- По его, естественно. Благодаря нашим, тамошним, англичанам, язык английский подучил; у меня это вроде бы получается, на лету схватываю. К тому же Мирз неплохо владеет русским, он и подучивал меня. К слову, знаете ли вы, что все сахалинские лайки куплены на деньги, собранные английскими школьниками? По условиям этих пожертвований, сами дети предлагали клички, которые должны быть у купленных на их деньги собак. Так и получилось, что у каждой из них - двойная кличка: английская, которую давал Мирз, и русская, на которую я ту или иную лайку переименовывал.
- Вот как?! Любопытно. Я плохо осведомлен о том, как велась подготовка к экспедиции. Случилось так, что по конкурсу, проведенному капитаном Скоттом при отборе кандидатов в члены экспедиции, я не прошел. Меня попросту забраковали: дескать, молод, не закален, нет достаточного опыта работы в полярных условиях. Зачислен же я был буквально в последние дни перед отходом судна; и только благодаря тому, что пожертвовал на финансирование экспедиции тысячу фунтов, да еще благодаря протекции доктора Уилсона.
* * *
…Однако все это в прошлом, а в ту ночь, когда Скотт и Бауэрс решали, как им продержаться до "Однотонного" склада, Черри-Гаррард и Гирёв решали свою собственную судьбу, а значит, и судьбу экспедиции Скотта.
После вечерней кормежки собак Дмитрий вошел в палатку, преисполненный тревоги.
- Какая-то из лаек заболела? - насторожился Эпсли.
- Еще хуже: корма у нас осталось ровно столько, чтобы добраться до базы.
- И никакого резервного запаса?! - удивился англичанин, прекрасно знавший о том, насколько заботливо относится к кормежке собак опытный каюр.
- Максимум на два дня. На тот случай, если вновь разразится пурга или заблудимся.
- Тогда все нормально. Пурга утихает, у нас двухдневный запас корма для собак… Пока что не вижу причин для тревоги.
- Но ведь группы капитана до сих пор нет, - мрачно напомнил ему Дмитрий.
- Так Аткинсону и доложим, что не смогли дождаться ее, - в том же тоне ответил англичанин.
- И как мы будем оправдываться потом, если она так и не придет?
- Почему вам, мистер Гирёв, русскому, постоянно кажется, что вы больше озабочены судьбой английской экспедиции, нежели я, англичанин?! - холодно вскипел Эпсли. - Как вы считаете: о чем я все эти дни думаю, сидя в этой чертовой промерзшей палатке, как не о том, как помочь капитану? Но дело в том, что мы даже представления не имеем, где сейчас он и его спутники. Может, они вообще не дошли до полюса, попали в разлом и погибли, или же заблудились на обратном пути и мученически встретили свою смерть?
- Но мы будем верить, что они все еще живы и приближаются к нашему лагерю. Иначе, какая же мы спасательная группа?
- Хорошо, они живы и движутся сюда. Но где именно они теперь находятся, сколько дневных переходов понадобится, чтобы мы увидели на горизонте их парус?
- Этого никто не может знать, - сокрушенно покачал головой Дмитрий.
- В таком случае давайте подумаем, как дальше выживать нам самим. Ни здесь, на складе, ни у группы Скотта корма для наших лаек нет. Если мы задержимся здесь дольше положенного, собаки останутся без корма, а мы без своего провианта. Тогда нам придется поедать сначала своих собак, поскольку они все равно погибнут, а затем те порции, которые в последующих складах предназначены для людей Скотта. Притом, что в его группе и так уже пять человек, вместо предусмотренных нашими складскими запасами четверых. Поэтому у нас будет только один выход: съесть своего спутника, превращаясь в гурманов-каннибалов. И тут уж - кому повезет.
- Упаси нас, Господи, от такого завершения экспедиции! - набожно перекрестился каюр. - Об этих страстях людоедских я и там, на Амуре и Сахалине, немало наслышан был.
