Регент нетерпеливо шевельнулся. Гонзаго продолжал: - Вы считаете, что я кичусь всем этим, не так ли? Выслушайте же мою историю, ваше высочество, вы ведь были мне другом и братом, точно так же, как были другом и братом де Неверу. Но слушайте внимательно и беспристрастно. Я желаю, чтобы вы рассудили, но не принцессу и меня - Боже сохрани! - я не собираюсь затевать против нее процесс, и даже не меня иэтого авантюриста Лагардера - я слишком себя уважаю, чтобы становиться с ним на одну доску, я хочу, чтобы вы рассудили нас с вами, ваше высочество, двоих оставшихся в живых из "трех Филиппов", вас, герцога Орлеанского, регента Франции, имеющего в руках почти королевскую власть, чтобы отомстить за отца и защитить дитя, и меня, Филиппа Гонзаго, простого дворянина, у которого для выполнения этого
святого долга есть лишь сердце да шпага! Я выбираю вас третейским судьей, и когда я закончу, вы, Филипп Орлеанский, зададите себе вопрос: вам или Филиппу Гонзаго рукоплещет и улыбается теперь у Божьего престола Филипп де Невер!
2. ЗАЩИТИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ
Выпад был смел, удар точен - он достиг цели.
Регент Франции, не выдержав сурового взгляда Гонзаго, опустил глаза. Поднаторевший в словесных баталиях принц заранее рассчитал аффект. Речь, которую он собирался произнести, вовсе не была импровизацией.
- Неужто вы осмелитесь утверждать, - тихо проговорил регент, - что я пренебрег долгом дружбы?
- Нет, ваше высочество, - ответил Гонзаго, - поскольку я вынужден защищаться, мне приходится соразмерять свои слова с вашими. И не надо краснеть, ваше королевское высочество, мы здесь одни.
Филипп Орлеанский опомнился.
- Мы знакомы с вами давно, принц, - сказал он, - но вы заходите слишком далеко, берегитесь!
- Неужели вы станете мне мстить, - глядя регенту в глаза, спросил Гонзаго, - за мою привязанность к нашему другу, которую я выказывал и после его смерти?
- Если вам причинили вред, - отозвался регент, - справедливость будет восстановлена. Говорите.
Гонзаго надеялся вызвать гнев у своего собеседника. Спокойствие герцога Орлеанского отчасти лишало его ораторского пыла, на который он очень рассчитывал.
- Своему другу, - тем не менее начал он, - Филиппу Орлеанскому, который еще вчера меня любил и к которому я был нежно привязан, я поведал бы свою историю иначе, однако при теперешних наших с вами отношениях, ваше королевское высочество, я буду краток и точен, как оно и подобает. Во-первых, я должен вам сказать, что этот Лагардер - не только весьма опасный забияка, своего рода герой среди равных себе, но также человек умный и хитрый, способный вынашивать честолюбивую мысль годами и не отступающий ни перед чем для достижения своей цели. Я не думаю, что мысль жениться на наследнице де Невера появилась у него с самого начала. Когда он бежал за границу, ему для этого нужно было ждать лет пятнадцать - это слишком долго. Сперва его план вне всякого сомнения заключался в том, чтобы потребовать громадный выкуп - он ведь знал, что Неверы и Келюсы богаты. Я преследовал его по пятам с той самой ночи, когда было совершено преступление, поэтому мне известен каждый его шаг: завладев ребенком, он просто-напросто надеялся заработать на этом целое состояние. Именно мои усилия заставили его переменить тактику. По тому, как я за ним охотился, он быстро понял, что любая противозаконная сделка невозможна. Я пересек границу вскоре после Лагардера и настиг его в небольшом наваррском городке Венаск. Несмотря на наше численное превосходство, ему удалось ускользнуть, после чего он под чужим именем направился в глубь Испании. Я не стану подробно рассказывать о наших с ним столкновениях. Он обладает поистине чудесной отвагой, силой и ловкостью. Кроме раны, которую Лагардер нанес мне во рву замка, когда я защищал нашего бедного друга…
Гонзаго снял перчатку и показал регенту след шпаги Лагардера.
