- Друг мой, - обратился он к привратнику внутреннего двора, - тут неподалеку, в девятом номере, сидят два опасных злодея, так что не зевайте.
Привратник, ворча, снял колпак. Плюмаж и Галунье пересекли двор без происшествий. В караульне Шаверни вел себя как зевака, пришедший осмотреть тюрьму. Он долго рассматривал каждый предмет и с серьезным видом непрерывно задавал идиотские вопросы. Ему продемонстрировали походную кровать, на которой господин де Горн в течение десяти минут отдыхал вместе со своим другом аббатом Ламетри, выйдя с последнего судебного заседания. Кровать, похоже, живо заинтересовала Шаверни. Теперь оставалось лишь пересечь второй двор, однако при выходе Плюмаж-младший опрокинул поваренка из "Дойной коровы" с блюдом бланманже. При этом наш храбрец столь звучно произнес: "Ризы Господни!", что все обернулись. Брат Галунье затрясся как осиновый лист.
- Друг мой, - печально обратился Шаверни к Плюмажу, - это дитя ни в чем не виновато, так что ты мог бы и не кощунствовать, всуе произнося имя нашего Господа.
Плюмаж потупился. Стражники с уважением посмотрели на столь хорошо воспитанного молодого дворянина.
- Что-то я не знаю этого тюремщика-гасконца, - пробурчал привратник. - Это чертово семя везде пролезет!
В это время калитка в воротах отворилась, чтобы впустить человека, несшего на блюде прекрасного жареного фазана - главное блюдо на завтраке маркиза де Сегре. Не в силах более сдерживать нетерпение, Плюмаж и Галунье одним прыжком оказались на улице.
- Держи! Держи их! - завопил Шаверни. Привратник бросился вперед, но тут же упал, сраженный ударом связкой ключей по физиономии, которым угостил его Плюмаж-младший. Наши смельчаки взяли ноги в руки и скрылись за углом улицы Лантерн.
Карета, на которой приехал господин де Пероль, все еще стояла у ворот. Узнав ливрею дома Гонзаго, Шаверни вскочил на подножку, продолжая орать во все горло:
- Держи их, черт возьми! Вы что, не видите, они же убегают! Просто так люди не бегают, это злодеи! Держи их!
Воспользовавшись неразберихой, он прыгнул в карету и, высунувшись в окошко с противоположной стороны, приказал:
- В особняк, мерзавец! Мигом!
Лошади взяли рысью. Когда карета свернула на улицу Сен-Дени, Шаверни утер со лба обильный пот и принялся хохотать как сумасшедший. Славный господин де Пероль подарил ему не только свободу, но и карету, чтобы он без труда мог добраться куда нужно.
Это была все та же комната со строгой, наводящей печаль обстановкой, в которой мы впервые встретили принцессу Гонзаго утром накануне семейного совета, и выглядела эта комната все так же траурно: на обтянутом черной материей алтаре для ежедневных заупокойных молитв по усопшему герцогу де Неверу стояло все то же большое белое распятие с шестью зажженными свечами перед ним. Однако что-то тут все же изменилось. В мрачном помещении появился робкий, едва заметный лучик радости, словно слабая улыбка осветивший весь этот траур.
По бокам алтаря стояли цветы, хотя на дворе было вовсе не начало мая, когда праздновался день рождения покойного герцога. Через слегка раздвинутые занавески в комнату проникало мягкое осеннее солнце. У окна висела клетка, и в ней тихонько насвистывала птичка - та самая, которую мы уже видели и слышали подле низкого окна, выходившего на улицу Сент-Оноре, на углу с Певческой улицей, птичка, которая скрашивала одиночество прелестной незнакомки, чья таинственность не давала спать госпожам Балао, Дюран, Гишар и прочим кумушкам из квартала Пале-Рояль.
В молельне госпожи принцессы было довольно много народу, хотя на дворе еще стояло раннее утро. Прежде всего, на диване спала красивая девушка. Лицо девушки, отличавшееся изяществом черт, оставалось в тени, однако солнечные лучи искрились в ее густых рыжевато-каштановых волосах. Перед нею, стиснув руки и со слезами на глазах, стояла первая камеристка принцессы, добрая Мадлена Жиро.
Мадлена Жиро только что призналась госпоже Гонзаго: чудесным образом оказавшееся в часослове рядом с "Miserere" предостережение "Придите на помощь своей дочери", с подписью, спустя двадцать лет напомнившей о пароле счастливых свиданий юных влюбленных: "Я здесь!" - эту записку положила в книгу сама Мадлена по просьбе горбуна. И вместо того, чтобы отчитать камеристку, принцесса смутилась. Теперь Мадлена была счастлива так, словно нашелся ее собственный Гребенок. В другом конце комнаты сидела принцесса. Рядом с нею стояли две женщины и мальчик. Вокруг были разбросаны рукописные листки и стояла шкатулка, в которой они хранились: это был дневник Авроры. Строчки, написанные в горячей надежде на то, что когда-нибудь они попадут в руки незнакомой, но обожаемой матери, достигли наконец адресата. Принцесса уже прочла их. Это было заметно по ее покрасневшим от сладких и нежных слез глазам.
