И лишь Генри Бауэрс отреагировал так, как и обязан был отреагировать всякий уважающий себя каптенармус. Исходя из принципа: "Береженого и Бог бережет", он на всякий случай положил в рюкзак секстант английского производства, а каждому из спутников посоветовал подобрать себе запасные рукавицы и носки, показав при этом личный пример.
Завтракали они тоже в палатке норвежцев, придерживаясь "заговора молчания". Ни оживленности в скупых словах, ни радости во взорах. Вообще само их поведение напоминало пир побежденных на могильнике собственных надежд. И все же прощание с полярным лагерем норвежцев превратилось в своеобразный ритуал: как-никак палатка на полюсе оставалась не только единственным свидетельством былого присутствия здесь человека, но своеобразным мемориальным знаком всем им, полярным первопроходцам.
- Жаль, что мы так и не встретились с норвежцами, - с грустью проговорил Бауэрс, когда начальник экспедиции приказал готовиться к выступлению.
- Зачем? - иронично поинтересовался ротмистр Отс. - Чтобы оказаться гостями в их лагере и пережить еще большее унижение?
- Встреча на полюсе экспедиций двух стран, встреча двух известных полярников… - само по себе событие неординарное, достойно передовиц всех газет мира.
- Встретиться, чтобы потом долго выяснять, кому принадлежат лавры первооткрывателей? Нет уж, увольте. Представляю себе, какой спринтерской была бы гонка к полюсу, если бы мы заметили друг друга хотя бы в районе черного флага Норвежца. Сколько сил и пота было бы растрачено во имя престижа.
- Мы так обрадовались бы друг другу, сэр, - мечтательно возразил лейтенант, - что вряд ли задумывались бы над нюансами престижа.
Скотт давно обратил внимание, что "континентальная ностальгия" донимает лейтенанта сильнее, чем кого бы то ни было другого.
К тому же он больше других тяготился замкнутостью круга своих спутников и неотвратимостью их компании. Сорокатрехлетний капитан, имевший за плечами опыт нескольких экспедиций, готов бы списать это на молодость Бауэрса, хотя тут же признавал, что эта же молодость не мешает ему оставаться предельно исполнительным и вежливым, а значит, уживчивым.
Если когда-либо его дневниковые записи будут опубликованы, то Бауэрс или же кто-то из его потомков смогут узнать, что, решая для себя, кто из полярников должен будет сопровождать его в походе к Южному полюсу, он, капитан Скотт, написал: "Бауэрс подходит мне по всем показателям; я полагаю, что он не только наиболее закаленный путешественник из всех, побывавших в полярных областях, но и один из наиболее отважных.
О том, какую ценность представляет для полярной группы этот человек, я обычно говорю скорее намеками, чем прямо. Но нельзя не отметить его неутомимую энергию и поразительную выносливость, позволяющие ему продолжать работу в таких условиях, которые полностью парализуют других. Не было еще столь крепкого, деятельного и непобедимого человека, как этот маленький Бауэрс".
Правда, из этих же записей они узнают, что за этим низкорослым, щуплым лейтенантиком в отряде прочно закрепилось прозвище "Птичка", но после всего, что они узнают о вкладе Генри в экспедицию, вряд ли эта кличка покажется им унизительной.
* * *
Вернувшись в свой лагерь, они какое-то время задумчиво потоптались возле саней и расстеленной на снегу, но так и не установленной палатки, затем, по команде Скотта, неохотно набросили на себя "упряжь".
- Это уже путь домой? - со скрытой надеждой в голосе спросил Эванс, теперь уже постоянно терпевший мучения, которые причиняли ему обмороженные руки.
- Пока еще нет, - решительно ответил Скотт. - Теперь мы движемся к атлантическим берегам этого ледового безумия. Будем надеяться, что пересечь этот континент из конца в конец норвежцы еще не успели.
- Впрочем, не исключено, что и там мы тоже будем отдыхать в палатке, оставленной Амундсеном, - подключился к этому иронично-жестокому розыгрышу Уилсон.
- Что угодно, только не это! - взмолился унтер-офицер.
Казалось бы, этой шуткой весь разговор и закончится, однако Бауэрс неожиданно придал ей вполне серьезное звучание.