- К тому же возникает вопрос: а зачем мы нужны Скотту без собачьей упряжки, без провизии? Какой от нас прок? Абсолютно никакого! Наоборот, лишние рты - и все!
В палатке воцарилось молчание. Дмитрий понимал, что англичанин прав, но его коробило то чопорное спокойствие, с которым тот принимал решение о возвращении на базу. "Какого дьявола мы тогда добирались сюда, за сотни миль?! И почему так спокойно обрекаем людей на гибель?!" - вот о чем кричала его душа.
- Давайте поступим так, профессор: завтра утром мы выступаем и делаем дневной переход в сторону полюса. Если не встречаем группу, тут же возвращаемся назад и уже без отдыха идем в сторону базовой стоянки.
- И тогда мы вернемся сюда, уже не имея никакого резерва кормов; а главное, вернемся с двухдневной усталостью. Вы на это готовы решиться, каюр?
- Получается, что готов. Это все, что мы можем сделать для спасения экспедиции Скотта.
- Почему речь идет о спасении? - изменил тактику англичанин. - Возможно, ни в каком спасении группа пока что не нуждается. На складах было достаточно провианта, группа прекрасно экипирована, все ее члены - опытные полярники.
- Я готов точно так же успокаивать себя, - произнес Дмитрий, - однако нутром своим каюрским чую: в беде эти люди, в беде!
Эпсли закурил трубку, и какое-то время попыхивал дымом, размышляя над тем, какое принять решение. В последние дни Черри-Гаррард старался курить как можно реже, чтобы не сбивать на переходах дыхание. Когда же нарушал этот свой обет, некурящий каюр начинал ворчать, напоминая о вреде этого "ненужного дымопускания".
- Даже если допустить, что "полюсники" попали в беду, то нет никакой гарантии, что они находятся на расстоянии дневного перехода, - вслух размышлял Эпсли. - Я помню, что капитан обещал вернуться в промежутке между серединой марта и началом апреля. И, судя по всему, его расчеты верны. Если бы Аткинсон придерживался их, мы прибыли бы сюда на неделю позже и наверняка дождались бы их. В том, что мы без всякой пользы торчим здесь уже столько дней, несомненно, вина Аткинсона.
- Но теперь уже нет смысла искать виновных.
- Мы ищем не виновных, мы ищем ответ на то, в чем кроется ошибка нашего рейда. Если исходить из вашей версии, каюр, то пока что в беде пятеро полярников. Но если мы не проявим благоразумие, в беде окажутся уже семеро. И я плохо представляю себе, кто способен будет спасти нас, когда на базе поймут, что вернуться мы уже не сможем. Потому что надвигается полярная зима, с ее многомесячной полярной ночью, метелями и морозами.
И вновь Дмитрий вынужден был признать, что в рассуждениях своих англичанин по-житейски мудр, тем не менее с надеждой спросил:
- Однако завтра мы все же проделаем этот однодневный бросок на юг?
Не услышав ответа, русский повторил этот вопрос, а затем еще раз повторил его, уже когда они залезали в свои спальные мешки, однако Черри-Гаррард продолжал упорно отмалчиваться, как могут отмалчиваться в подобных ситуациях только англичане.
31
Во время вечернего осмотра его ног, Отс уловил в выражении лица доктора нечто такое, что заставило его встревожиться больше, чем когда-либо.
- Как считаете, Уилсон, у меня еще есть шанс выкарабкаться?
- Такой же, как у каждого из нас, - угрюмо ответил Эдвард, смазывая его ногу мазью и накладывая на нее легкую повязку, поверх которой помог ротмистру надеть шерстяной носок. - Если только он у нас все еще существует.
- Вы не правы, док, ваши шансы не сравнимы с моими. Понятно, что все мы рискуем, но я к роковой черте оказался ближе всех.
