У принца подавали вино, бросавшее в сон. Этим утром принц спал на ходу, в то время как его камердинер помогал ему улечься, а полупьяный - по крайней мере, с виду, поклясться тут ни в чем нельзя - аббат Дюбуа пел хвалу английским нравам. Вообще-то принц очень любил англичан, но сейчас слушал вполуха и поторапливал камердинера.
- Иди ложись, Дюбуа, друг мой, - сказал он будущему кардиналу, - и не терзай мой слух.
- Сейчас пойду, - ответил аббат. - А вы знаете, какая разница между вашей Миссисипи и Гангом? Между вашими крошечными эскадрами и английским флотом? Между хижинами у вас в Луизиане и дворцами у них в Бенгалии? Знаете ли вы, что ваша Вест-Индия - выдумка, а у них там истинная страна "Тысячи и одной ночи", земля неисчерпаемых сокровищ и благовоний, морское дно, усеянное жемчугом, горы, из склонов которых торчат алмазы?
- Дюбуа, почтенный мой наставник, ты пьян. Ложись спать.
- Не проголодались ли вы, ваше королевское высочество? - со смехом отвечал аббат. - Еще только несколько слов: изучайте Англию, устанавливайте с нею тесные связи.
- Боже милостивый! - вскричал принц. - Ты уже десять раз отработал пенсию, которую лорд Стерз тебе исправно задерживает. Ступай спать, аббат.
Дюбуа взял шляпу и, ворча, направился к двери. В этот миг она отворилась, и слуга доложил о прибытии господина де Машо.
- Начальника полиции я приму в полдень, - сварливо отвечал регент. - Эти люди играют моим здоровьем, они меня просто губят.
- Но у господина де Машо важные сообщения, - настаивал слуга.
- Знаю я все эти сообщения, - перебил регент. - Он будет говорить, что Челламаре интригует, у короля Филиппа Испанского скверный нрав, Альберони хочет стать папой, а герцог Мэнский - регентом. В полдень, вернее, даже в час! Мне нездоровится.
Слуга ушел. Дюбуа вернулся на середину комнаты.
- Если вы приобретете себе англичан в качестве союзников, - заявил он, - то сможете плевать на все эти мелкие интриги.
- Да уйдешь ты или нет, негодяй! - вскричал регент. Дюбуа ничуть не обиделся. Он снова направился к двери, и та опять распахнулась.
- Господин статс-секретарь Леблан, - объявил слуга.
- К черту! - ответил его королевское высочество, ставя босую ногу на табурет, чтобы забраться в постель.
Слуга прикрыл за собой дверь, но добавил в щелку:
- У господина статс-секретаря важные сообщения.
- У них у всех важные сообщения, - заметил регент Франции, кладя повязанную платком голову на подушку, украшенную мехельнскими кружевами. - Они носятся с ними, вместо того чтобы напустить страху на Альберони или герцога Мэнского. Они думают, что стали необходимы, а делаются несносны, вот и все. В час я приму господ Леблана и Машо, а лучше даже в два. Я чувствую, что просплю до двух.
Слуга удалился. Филипп Орлеанский закрыл глаза.
- Аббат еще здесь? - осведомился он у камердинера.
- Ухожу, ухожу, - поспешно ответил Дюбуа.
- Нет, аббат, останься. Ты меня усыпишь. Ну, не странно ли, что я ни минуты не могу отдохнуть от трудов? Ни минуты! Они являются именно тогда, когда я ложусь спать. Понимаешь, аббат, я умираю от усталости, но их это не трогает…
- Ваше королевское высочество, - осведомился Дюбуа, - хотите, я вам почитаю?
- Нет, я передумал, ступай. Поручаю тебе учтиво извиниться от моего имени перед этими господами. Я всю ночь работал. У меня разболелась голова - как обычно, когда я пишу при свете лампы.
Он тяжко вздохнул и добавил:
- Нет, положительно все это меня доконает, а еще молодой король вызовет меня, когда проснется, и господин Флери будет поджимать губы, словно какая-нибудь старуха-графиня. Но, как ни старайся, все успеть невозможно. Да, черт возьми, управлять Францией - занятие не для лоботрясов!
Голова регента совсем утонула в мягкой подушке. Послышалось ровное, шумное дыхание. Он уснул.
Аббат Дюбуа переглянулся с камердинером, и оба захихикали. Когда регент находился в хорошем расположении духа, он называл аббата Дюбуа плутом. В этом высокопреосвященстве было много от лакея.
Дюбуа вышел. Господин де Машо и министр Леблан еще сидели в передней.
- Часа в три, - сообщил аббат, - его королевское высочество вас примет, но, по-моему, вам лучше подождать до четырех. Ужин затянулся далеко за полночь, и его королевское высочество немного устал.