- Не знаю, как относительно палатки Норвежца на том краю ледового материка, но лично мне идея нравится. Просматривая перед отплытием журнал Международного географического общества, в котором речь шла о полемике, разгоревшейся вокруг сомнительного похода Роберта Пири к Северному полюсу, я наткнулся на любопытное сообщение. Оказывается, - поспешно извлекал он из внутреннего кармана куртки карту Антарктиды, чтобы развернуть ее на санном багаже, - вместе с нами к походу готовился и германский полярник Вильгельм Фильхнер.
- Это серьезный исследователь, - молвил Уилсон, - который уже не раз бывал в различных экспедициях.
- Поэтому-то у него и планы оказались еще более амбициозными, нежели наши с вами.
- Но до сих пор исследовательский интерес его в основном распространялся на Памир и Китай.
- Когда мы выходили на судне из Англии, он исследовал Шпицберген, - уточнил Скотт. - До сих пор весь его полярный опыт ограничивался только работой на этом острове. Правда, туда же намерен был придрейфовать на своем "Фраме" и Руаль Амундсен. Во всяком случае, в 1908 году он известил научный мир, что намерен совершить трансарктический дрейф от мыса Барроу до Шпицбергена.
- Получается, что это была арктическая стажировка Фильхнера, - заметил Бауэрс. - Но уже тогда он планировал подойти к Антарктиде со стороны моря Уэдделла и, высадившись на шельфовый ледник в районе острова Беркнера, - указал Генри рукавицей на соответствующую часть карты, - дойти до полюса. Очевидно, Фильхнер предвидел, что первооткрывателем Южного полюса ему не стать. Поэтому в его проектах - побывав на полюсе, уйти оттуда "маршрутом Шеклтона", то есть, по существу, тем же маршрутом, которым будем возвращаться на базу мы. А значит, добраться до залива Мак-Мёрдо. Очевидно, рассчитывает при этом зазимовать на оставленной нами базе.
Все полярные странники склонились над картой Ледового материка. Даже начальник экспедиции подошел, чтобы взглянуть на нее хотя бы через плечо Бауэрса, но тот вежливо уступил ему свое место.
- И когда же он планирует выступить? - встревоженно спросил Скотт. Маршрут и в самом деле впечатлял. Бауэрс видел, как загорелись глаза капитана.
- А что, если не удалось первыми достигнуть полюса, - неуверенно озвучивал он мысли капитана, - то почему бы не оказаться первопроходцем в "трансантарктическом переходе", как назвал его сам Фильхнер?К слову, в это же время в Антарктиду собирались француз Жан-Батист Шарко и какой-то японский путешественник.
- Наверное, речь шла о Нобу Сирасэ, - предположил Уилсон.
- Вы с ним знакомы? - удивленно спросил Бауэрс.
- Не имею чести. Просто знаю, что известие о его планах разбередило душу австралийца Дугласа Моусона, который готовил свою очередную экспедицию совместно с Шеклтоном.
- Я спросил вас, лейтенант, когда Фильхнер намерен был высадиться в Антарктиде, - нетерпеливо повторил Скотт, понимая, что тот почему-то уходит от прямого ответа.
- Видите ли, сэр, не исключено, что он уже работает в Антарктиде.
- Почему вы так решили, Бауэрс? - больше обычного помрачнел Скотт.
- Предполагалось, что в ушедшем году он высадится с исследовательского судна "Дойчланд" на берег моря Уэдделла и возглавит Вторую германскую южно-полярную экспедицию.
- Судя по названию, размах ей придается имперский, - заметил капитан. - И финансирует экспедицию правительство.
- В духе "возрождения великой германской империи", как твердят их пропагандисты. Не думаю, чтобы нашлось что-либо такое, что помешало бы нашему полярному германцу осуществить этот замысел.
- Это верно: в подобных предприятиях германцы настойчивы, как никто иной, - поддержал лейтенанта доселе отмалчивавшийся Эванс.
- В публикации, которую я видел, - продолжал Бауэрс, - утверждалось, что у Фильхнера уже было достаточно средств для организации этой экспедиции.
- С удовольствием присоединился бы к нему, если бы появилась такая возможность, - мечтательно вздохнул унтер-офицер.
- Помолитесь, Эванс, чтобы у вас появилась возможность добраться до спасительного базового лагеря экспедиции Скотта, - язвительно осадил его ротмистр.
- А кто в этом способен усомниться? Конечно же доберемся.