- Кроме этой раны, - продолжал он, - я ношу на своем теле не одну оставленную им отметину. Ему нет равных во владении оружием. У меня на службе было целое войско, поскольку я хотел взять его живым, чтобы он мог удостоверить личность моей юной и дорогой подопечной. В этом войске были самые известные в Европе мастера шпаги: капитан Лорран, Жоэль де Жюган, Штаупиц, Пинто, Матадор, Сальданья и Фаэнца. Все они мертвы.
Регент вопросительно вскинул брови.
- Они мертвы, - повторил Гонзаго, - убиты его рукой.
- А вам известно, - проговорил Филипп Орлеанский, - что, по его словам, ему тоже было поручено сберечь дочь де Невера и отомстить за нашего несчастного друга?
- Известно, но я ведь уже говорил, что Лагардер - дерзкий и ловкий обманщик. И я надеюсь, что герцог Орлеанский, принимая во внимание наши титулы, хладнокровно рассудит, кто из нас говорит правду.
- Так оно и будет, - медленно произнес регент. - Продолжайте.
- Шли годы, - снова заговорил Гонзаго. - но заметьте: Лагардер ни разу не попытался дать вдове де Невера хоть какую-нибудь весточку о себе. Фаэнца, который был человеком смышленым и которого я отправил в Мадрид для наблюдения за похитителем, однажды вернулся и сообщил мне нечто странное, на что я хотел бы обратить особое внимание вашего королевского высочества. Лагардер, живший в Мадриде под именем дона Луиса, выменял свою пленницу на девочку, которую ему за деньги уступили леонские цыгане. Лагардер боялся меня, он чувствовал, что я иду по его следу, и решил сделать подмену. С тех пор цыганка осталась у него, а истинная наследница де Невера была увезена ее соплеменниками и жила вместе с ними. Я стал сомневаться. Это и было причиной моей первой поездки в Мадрид. Я повстречался с цыганами в ущелье Баландрона и понял, что Фаэнца меня не обманул. Я видел там девочку, которую тогда еще прекрасно помнил. Мы приняли все меры, чтобы вернуть ее во Францию. Она очень радовалась при мысли, что увидит мать, б назначенный для похищения вечер я и мои люди ужинали в кибитке вожака, дабы не возбуждать ничьих подозрений. Но нас предали. Эти нехристи владеют всякими необычайными хитростями: в самый разгар ужина веки у нас смежились, и мы уснули, а когда назавтра утром проснулись, оказалось, что мы лежим на траве в ущелье Баландрона, вокруг не было ни следа от табора, костер догорал, а все леонские цыгане исчезли.
Рассказывая, Гонзаго не пренебрегал и правдой: даты, места и действующие лица были названы им верно. Его ложь была обрамлена истиной. Поэтому, если бы вопросы стали задавать Лагардеру или Авроре, их ответы частично совпали бы с его версией. Но раз, как он утверждал, Лагардер и Аврора были обманщиками, то никто не удивился бы тому, что они искажают факты.
Сохраняя на лице ледяную мину, регент внимательно слушал.
- Таким образом, ваше высочество, мы упустили хорошую возможность, - продолжал Гонзаго с той неподдельной искренностью, которая делала его таким красноречивым. - Удайся наша затея, скольких слез можно было бы избежать в прошлом, сколько бед отвратить в настоящем! О будущем я не говорю, оно в руках Божиих. Но вернемся в Мадрид. Никаких следов цыган; Лагардер куда-то уехал, цыганка была отдана на воспитание в монастырь Воплощения. Ваше высочество, вам хочется не показать, какое впечатление на вас производит мой рассказ. Вы остерегаетесь легкости суждений, которую когда-то любили. Я стараюсь быть ясным и кратким. Тем не менее я не могу не прерваться и не сказать, что ваши опасения и даже предубеждения ни к чему не приведут. Правда сильнее, чем они. Как только вы согласились меня выслушать, все было решено: у меня есть множество, даже больше чем нужно, наиубедительнейших доводов. Прежде чем продолжить изложение фактов, я должен сделать одно важное наблюдение. Вначале Лагардер подменил ребенка, просто чтобы сбить меня со следа, это очевидно. В те поры он намеревался в нужный момент забрать наследницу де Невера назад и воспользоваться ею в своих честолюбивых устремлениях. Но затем он передумал. Причину этого ваше высочество поймет без труда: Лагардер влюбился в цыганку. С тех пор подлинная де Невер была обречена. О получении выкупа уже не шло речи, горизонты перед дерзким авантюристом раздвинулись: он мечтал посадить свою любовницу на герцогский трон и стать супругом наследницы де Невера.