Что же касается того, каким образом шкатулка и птичка попали в дом Гонзаго, то тут и спрашивать не о чем. Одна из женщин, стоявших подле принцессы, была славная Франсуаза Берришон, а мальчик, который с шаловливым и вместе с тем застенчивым видом теребил в руках свою шапочку, откликался на имя Жан Мари. Это был паж Авроры, болтливый и безрассудный мальчишка, уведший свою бабку с поста и тем самым ввергнувший ее в руки кумушек-соблазнительниц с Певческой улицы. Другая женщина держалась несколько в стороне. Приподняв вуаль, вы узнали бы отважное и милое лицо доньи Крус. Теперь на этом обычно плутоватом личике было написано глубокое и неподдельное волнение. Речь держала госпожа Франсуаза Берришон.
- Этот мальчик мне не сын, - говорила она своим мощным голосом, указывая на Жана Мари, - это ребенок моего бедного сыночка. Должна вам сказать, госпожа принцесса, что мой Берришон - совсем другое дело. В нем было пять футов десять дюймов росту, он был смелый и погиб как солдат.
- А вы были в услужении у Неверов, моя милая? - прервала ее принцесса.
- Им служили все Берришоны, с незапамятных времен, - отвечала Франсуаза. - Мой муж был конюшим у герцога Амори, отца герцога Филиппа, отец моего мужа, которого звали Гийом Жан Никола Берришон…
- Но это ведь ваш сын, - перебила принцесса, - доставил то самое письмо в замок Келюс?
- Да, благородная госпожа, это был он. И Бог свидетель, он всю жизнь вспоминал тот вечер. Сколько раз он рассказывал мне, как повстречал в лесу Эн госпожу Марту, вашу старую дуэнью, которой было поручено ухаживать за младенцем, госпожа Марта узнала его, потому что видела в замке молодого герцога, когда носила ему ваши записки. Госпожа Марта сказала ему: "В замке Келюс есть человек, который все знает. Если встретишь мадемуазель Аврору, скажи ей, чтобы она была начеку". Солдаты схватили Берришона, но, слава Богу, потом отпустили. Тогда-то он и увидел впервые шевалье де Лагардера, о котором столько рассказывал. Он говорил нам: "Шевалье прекрасен, как Михаил-архангел из Тарбской церкви!"
- Да, - задумчиво прошептала принцесса, - он красив.
- И смел! - оживившись, добавила госпожа Франсуаза. - Настоящий лев!
- Настоящий лев! - поддержал бабку Жан Мари.
Но госпожа Франсуаза сделала страшные глаза, и Жан Мари осекся.
- Берришон, мой бедный мальчик, - продолжала женщина, - рассказывал нам обо всем: как Невер и Лагардер встретились, чтобы сразиться, и как Лагардер защищал Невера целых полчаса от двух десятков головорезов, вооруженных, с позволения сказать, ваша светлость, до самых зубов.
Аврора де Келюс знаком велела ей замолчать. Душераздирающие воспоминания лишили ее сил. Она обратила свой полный слез взор к алтарю.
- Филипп! - прошептала она. - Любимый мой супруг, все это было словно вчера! Годы промелькнули как часы! Это было вчера! Рана в моей душе кровоточит и никак не затягивается.
Глаза доньи Крус, с благоговением наблюдавшей за этим страшным горем, вспыхнули. В жилах девушки текла горячая кровь, которая заставляла сердце биться чаще и возвышала душу до героических порывов.
Госпожа Франсуаза по-матерински покачала головой.
- Время есть время, - проговорила она. - Все мы смертны. Нельзя так травить себе душу прошлым.
Берришон, вертя в руке свою шапочку, заметил:
- Моя милая бабушка говорит, как настоящий проповедник.
- И когда шевалье де Лагардер, - продолжала Франсуаза, - лет пять назад вернулся сюда и спросил, не соглашусь ли я пойти в услужение к дочери покойного герцога, я сразу согласилась. Почему? Да потому, что мой сын Берришон рассказал мне, как оно было. Умирающий герцог окликнул шевалье по имени и назвал его своим братом.
Принцесса прижала руки к груди.
- И еще, - говорила Франсуаза, - он сказал: "Будь отцом для моей дочери и отомсти за меня". Берришон никогда не врал, благородная госпожа. Да и что за прок ему было врать? Вот мы и отправились вместе с Жаном Мари. Шевалье де Лагардер считал, что Аврора уже слишком взрослая, чтобы жить с ним одной.
- И он хотел, - вмешался Жан Мари, - чтобы у мадемуазель был паж.
Франсуаза улыбнулась и пожала плечами.
- Мальчик любит поболтать, - сказала она, - извините его, благородная госпожа. И вот мы отправились в Мадрид, испанскую столицу. Господи, как я плакала, когда увидела бедную девочку! Вылитый молодой господин! Но об этом я должна была помалкивать. Господин шевалье ничего и слышать не хотел.