- У нас, в драгунском полку, таких мечтателей, как вы, терпеть не могли, - воинственно осклабился Отс.
9
Скотт понимал, что его люди раздражены, поэтому молча и до конца выслушал их словесные экзальтации и только тогда хриплым голосом шкипера прокричал: "Снимаемся с якоря, джентльмены!". А затем еще более громко и нахраписто, словно отдавал команду штурвальному, штурману и прочим корабельным чинам, уточнил: "Курс - юг, юго-восток! Всем стоять по местам! Штурман, следить за курсом!"
- Опять "юг, юго-восток"? Какого дьявола мы там забыли? - едва слышно пробормотал унтер-офицер, никогда раньше не задумывавшийся над маршрутом, устанавливаемым начальником экспедиции. Однако, встретившись с суровым, вопросительным взглядом капитана, молча подчинился, занимая свое место в санной упряжке.
Капитан уже не раз замечал, как переход к морской терминологии и корабельным командам почти мгновенно дисциплинировал и базовую команду экспедиции, и ее полярную группу. Чем это вызвано, он не знал, но мог предположить, что, очевидно, каждый англичан в душе остается моряком, то есть срабатывает веление предков.
Пройдя более шести трудных миль по вязкому снегу и при температуре минус тридцать, они устроили себе второй завтрак, а заодно определились с местонахождением. Расчеты указывали на то, что теперь их стоянка находится в трех четвертях мили от полюса.
- Самое время соорудить прощальный гурий, - молвил Отс, отличавшийся сегодня несвойственными ему молчанием и замкнутостью. - Как считаете, капитан?
- "Прощальный гурий"? - бодро отреагировал Скотт. - А что, абсолютно точное определение.
Покончив с трапезой, капитан тут же принялся нарезать лопаткой плиты спрессованного снега, чтобы оставить после себя еще одну "метку бытия". Остальные полярники один за другим присоединялись к нему. Работать на тридцатиградусном морозе было, как всегда, трудно, однако на сей раз полярные странники явно увлеклись: гурий получился высоким, массивным, но только… слишком уж похожим на надгробный памятник.
Уловив это, Скотт, который первым решил осмотреть творение рук своих со стороны, подумал, что именно к такой форме самовыражения и стремился каждый из этих людей - предельно уставших, разочарованных, сломленных поражением.
"Если нам суждено погибнуть в этом "ледовом безумии", - подумалось капитану, - то первый излом нашей судьбы, несомненно, определился еще таким, у палатки Амундсена. Возможно, когда-нибудь исследователи будут справедливо утверждать, что наш путь к гибели начинался именно там, где у норвежцев завершался путь к величию и славе".
Они водрузили флаг на вершине гурия, сфотографировали его, а затем сами сфотографировались под этим священным полотнищем империи. Когда же группа двинулась дальше на юг, Скотт извлек этот флаг из снежной тумбы, старательно свернул и спрятал в вещмешок.
- Понятно, именно это полотнище вы и намерены вручить королеве Александре, - с романтическим огнем в глазах молвил Бауэрс.
- Если будет на то воля Господа.
- Обязательно будет, коль уж была воля королевы.
Пройдя еще с полмили на юг, полярные странники обнаружили еще один врытый в снег полоз от саней. Радость, вызванная этим неожиданным открытием, могла бы показаться странной только тому, кто никогда не познавал на себе, что такое сотни квадратных миль снежной пустыни, когда даже столь скромная "метка бытия" предстает весточкой из иного, живого и животворящего мира. А ведь всем казалось, что после прощания с палаткой Амундсена их взору уже не может открыться ничего такого, что бы свидетельствовало о пребывании на этой "мертвой планете" кого-либо, кроме них.
Но самое удивительное, что к полозу оказался прикрепленным сверток ткани, в котором была еще одна записка Амундсена. Норвежец вежливо уведомлял капитана Скотта и его спутников о том, что в двух милях от полюса находится их палатка. Хотя теперь, после возвращения из лагеря соперников, эта записка никакого значения уже не имела, капитан Скотт сказал:
- Когда вернемся в Европу, нужно будет не только поздравить Амундсена с победой, но и особо поблагодарить за его джентльменское поведение. Если бы мы наткнулись на этот полоз раньше, записка могла бы сориентировать на поиск оставленного им лагеря.