- Тогда уточните, что вы имеете в виду, когда говорите о шансах, - принялся Уилсон за вторую ногу драгуна.
Скотт, внимательно наблюдавший за этой процедурой приготовления Отса к завтрашнему дневному переходу, прекрасно понимал, что доктор всего лишь тянул время, пытаясь как-то почеловечнее выйти из ситуации.
- Я хочу спросить, как долго я смогу продержаться без гангрены. Есть ли у меня шанс дойти до базы?
Уилсон быстро наложил повязку, натянул на нее носок и подал ротмистру спальный сапог - влажный, отяжелевший, явно не успевший просохнуть.
- Честно вам отвечу, Отс, что я этого не знаю, - отвел взгляд врач, и не только Скотту, но и ротмистру стало понятно, что он уходит от прямого ответа. - Мазь, которой я смазываю ваши ноги, оказалась намного эффективнее по своим свойствам, нежели я предполагал. Она явно сдерживает процессы. А там, кто знает, как поведет себя организм? Именно ваш организм, с его особенностями. В этом все еще остается много неизученного.
Ночью ротмистр вел себя относительно спокойно. А утром вновь потребовал от доктора правды. Понятно, что Уилсон вынужден был почти дословно повторить ему то, что сказал вечером.
- Я ожидаю от вас прямого и ясного ответа, - проворчал Отс.
- Крепитесь и будьте мужественны, поскольку впереди еще множество трудных антарктических миль, - слегка похлопал его по предплечью врач.
- Не думаю, чтобы лично у меня этих миль оставалось так уж много, - безнадежно молвил Отс. - И теперь я уже даже не страшусь этого. Одно меня тяготит, очень тяготит… Что из-за меня вы теряете время и мили, как когда-то мы теряли их из-за тяжелой болезни Эванса. Из-за его частых отставаний и приступов беспамятства.
- Но у вас никаких таких приступов не появлялось, - решил поддержать его Скотт, уже возле саней, у которых Отс, как всегда, пристроился сзади, понимая, что у него теперь одна задача - не отстать от группы. И, по возможности, подталкивать сани на подъеме. - Идите, как все, а уж какой будет судьба каждого из нас - это известно только Создателю.
Они уже отошли от места стоянки, когда капитан спросил доктора, впрягшегося в лямку рядом с ним, что он думает о шансах ротмистра.
Уилсон оглянулся и, убедившись, что Отс услышать его не сможет, с убийственной лаконичностью ответил:
- Не более недели. В самом лучшем случае.
- Значит, не более… - задумчиво повторил капитан.
- Вот только с каждым днем идти ему будет все труднее, а боли будут все мучительнее. Если вы слышали, в эту ночь он стонал даже во сне.
- У меня создается впечатление, что все мы уже стонем даже во сне. Порой кажется, что и сама палатка, это наше последнее прибежище и спасение, тоже по ночам стонет.
- Не в силах противостоять морозам и метелям, - поддержал его Уилсон.
- Нет, не в силах сдерживать в себе все то горе, которым наполняет ее судьба каждого из нас.
Уже спустя полчаса после выступления из лагеря началась метель. Еще около часа полярники мужественно пытались преодолевать ее, медленно, но все же продвигаясь вперед. Когда же Скотт понял, что они выбились из сил, сбились с пути и могут все основательно обморозиться, приказал ставить палатку. Но оказалось, что и палатку теперь уже поставить очень трудно, поскольку ветер буквально вырывал ее из рук, угрожая унести "в ледовое никуда".
Всю вторую половину дня и всю ночь полярники провели в палатке, с тревогой прислушиваясь к тому, что происходит за ее тонкими, но все же спасительными "стенками". Всю ночь Отс едва сдерживал боль, время от времени, разражаясь стонами, очень похожими на крики. И никто из его спутников, в том числе и доктор, не знали, чем ему помочь. Даже таблетка опиума, которую доктор дал ротмистру, пытаясь заглушить его боль, помогала очень мало.
