- Он и в самом деле опытный каюр. Снежная пустыня для него столь же привычна, как для нас - английские лужайки.
- Без вас к полюсу не уйду, - тоже с улыбкой заверил капитана Дмитрий Гирёв. - С вами - пожалуйста. Так что берите меня в спутники, господин полковник флота, - не ошибетесь.
Прежде чем ответить, англичанин решительно покачал головой.
- С удовольствием взял бы вас, каюр; такие люди лишними в экспедиции не бывают, но… вы ведь подданный Российской империи. Само ваше появление на полюсе тут же позволит русскому императору заявить свои претензии на него и на всю разведанную нами часть Антарктиды.
Каюр наткнулся на холодный, явно высокомерный взгляд англичанина, и так и не понял: шутит он или же всерьез опасается, что появление на полюсе русского каюра может вызвать настоящий имперский переполох.
- Если понадобится, я готов подождать вашего возвращения за полмили от полюса, - тоже всерьез произнес Гирёв, разве что глаза его по-прежнему излучали некую хитринку. - К слову, я слышал, что свои походы Амундсен проводит на собаках, приглашая с собой эскимосов, которые обычно идут впереди основной группы и строят для него снежные дома - иглу. Те самые, в которых веками спасались от пурги и морозов их предки. Если таким же способом он будет двигаться к Южному полюсу, то достигнет его, не обморозив ни одного человека. И дай-то бог, чтобы не оказался там раньше нас. Причем подданство проводников-эскимосов смущать его не станет.
- Да вы не только каюр, но и дипломат, - съязвил полковник флота.
- И, ради бога, не доверяйте тем, кто советует вам полагаться в этой ледовой пустыне на лошадей, - не придал значения его словам Гирёв. - Веками проверено, что в снегах да во льдах на лошадь надежды нет. Уж лучше бы приказали завезти сюда ездовых оленей.
Англичане переглянулись, и Мирз виновато опустил глаза, принимая на себя вину за бестактность подчиненного. Он-то прекрасно знал, что Нансен, Шеклтон, многие другие странники полярных пустынь тоже не советовали Скотту связываться с лошадьми, которых даже вдоволь напоить в Антарктиде - и то проблема, потому что для этого надо растопить множество снега, превращая его в десятки ведер воды. И это - при отсутствии какого-либо топлива, при невозможности разводить большие костры. А как быть со многими тоннами сена и прочего корма, без которых лошадкам, пусть даже таким невзрачным и неприхотливым, как пони, не обойтись?
Для Мирза и Гирёва не было тайной, что для девятнадцати пони Скотту пришлось загрузить на судно сорок пять тонн прессованного сена, плюс еще четыре тонны "вольного" сена для корма во время морского перехода, а также одиннадцать тонн отрубей и жмыха, превратив при этом судно в конюшню и плавучий сеновал. Но главная беда заключалась в том, что кони были совершенно не приспособлены к жизни в условиях ледовой пустыни.
И все же Роберт Скотт отдавал предпочтение именно им, своим лошадкам, питая при этом какое-то странное предубеждение к собакам и каюрам.
- Собачьи упряжки, лейтенант Мирз, без дела тоже не останутся, - уловил капитан озабоченность "ездовиков". - Поэтому тщательно осмотрите всех собак и продумайте, что можно сделать, чтобы все они сошли на берег пригодными для работы.
- Так или иначе, а к полюсу мы придем первыми, господин полковник флота, - попытался тот сгладить простодушную прямоту каюра. - Я в этом уверен.
- Мне бы вашу уверенность, лейтенант, - неожиданно парировал Скотт. - Многим я пожертвовал бы, чтобы проникнуться ею.
Ну а что касается любви к пони, то Роберт никогда и не скрывал своей увлеченности этими лошадками. Той увлеченности, которая сформировалась в его сознании еще в детские годы, когда, после подготовительных занятий с гувернанткой, он, в возрасте восьми лет, поступил в школу в Сток-Дэмэреле. Вот тогда-то ему и пришлось из загородного поместья Аутлендс каждый день добираться до школы на подаренном ему отцом пони Белло - спокойной, покладистой лошадке, словно бы понимавшей, что неопытный наездник ее - еще совсем ребенок.
Впрочем, этот пони запомнился Роберту так же хорошо, как и старая, вечно протекавшая шлюпка, "обитавшая" у маленького причала их родового озерца. Возвратясь из школы, Роберт тут же старался пересесть с "пони-рыцарского" седла Белло на эту шлюпку, которую в фантазиях своих возводил в ранг "императорской каравеллы", чтобы отправиться в очередное плавание по "бурному, наполненному пиратскими бригами океану". Увлечение этой "императорской каравеллой" как раз и подвигло его на поступление в Подготовительное военно-морское училище имени Форстера, расположенное в недалеком припортовом Стаббингтон-хаусе, благоденствовавшем на окраине Девенпорта.
Увы, к тому времени его отец, досточтимый Джон Скотт, уже отрекся от карьеры девенпортского судьи, разочаровался в общественной должности председателя местной Ассоциации консерваторов, разуверился в своей способности вывести в число преуспевающих свой пивоваренный завод (один из нескольких, существовавших к тому времени в Плимуте)…
И все во имя того, чтобы всецело предаться очередному сомнительному увлечению - ухаживанием за своим большим аутлендским садом. Роберт всегда считал это увлечение недостойным сына моряка и вообще джентльмена, однако никогда не решался высказывать отцу своего отношения к его странному занятию. Кто знает, говорил себе будущий покоритель Антарктики, вдруг в неприкаянной судьбе отца умирает великий садовод?!
Другое дело, что самого Кони, как называли в многодетной семье Скоттов старшего сына владельца поместья, ни садоводство, ни пивоварение не привлекали. Да и потребность длительное время находиться в тихом, захолустном Аутсленде - тоже страшила. Поэтому уже в тринадцать лет он сдал вступительные экзамены, выдержал суровый конкурс и стал гардемарином Королевского военно-морского флота, подготовка которого проходила на учебном судне "Британия", пусть и заякоренном на реке Дарт, но зато в нескольких милях от моря.
Кстати, первое, о чем ему и еще ста пятидесяти юнцам сообщил их корабельный боцман-наставник, как только они впервые построились на обветшавшей палубе учебного судна, что именно отсюда, из гавани ближайшего порта Дартмут, уходили на поиски славы и бессмертия крестоносцы короля Ричарда Львиное Сердце. Отсюда же, из залива Старт, уходили на битву с "Непобедимой испанской армадой" моряки действительно непобедимой английской королевской эскадры.