- К тому же именно этот полоз, очевидно, указывал на точное расположение полюса, - поддержал его Бауэрс, который, как всегда в подобных случаях, принялся определять координаты их стоянки. - Хотя, по моим расчетам, наш флаг следует установить на три четверти мили севернее этой точки, что увеличит вероятность приближения к идеальному определению полюса.
- То есть, я так понимаю, что ни мы, ни норвежцы так до конца и не будем уверены, что ступили ногой не просто на очередную ледовую плиту, а на лед Южного полюса? - попытался ухмыльнуться потрескавшимися губами ротмистр Отс.
Прежде чем что-либо ответить, лейтенант вопросительно взглянул на Скотта. Даже в том приподнятом состоянии духа, в котором они, как исследователи, должны были ощущать себя на вершине планеты, ротмистр не изменял своей натуре и продолжал предавать сомнению все, что только способно было ему поддаваться. Именно его скептицизм заставлял Бауэрса нервничать во время каждого сеанса вычислений, и только прирожденная сдержанность лейтенанта, да еще, возможно, разница в чине и джентльменское воспитание позволяли группе избегать сколь-нибудь серьезных трений между этими двумя офицерами.
- Каждый из нас волен иметь свое собственное мнение, джентльмены, - пришел на помощь штурману капитан Скотт. - Однако смею заверить: лично у меня нет никаких сомнений относительно того, что наши предшественники-норвежцы действительно достигли полюса и выполнили всю намеченную программу. Это принципиально, господа. Именно таким будет официальное мнение нашей экспедиции после возвращения в цивилизованный мир науки, прессы и имперских интересов.
- …А также злой молвы и хитроумных газетных сплетен, - уточнил ротмистр. - Кстати, об этом самом Пири, который то ли побывал на Северном полюсе, то ли вообще даже близко к нему не подходил. Мне доводилось кое-что слышать о нем из разговоров в офицерской среде. Судя по всему, это опытный проходимец, но не более того. Хотя и Фредерик Кук тоже особого доверия не вызывает.
- Не лучше ли оставить научный спор между этими исследователями на рассмотрение нашей академической науки? - миротворческим взглядом обвел своих спутников доктор Уилсон.
- Все мы, господа, должны придерживаться той правдивой точки зрения, что начальник экспедиции, - вообще не стал реагировать на реплику ротмистра Бауэрс.
- Подтвердить успех Амундсена и его спутников - это вопрос чести, - продолжил тем временем Скотт. - Я не желаю, чтобы его пребывание на полюсе подвергалось таким же сомнениям, каким подвергается пребывание на северном полюсе исследователей Фредерика Кука и Роберта Пири.
Но пока его спутники вели научно-географические споры, унтер-офицер Эванс, он же "мастеровой" экспедиции, выдернул полоз из ледяного тела и, используя кусок материи, из тех, которой полярники обычно застилали палаточный пол, принялся сооружать парус, который при попутном ветре помогал бы им тянуть сани. И вскоре капитан убедился, что на санях это неуклюжее на вид изделие вдруг начало выполнять ту же функцию, что и парус, установленный на баркасе. Убеждаясь в этом, то один, то другой полярник восклицал: "Как же мы раньше до этого не додумались?! Унтер-офицер, вы гений! Может, вы еще и крылья к саням приделаете, мыслитель вы наш?!"
Преодолев с помощью паруса три четверти мили, полярники установили жердь с британским флагом, тем, который должен был остаться на полюсе.
Как только полотнище взвилось на ветру, полярники встретили подъем "Юнион Джека", выстроившись перед ним, а когда настала пора уходить на север, к базовому лагерю, каждый из них лично попрощался с флагом, задумчиво постояв перед ним и на прощание отдав честь. Отныне эта часть Антарктиды становилась частью их родины, их памяти, их души.
Запись в дневнике, которую оставил в тот вечер капитан Скотт, была особенно пространной, насколько вообще могли быть пространными записи, сделанные в жутких полярных условиях. И завершалась она словами: "Мы соорудили гурий, подняли наш бедный, униженный английский флаг и сфотографировались. На таком морозе сделать все это было нелегко… Итак, мы повернулись спиной к цели своих честолюбивых устремлений, и перед нами предстали восемьсот миль непрерывного пешего похода с грузом. Прощайте, золотые мечты!"