Утром ротмистр отказался показывать доктору ноги, вместо этого попросил осмотреть его руки. Оказалось, что вчера, во время метели, во влажных рукавицах, он вновь обморозил их.
- Ничего утешительного сказать вам по этому поводу не могу, - глухим непослушным голосом объявил свой приговор врач. - На руках у вас начались те же процессы, что на ногах. Нужно было показать мне вечером, мы бы смазали их мазью и наложили повязки. Теперь придется потерпеть до следующего лагеря.
- А может, нет смысла уже терпеть все это?
- Что вы предлагаете, Отс?
- У вас, в походной аптечке, есть таблетки опиума. Дайте мне два-три десятка этих таблеток, и я найду способ, как употребить их, чтобы уйти в иной мир без мучений.
- Эти таблетки не могут быть средством для самоубийства, и вы это прекрасно знаете, ротмистр. Я могу выдавать их только в крайнем случае, для утоления невыносимой боли. Если помните, Эвансу я дважды давал эти таблетки на ночь. Однако часто употреблять их нельзя, иначе все мы превратимся в закоренелых "опиумщиков".
- Речь идет не об обезболивании, доктор. В моем случае это уже не имеет смысла. С помощью этих таблеток я хочу обрести вечный покой.
- Я не позволю вам использовать эти таблетки для самоубийства. Уже хотя бы потому, что не хочу брать грех на душу.
- Что же вы прикажете забирать их силой? - ожесточился Отс, потянувшись к закрытому на внутренний замочек аптечному ящичку, который всегда лежал в палатке у изголовья Уилсона, в специальном утепленном мешочке.
- Силой у вас, господин офицер, тоже не получится, - перехватил его руку доктор.
- Получится, - угрожающе объявил Отс. - Причем прямо сейчас.
- Даже не пытайтесь, - решительно отшвырнул его ослабевшую руку Уилсон.
- В таком случае я обращаюсь к вам, господин капитан первого ранга, - повернулся Отс к только что выбравшемуся из спального мешка Скотту. - Прикажите доктору выдать мне достаточное количество таблеток опиума, и я сам решу, когда прервать свои и ваши мучения! Все, что теперь требуется от нашего доктора, так это выдать мне таблетки.
И только теперь Уилсон обратил внимание на то, что до сих пор начальник экспедиции спокойно наблюдал за сценой, никак не реагируя на угрозы Отса.
- Успокойтесь, господин ротмистр, - возник во входном проеме палатки Бауэрс, который возился рядом с сектантом и все слышал. - Не усложняйте ситуацию.
- Вот я и желаю "успокоиться", лейтенант, - огрызнулся Отс. - Это единственное, чего я теперь желаю. Потому что только таким образом могу помочь вам спасти свои жизни и дойти до базового лагеря. А значит, спасти саму нашу экспедицию.
- Но такие вопросы не решаются угрозами, сэр, - как можно миролюбивее заметил Бауэрс. - Вот и этот тоже надо обсудить, а затем попросить капитана Скотта принять какое-то решение.
- Но ведь вы тоже не против того, чтобы таблетки опиума находились у каждого из нас, на тот, крайний случай?
Уилсон был уверен, что лейтенант выскажется за то, чтобы эти опасные таблетки находились в аптечке, под контролем доктора. Каковым же было его удивление, когда Бауэрс вдруг спокойно произнес:
- Думаю, что ничего страшного в таком случае не произойдет; наоборот, каждый из нас будет чувствовать себя увереннее.
- Неужели я слышу это от вас, Бауэрс? - изумился доктор. - Человека, который всегда отличался исключительной выдержкой и столь же исключительным благоразумием?
- Смею заверить, что эти мирские благодетели и сейчас не покидают меня, - уверенно парировал лейтенант. - Иначе я счел бы недостойным оставаться морским офицером.