Регент зашевелился под своим одеялом, на его лице выразилось неудовольствие. Достоверность какого-нибудь факта часто зависит от нрава и повадки аудитории. Скорее всего, Филипп Орлеанский не слишком-то верил в романтическую преданность Гонзаго умершему другу, чтобы сдержать слово, данное им умирающему, однако расчет Лагардера, попросту говоря, сразу бросился ему в глаза и мгновенно ослепил его. Окружение регента, да и он сам не терпели ничего трагического, однако в комедию с интригой он легко поверил. Он был поражен до такой степени, что не заметил, с какой легкостью Гонзаго подбросил ему первые посылки этого аргумента, и не обратил внимания на то, что подмена детей возвращает всю историю на романтическую стезю, коей он не принимал.
Внезапно весь рассказ приобрел для него нотки реальности. Мечта авантюриста Лагардера настолько логично вытекала из ситуации, что распространила свое правдоподобие и на все остальное. Гонзаго сразу заметил произведенный эффект, но был слишком искушенным человеком, чтобы воспользоваться им немедленно. Полчаса назад он был убежден, что регент знает до мелочей все происшедшее за истекшие два дня. Поэтому принц и решил прибегнуть к другим средствам.
Про Филиппа Орлеанского ходили слухи, что у него есть своя полиция, не подчиняющаяся господину де Машо, и Гонзаго не раз приходило в голову, что даже среди его прихлебателей есть одна, и даже несколько, подсадных уток. Термин "подсадная утка" был особенно популярен в эпоху Регентства. Но в наше время жаргонный оттенок этого выражения исключил из его словаря честных людей.
Гонзаго делал ставку на самое худшее, и отнюдь не из осторожности. Он играл так, словно регент знал все его карты.
- Ваше высочество, - гнул он свою линию дальше, - будьте уверены, я не придаю этой подробности слишком уж большого значения. С Лагардером, при его уме и дерзости, так и должно было случиться. Так оно и случилось. У меня были доказательства этого еще до приезда Лагардера в Париж, а потом из-за изобилия новых доказательств старые уже стали излишни, и принцесса Гонзаго, которую никак нельзя подозревать в том, что она часто приходит мне на помощь, может многое сообщить вашему королевскому высочеству по этому поводу. Однако вернемся к фактам. Путешествие Лагардера длилось два года. К концу этого периода цыганка, воспитанная в монастыре, стала неузнаваема. Увидев ее, Лагардер и пришел к мысли, о которой мы только что говорили. Жизнь потекла по-иному. У мнимой Авроры де Невер был дом, гувернантка и паж, чтобы все выглядело как следует. Самое удивительное заключается в том, что настоящая де Невер и де Невер мнимая познакомились и подружились. Я не уверен, что любовница де Невер действовала от чистого сердца, хотя это и не исключено; Лагардер достаточно хитер, чтобы позволить этой милой девушке искренне проявить свои чувства. Определенно одно: он долго ломался, прежде чем принять у себя в Мадриде истинную де Невер, и запретил своей любовнице видеться с нею, поскольку она вела себя слишком легкомысленно. Здесь Гонзаго горько усмехнулся.