Своим появлением Дюбуа помешал разговору между господином де Машо и статс-секретарем.
- Этот наглый плут, - заметил начальник полиции, когда Дюбуа ушел, - не умеет даже скрыть слабости своего хозяина.
- Да, слишком уж его королевское высочество неравнодушен к плутам, - отозвался Леблан. - Однако вам известна правда о том, что случилось в домике принца Гонзаго?
- Я знаю лишь то, что рассказали нам приставы. Двое убитых - младший Жиронн и откупщик Альбре, трое арестованы: бывший офицер легкой кавалерии Лагардер и двое головорезов, имена которых значения не имеют. Госпожа принцесса именем короля силою проникла в переднюю к своему супругу. Две девушки… Но это тайна, покрытая мраком, настоящая загадка сфинкса.
- Но ведь одна из них явно наследница де Невера, - сказал статс-секретарь.
- Это неизвестно. Одну отыскал господин де Гонзаго, другую - этот самый Лагардер.
- А регент осведомлен об этих событиях? - поинтересовался Леблан.
- Вы же слышали, что сказал аббат. Регент ужинал до восьми утра.
- Когда дело дойдет до принца Гонзаго, ему придется несладко.
Начальник полиции пожал плечами и повторил:
- Неизвестно. Одно из двух: или господин Гонзаго сохранит доверие, или нет.
- Однако, - проговорил Леблан, - в деле графа Горна его королевское высочество был безжалостен.
- Тогда речь шла о банковских кредитах, улица Кенкампуа требовала, чтобы кто-то был примерно наказан.
- Ну, здесь тоже в игру входят высокие интересы: вдова де Невера…
- Безусловно, но Гонзаго дружит с регентом уже двадцать пять лет.
- Сегодня вечером должны созвать Огненную палату.
- Да, чтобы рассмотреть иск принцессы Гонзаго к Лагардеру.
- Вы полагаете, что его королевское высочество станет покрывать принца?
- Я настроен, - решительно заявил господин де Машо, - не думать ничего, пока не узнаю, провинился в чем-либо Гонзаго или нет. Вот и все.
Едва он договорил, как дверь в переднюю открылась и вошел принц Гонзаго - один, без свиты. Трое вельмож обменялись приветствиями.
- Его королевское высочество еще не проснулся? - осведомился Гонзаго.
- Он только что отказался нас принять, - в один голос ответили Леблан и де Машо.
- В таком случае, - продолжал Гонзаго, - я уверен, что его двери закрыты для всех.
- Бреон! - позвал начальник полиции. Появился слуга. Де Машо приказал:
- Доложи его королевскому высочеству о приходе принца Гонзаго.
Гонзаго подозрительно взглянул на начальника полиции. Это не укрылось от его собеседников.
- А что, относительно меня были особые распоряжения? - спросил принц.
В вопросе явно звучало беспокойство.
Начальник полиции и статс-секретарь с улыбкой поклонились принцу.
- Нет ничего удивительного в том, - пояснил господин де Машо, - что его королевское высочество закрыл дверь для министров, однако в обществе своего лучшего друга он найдет радость и отдохновение.
Вернувшийся Бреон громко объявил с порога:
- Его королевское высочество примет принца Гонзаго.
На лицах троих вельмож изобразилось одинаковое удивление, хотя причины его были различны. Гонзаго смутился. Поклонившись собеседникам, он двинулся следом за Бреоном.
- Его королевское высочество, наверное, никогда не изменится, - с досадой проворчал Леблан. - Сперва удовольствия, а потом уж дела.
- Из одного и того же факта, - с насмешливой улыбкой на губах возразил де Машо, - можно сделать самые разные заключения.
- Но вы не станете отрицать, что Гонзаго…
- …грозит катастрофа, - докончил начальник полиции. Статс-секретарь уставился на него в изумлении.
- Во всяком случае, - продолжал де Машо, - регент и Гонзаго были большими друзьями, но мы дожидались вместе с ним в прихожей больше часа.
- И что вы из этого заключаете?
- Боже меня сохрани что-нибудь заключать! Вот только за все время регентства герцога Орлеанского Огненная палата занималась одними цифрами. Она сменила меч на грифельную доску и карандаш. И вдруг ей в когти бросают этого Лагардера. Но это лишь первый шаг. До свидания, друг мой, я вернусь через три часа.
У Гонзаго было на размышление всего несколько секунд - пока он шел по коридору, отделявшему прихожую от покоев регента. И он распорядился этими секундами наилучшим образом. Благодаря встрече с де Машо и Лебланом он совершенно изменил линию своего поведения. Эти господа не сказали ему ничего, однако, расставшись с ними, Гонзаго уже знал, что его звезда клонится к закату.