- Мнение лейтенанта вы уже слышали, док. Что вы теперь скажете? По-прежнему намерены упорствовать?
- Намерен, джентльмены, по-прежнему намерен. И вам известно, почему я прибегаю к такому упорству. Потому что не имею морального права выдавать таблетки опиума людям, которые помышляют о самоубийстве, - как можно жестче объяснил Уилсон.
Все трое поняли, что разговор зашел в тупик и вопросительно посмотрели на начальника экспедиции, который в это время спокойно стягивал с себя ночные сапоги, чтобы переобуться в походные. При этом делал вид, что в палатке ничего из ряда вон выходящего не происходит.
- Почему вы молчите, господин капитан? - первым не выдержал Уилсон.
- Если для того, чтобы вы выдали Отсу порцию таблеток, требуется мое распоряжение, то считайте, что вы его уже получили, - хрипло проговорил Скотт.
- Вы не имеете права отдавать такие распоряжения. Я же, как врач, имею право их не выполнять.
- Я требую только одного, доктор, - права самому выбрать день, который сочту подходящим для своего вечного упокоения, - с неожиданной смиренностью напомнил ему Отс.
- Христианин, который совершил самоубийство, не может рассчитывать ни на отпущение грехов, ни на вечное упокоение, - резко возразил Уилсон.
- До сих пор мне представлялось, что в нашей группе вы оказались в качестве врача, а не в качестве священника. Поэтому не утруждайте себя проповедями.
- Если я подчинюсь вам, двум потенциальным самоубийцам, и выдам средство для убиения самих себя, то и сам буду чувствовать себя… убийцей. А мне, как христианину, это претит.
- Господин капитан, сэр, - обратился лейтенант Бауэрс к начальнику экспедиции, - вы должны разрешить наш конфликт. Ведь не исключено, что завтра вам самому понадобятся эти таблетки.
- Меня не покидает ощущение, лейтенант, - мрачно ответствовал Скотт, - что они нужны мне уже сегодня, причем прямо сейчас. Поэтому не будите в наших душах зверя, доктор, откройте свою аптечку и поделите таблетки поровну между нами тремя. Себе же можете оставить трубку с морфием. Исключительно для обезболивания. Только делайте это быстро, у нас очень мало времени.
- Вы - безумцы! И великие грешники, - почти в отчаянии развел руками Уилсон. Но, с минутку помолчав, окончательно сдался: - Хорошо, сейчас вы получите каждый свою порцию таблеток. Только заклинаю вас: не нужно использовать их для самоубийства. Давайте пройдем отмеренный нам Господом путь с достоинством, приняв все отведенные нам, исключительно за грехи наши, муки, и примем смерть, как подобает христианам.
- С этим трудно не согласится, джентльмены, - едва слышно проговорил полковник флота. - Дадим слово друг другу, что держаться будем мужественно и бороться за жизнь до последней возможности.
Обратившись в этот день, в воскресенье 11 марта, к своему дневнику, Скотт написал: "Ясно, что Отс уже близок к концу. Что делать нам или ему - один Бог знает. После завтрака мы обсуждали этот вопрос. Он - благородный, мужественный человек, и понимает, в каком он состоянии, и все же, по существу, просил совета. Можно было лишь уговаривать его идти, пока хватит сил".
Дописав это предложение, капитан вдруг засомневался, стоит ли рассказывать о том, как в группе возник конфликт из-за таблеток опиума, но, поразмыслив, решил, что умолчать о нем было бы неправильно.
"Наше совещание, - поведал он дальше, стремясь остаться правдивым перед лицом житейской правды, - имело один положительный результат: я попросту приказал Уилсону дать нам средство для того, чтобы мы могли покончить с нашими страданиями. Уилсон вынужден был послушаться, иначе мы разломали бы аптечку. У каждого из нас теперь по тридцать таблеток опиума, а ему мы оставили трубку с морфием. Этим и закончилась трагическая сторона истории".