- Принцесса, - сказал он, - заявила перед семейным советом: "Если бы моя дочь хоть на секунду забыла о достоинстве своего рода, я закрыла бы лицо и воскликнула бы: "Невер погиб окончательно!" Это ее собственные слова. Увы, ваше высочество, бедная девочка решила, что я насмехаюсь, когда впервые заговорил с нею о роде, к которому она принадлежит, но вы согласитесь со мною, а если нет, то суд укажет вам на ваше заблуждение - что мать не должна из пустой щепетильности подвергать сомнению законное право собственного ребенка. Разве Аврора де Невер виновата в том, что была рождена тайком? В первую очередь отвечать за это должна ее мать. Мать может сожалеть о прошлом, и все, а ребенок обладает правом, и у мертвого де Невера в этом мире есть лишь один представитель… Нет, два, я хотел сказать два! - воскликнул вдруг Гонзаго. - Вы переменились в лице, ваше высочество? Вам, с позволения сказать, не удается скрыть доброе сердце. Умоляю, скажите: чей клеветнический голос заставил вас забыть в один день тридцать лет верной дружбы?
- Принц, - перебил герцог Орлеанский голосом на первый взгляд суровым, но в котором слышались сомнение и тревога, - я лишь могу повторить свои собственные слова: "Оправдайтесь и тогда увидите, друг я вам или нет".
- Но в чем же меня обвиняют? - вскричал Гонзаго, как бы в неожиданном порыве. - В преступлении двадцатилетней давности? Или во вчерашнем? Неужели Филипп Орлеанский поверил хоть на час, хоть на минуту, хоть на миг - я хочу это знать! - что моя шпага…
- Если бы я поверил… - нахмурившись, прошептал герцог Орлеанский, и кровь прихлынула к его лицу.
Гонзаго схватил руку герцога и прижал ее к своему сердцу.
- Благодарю! - со слезами на глазах воскликнул он. - Филипп, благодарю вас за то, что вы не присоединили свой голос к тем, кто обвиняет меня в бесчестном поступке.
Тут Гонзаго резко выпрямился, словно устыдившись и сожалея о том, что так расчувствовался.
- Простите меня, ваше высочество, - выдавив из себя улыбку, проговорил он, - я не должен забываться в вашем присутствии. Я знаю, в чем меня обвиняют, или, по крайней мере, догадываюсь. Борясь с Лагардером, я совершил действия, не одобряемые законом, но если меня обвинят в этом, я буду защищаться. Кроме того, присутствие мадемуазель де Невер в моем домике для развлечений… Но не станем забегать вперед, ваше высочество, то, что мне осталось рассказать, не отнимет у вас много времени. Ваше королевское высочество, без сомнения, помнит, с каким изумлением вы отнеслись к моей просьбе относительно посольства в Мадрид. До этих пор я старался держаться в стороне от всяких общественных дел. Тогда я объяснился, и ваше удивление улеглось. Я хотел вернуться в Мадрид как лицо официальное, чтобы иметь в своем распоряжении городскую полицию. Через несколько дней я обнаружил, где скрывается ребенок, который отныне является единственной надеждой великого рода. Лагардер явно покинул девочку. Что ему было с нею делать? И Аврора де Невер зарабатывала на хлеб, танцуя в публичных местах. Я намеревался схватить одновременно и обеих девушек, и авантюриста. Но он и его любовница ускользнули от меня, и я привез сюда мадемуазель де Невер.
- Ту, которая, по вашим словам, является ею, - уточнил регент.
- Да, ваше высочество, ту, которую я считаю мадемуазель де Невер.
- Но этого мало.
- Позвольте мне полагать обратное, поскольку вы же сами, ваше высочество, дали мне для этого повод. Все мои действия были хорошо обдуманы. Рискуя повториться, я все же скажу: вот плоды двадцатилетних трудов. Чего я хотел добиться? Найти обеих девушек и мошенника. Пожалуйста: все трое теперь в Париже.
- Но не благодаря вам, - возразил регент.
- Нет, только благодаря мне, ваше высочество. Когда вы получили первое письмо от Лагардера?
- Разве я вам говорил?.. - надменно начал регент.