По-видимому, ему следует ждать самого худшего. Регент протянул ему руку. Гонзаго, вместо того чтобы поднести ее к губам, как делали некоторые придворные, сжал ее в ладонях и без позволения уселся в изголовье кровати. Голова регента все еще покоилась на подушке, глаза были чуть приоткрыты, однако Гонзаго прекрасно видел, что его королевское высочество внимательно за ним наблюдает.
- Ну вот, Филипп, - с подчеркнутой доброжелательностью заговорил регент, - так вот все и выясняется.
Сердце у Гонзаго сжалось, однако вида он не подал.
- Ты был несчастен, а мы об этом ничего не знали! - продолжал регент. - Это по меньшей мере недоверие.
- Это недостаток смелости, ваше высочество, - тихо возразил Гонзаго.
- Я понимаю тебя: ты не хотел выставлять на всеобщее обозрение семейные язвы. Принцесса, если можно так выразиться, уязвлена.
- Ваше высочество хорошо знает силу клеветы, - перебил его Гонзаго.
Регент приподнялся на локте и взглянул в лицо самому старому из своих друзей. По лицу Филиппа Орлеанского, изборожденному преждевременными морщинами, пробежало облачко.
- Жертвой клеветы, - отозвался он, - была моя честь, порядочность, мои семейные привязанности - короче, все, что дорого человеку. Но я не могу понять, почему ты, Филипп, напоминаешь мне о том, что мои друзья пытаются заставить меня забыть.
- Ваше высочество, - опустив голову, отвечал Гонзаго, - благоволите меня извинить. Страдание рождает эгоизм: я думал о себе, а не о вашем королевском высочестве.
- Я прощу тебя, Филипп, если ты поведаешь мне о своих страданиях.
Гонзаго покачал головой и проговорил так тихо, что регент едва его расслышал:
- Ваше высочество, мы с вами привыкли говорить о сердечных делах в шутливом тоне. Я не имею права жаловаться, так как я сообщник, однако есть чувства…
- Ну, полно, полно, Филипп! - перебил принца регент. - Ты любишь свою жену, она красивая и благородная женщина. Порою за бутылкой вина мы можем посмеяться над этим, но мы и над Богом смеемся.
- И мы неправы, ваше высочество, - изменившимся голосом прервал его принц. - Господь мстит!
- Вот как ты повернул! У тебя есть о чем мне рассказать?
- И даже немало, ваше высочество. Этой ночью у меня в доме убиты два человека.
- Держу пари - шевалье де Лагардер! - подскочив на постели, вскричал Филипп Орлеанский. - Ты не прав, если это твоих рук дело, Филипп, честное слово! Ты подтвердил подозрения…
Сон у регента как рукой сняло. Он, сдвинув брови, смотрел на Гонзаго. Тот выпрямился во весь рост. На его красивом лице появилось выражение неописуемой гордости.
- Подозрения! - повторил он, словно не сумел совладать с присущей ему надменностью.
Затем Гонзаго проникновенно добавил:
- Значит, у вашего высочества есть на мой счет подозрения?
- В общем, да, - помолчав, ответил регент, - у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза, как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.
- Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?
- Среди них есть старые, а есть и недавние.
- Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.
- Вдова де Невера была богата, а ты - беден. Невер был нам братом…
- И я не должен был жениться на его вдове?
Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.
- Ваше высочество, - продолжал Гонзаго, опустив глаза, - я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.
- Что ты хочешь сказать? Объясни же!
- Я хочу сказать, что если в моей жизни и есть что-то, делающее мне честь, то это как раз брак со вдовою де Невера. Наш любезный Невер умер у меня на руках, я не раз об этом рассказывал. Вам известно также, что я находился в замке Келюс, дабы сломить слепое упрямство старого маркиза, который ненавидел нашего Филиппа за то, что тот отнял у него дочь. Огненная палата - о ней я еще скажу - уже выслушала меня сегодня утром как свидетеля.
- Вот как? - прервал его регент. - И какое же заключение вынесла Огненная палата? Стало быть, Лагардера у тебя не убили?
- Если ваше высочество позволит мне продолжать…
- Продолжай, продолжай. Предупреждаю тебя: мне нужна правда и ничего более.
Гонзаго холодно поклонился.
- Сейчас, - ответил он, - я говорю с вашим высочеством не как с другом, а как с судьей. Этой ночью Лагардер не -был убит у меня, напротив: именно он убил этой ночью финансисте Альбре и младшего Жиронна.
- Вот как! - снова воскликнул регент. - И каким же образом этот Лагардер оказался у тебя?
- Полагаю, что об этом вам сможет рассказать принцесса, - ответил Гонзаго.
- Берегись! Она же праведница!
- Она ненавидит своего мужа, ваше высочество! - с силой произнес Гонзаго. - Я не верю святым, которых канонизирует ваше королевское высочество.