- Если ваше королевское высочество не желает отвечать, я сделаю это за вас. Первое письмо от Лагардера, в котором он просил дать ему охранный лист и которое было послано им из Брюсселя, пришло в Париж в последних числах августа, а к тому времени мадемуазель де Невер была со мною уже почти месяц. Не обращайтесь со мною, ваше высочество, как с обычным обвиняемым, и позвольте хотя бы привести доводы в свою защиту. Двадцать лет Лагардер не подавал признаков жизни. Так неужто вы думаете, что он безо всякого на то основания решил вернуться во Францию именно в это время? Неужто вы не понимаете, что этим основанием и было похищение мною подлинной де Невер? А если уж ставить точки над "и", то Лагардер мог рассуждать только следующим образом: "Если я позволю Гонзаго поселить в Лотарингском особняке наследницу покойного герцога, то что станет со всеми моими надеждами? Что я буду делать с этой хорошенькой девушкой, которая вчера стоила миллионы, а завтра будет простой цыганкой, еще более нищей, чем я?"
- Но можно рассуждать и наоборот, - возразил регент.
- Вы хотите сказать, - ответил Гонзаго, - что Лагардер, видя, что я собираюсь ввести в свет мнимую наследницу, решил познакомить всех с настоящей?
Регент утвердительно кивнул.
- Что же, ваше высочество, - заметил Гонзаго, - даже и в этом случае Лагардер вернулся в Париж благодаря мне) Иного мне и не требуется. Ведь я решил вот как: Лагардер любой ценой станет меня преследовать, попадет в руки правосудия, и тогда все выяснится. Это не я, ваше высочество, помог Лагардеру возвратиться во Францию и здесь мешать действиям правосудия.
- Знали ли вы, что Лагардер в Париже, - спросил герцог Орлеанский, - когда просили у меня разрешения собрать семейный совет?
- Да, ваше высочество, - без колебаний ответил Гонзаго.
- А почему же вы не предупредили меня об этом?
- Перед лицом философской морали и Господа, - ответил Гонзаго, - я чист. А вот перед лицом закона и перед вами, ваше высочество, - если, конечно, вам будет угодно представлять закон, - я уже не чувствую такой уверенности. С помощью убийственной буквы закона какой-нибудь непрямодушный судья может меня осудить. В этом деле я должен был просить у вас совета и помощи, это очевидно, однако если я кому-то неприятен, разве я должен перед вами оправдываться? Я хотел положить конец отвращению, которое принцесса всегда питала ко мне, хотел одержать победу над этим отвращением, не имеющим под собою никаких оснований, с помощью добра, и поклялся себе в этом своей честью; я надеялся заключить мир, прежде чем кому-либо придет в голову, что между нами идет война. Это серьезная причина, ваше высочество, и я, зная лучше, чем кто бы то ни было, вашу нежную и чувствительную душу, которую вы скрываете под напускным скептицизмом, могу заставить вас оценить должным образом эту причину. Но есть и другая причина, быть может, детская, если, конечно, гордость за выполненный долг считать ребячеством. Это грандиозное и святое предприятие я затеял в одиночку, посвятил ему половину своей жизни и в час триумфа не захотел, чтобы кто-нибудь разделил его со мною, даже вы, ваше высочество. Но на семейном совете по действиям принцессы я понял, что она предупреждена. Лагардер не стал дожидаться, пока я на него нападу, и нанес удар первым. Я не силен в лукавстве, ваше высочество, и не стыжусь в этом признаться. Лагардер сыграл тоньше меня - и выиграл. Я не собираюсь рассказывать вам о том, как дерзко этот человек, надев на себя личину, втерся в наши ряды. Быть может, именно грубость уловки и помогла ему добиться успеха. Впрочем, нужно признать, - с презрением добавил принц Гонзаго, - что благодаря своему прежнему ремеслу он обладает редкими способностями.
- Я не знаю, чем он занимался прежде, - сказал регент. - Прежде чем стать убийцей, он был ярмарочным акробатом. Неужели вы не помните, как когда-то здесь, у вас под .окнами, на Фонтанном дворе, некий бедный ребенок зарабатывал себе на хлеб, кривляясь, изгибаясь во всех суставах и, кстати сказать, изображая горбуна?
- Лагардер, - задумчиво проговорил регент, в котором пробудились смутные воспоминания. - Это было еще при жизни старшего брата короля. Да, мы наблюдали за ним из этого окна… Маленький Лагардер…