Гонзаго явно выиграл очко: регент не рассердился, а улыбнулся.
- Ну, полно, мой бедный Филипп, - проговорил он, - быть может, я был слишком строг, но ведь это скандал. Ты - знатный вельможа, а скандалы, которые происходят на такой высоте, производят столько шума, что даже троны трясутся. Я-то это чувствую: я ведь сижу совсем рядом с престолом. Однако продолжим. Ты утверждаешь, что твой брак с Авророй де Келюс был благим делом. Докажи.
- А разве не благое дело, - отозвался Гонзаго, великолепно разыгрывая горячность, - исполнить последнюю волю умирающего?
Регент так и замер с раскрытым ртом. Воцарилось долгое молчание.
- Ты не осмелился бы солгать в атом, - наконец пробормотал Филипп Орлеанский, - солгать мне. Я тебе верю.
- Ваше высочество, - снова заговорил Гонзаго, - вы обращаетесь со мною таким образом, что эта наша беседа станет последней. Люди из моего семейства не привыкли, чтобы с ними разговаривали в таком тоне даже принцы крови. Я сниму выдвинутые против меня обвинения и навсегда распрощаюсь с другом своей юности, который оттолкнул меня, когда я был в беде. Вы мне верите? Превосходно, меня это устраивает.
- Филипп, - дрожащим от волнения голосом проговорил регент, - только оправдайтесь и, честное слово, вы увидите, люблю я вас или нет!
- Выходит, меня все же обвиняют в чем-то? - осведомился Гонзаго.
Герцог Орлеанский хранил молчание, и принц продолжал со спокойным достоинством, которое он так хорошо умел изображать, когда того требовали обстоятельства:
- Спрашивайте, ваше высочество, и я отвечу. Собравшись с мыслями, регент произнес:
- Вы присутствовали при кровавой драме, разыгравшейся во рву замка Келюс?
- Да, ваше высочество, - ответил Гонзаго, - я, рискуя жизнью, защищал нашего друга. Это был мой долг.
- Это был ваш долг. И вы слышали его последний вздох?
- А также его последние слова, ваше высочество.
- Вот их-то я и хочу от вас узнать.
- А я и не думал скрывать их от вашего королевского высочества. Наш несчастный друг сказал мне дословно вот что: "Стань моей жене супругом, чтобы быть отцом моей дочери".
Голос Гонзаго не дрогнул, когда он произносил эту низкую ложь. Регент погрузился в размышления. На его мудром, задумчивом лице лежала печать усталости, однако от опьянения не осталось и следа.
- Вы сделали правильно, что исполнили волю умирающего, - проговорил он, - это был ваш долг. Но почему вы целых двадцать лет молчали об этом?
- Я люблю свою жену, - без тени колебания ответил принц, - о чем уже говорил вашему высочеству.
- И каким же образом ваша любовь сумела закрыть вам рот?
Гонзаго опустил взгляд и слегка покраснел.
- В противном случае мне пришлось бы обвинить отца своей жены, - ответил он.
- Ах, вот как, - заметил регент. - Значит убийца - маркиз де Келюс.
Гонзаго склонил голову и тяжело вздохнул. Филипп Орлеанский не сводил с него пристального взгляда.
- Но если убийца - маркиз де Келюс, - продолжал он, - то в чем же вы обвиняете Лагардера?
- В том, в чем у нас в Италии обвиняют наемного убийцу, чей стилет за деньги вонзился кому-то в сердце.
- Выходит, господин де Келюс подкупил Лагардера?
- Да, ваше высочество. Но его роль прислужника длилась лишь один день. После этого он уже восемнадцать лет упорно действует по своему усмотрению. Лагардер по собственному почину похитил дочь Авроры и все документы, удостоверяющие ее происхождение.
- А что вы утверждали вчера перед семейным советом? - прервал его регент.
- Ваше высочество, - ответил Гонзаго, - я благодарю Господа, волею которого состоялся этот допрос. Я считал себя выше всего этого, и в этом моя беда. Свалить наземь можно лишь вышедшего из укрытия врага, свести на нет можно лишь выдвинутое обвинение. Итак, враг пошел в открытую, обвинение выдвинуто - тем лучше! Вы уже вынудили меня зажечь светоч истины в потемках, рассеять которые мне не позволяло мое почтение к супруге, а теперь вы заставляете меня открыть вам лучшую сторону моей жизни, полную благородства, христианских чувств и скромной преданности. В течение почти двадцати лет я терпеливо и непреклонно воздавал добром за зло, ваше высочество. Ночью и днем я молчаливо трудился, часто рискуя при этом жизнью, я заработал свое огромное состояние, я заставил молчать прельстительный голос честолюбия, я отдал все, что осталось у меня от молодости и сил, отдал частицу собственной крови…