- А как все то время, что вы жили вместе, - помедлив, спросила принцесса, - вел себя этот человек, господин де Лагардер?
- Господи Боже, - воскликнула Франсуаза, - да что вы, благородная госпожа, ничего такого не было и в помине, клянусь собственным спасением! Я тоже так подумала бы, ведь мы с вами матери, но за шесть лет я полюбила господина шевалье, словно он мне родной, даже сильнее. Если бы такие подозрения появились у кого другого, а не у вас… Простите меня, - опомнилась почтенная женщина и сделала реверанс, - я забыла, с кем говорю. Этот человек - просто святой, сударыня, рядом с ним ваша дочь была в полной безопасности, словно рядом с собственной матерью. Он был воплощением уважения, доброты и нежности, ласков и чист!
- Вы правильно делаете, что защищаете того, кто достоин лишь всяческого порицания, - холодно проговорила принцесса. - Но я хочу знать все до мельчайших подробностей. Моя дочь вела уединенный образ жизни?
- Одна, всегда одна. Одиночество ее даже печалило. И можете мне поверить…
- Что такое? - насторожилась Аврора де Келюс. Госпожа Франсуаза бросила взгляд на донью Крус; та стояла все так же неподвижно.
- Послушайте, - продолжала почтенная женщина, - девчонка, которая пела и плясала на площади Пласа-Санта, неподходящая компания для наследницы герцога.
Принцесса повернулась к донье Крус и увидела, что у той на ресницах блестят слезы.
- Значит, вам больше не в чем упрекнуть своего хозяина? - спросила принцесса.
- Упрекнуть? - возопила госпожа Франсуаза. - Да никакой это не упрек! К тому же девчонка приходила не так часто, и я всегда следила…
- Ладно, моя милая, - перебила принцесса, - благодарю вас, ступайте. Вы и ваш внук будете отныне жить у меня в доме.
- На колени! - вскричала Франсуаза Берришон и сильно толкнула Жана Мари.
Принцесса остановила ее благородный порыв, и по ее знаку Мадлена Жиро увела из комнаты старуху и ее наследника. Донья Крус тоже направилась к двери.
- Куда же вы, Флор? - спросила принцесса.
Но донья Крус не остановилась, как будто ничего не слышала.
Принцесса обратилась к ней снова:
- Разве вас не зовут так? Идите сюда, Флор, я хочу вас поцеловать.
Девушка заколебалась; тогда принцесса встала и обняла ее. Донья Крус почувствовала, что лицо принцессы залито слезами.
- Она любит вас, - шептала счастливая мать, - это написано здесь, на этих страницах, которые теперь всегда будут лежать у моего изголовья; в них она излила свою душу. Вы, цыганка, ее любимая подруга. Вам повезло больше, чем мне, вы видели ее еще девочкой. Скажите, Флор, она была хороша собой?
И, не дав цыганке ответить, принцесса продолжала с материнской страстностью, могучей и глубокой:
- Я хочу полюбить все, что любит она. Я люблю тебя, Флор, моя вторая дочь. Поцелуй меня. А ты - ты сможешь меня полюбить? Если бы ты знала, как я счастлива, как мне хотелось бы, чтобы все кругом было радостно! И даже этого человека - понимаешь, Флор? - человека, который отобрал у меня сердце дочери, я готова полюбить, раз она этого хочет!
5. СЕРДЦЕ МАТЕРИ
Донья Крус улыбнулась сквозь слезы. Принцесса, как безумная, прижала ее к груди.
- Поверишь ли, Флор, - прошептала она, - что ее я пока не смею так целовать. Не сердись: целуя твой лоб и щеки, я целую ее.
Внезапно принцесса отстранилась, чтобы получше разглядеть цыганку.
- Так ты плясала на площадях, девочка? - задумчиво проговорила она. - У тебя ведь нет семьи. Неужто я любила бы ее меньше, если бы она жила, как ты? Боже, Боже, каким безумным может быть рассудок! На днях я сказала: "Если дочь де Невера хоть на миг позабыла о гордости своего рода…" Нет, дальше повторять я не стану, у меня стынет кровь, когда я подумаю, что Господь мог поймать меня на слове.
Принцесса повлекла девушку к алтарю и встала на колени.
- Невер! Невер! - воскликнула она. - Я вновь обрела твою дочь, нашу дочь! Скажи же Господу, что сердце мое преисполнено радости и благодарности!
В эту минуту принцессу не узнал бы даже ее лучший друг. Кровь окрасила румянцем ее щеки. Она была опять молода и прекрасна, ее взор сиял, хрупкое тело волновалось и трепетало. Голос принцессы приобрел мягкие, приятные краски. На какой-то миг она забылась в восторге.
- Ты христианка, Флор? - через несколько мгновений спросила принцесса. - Да, теперь я вспомнила, она писала, что ты христианка. Сколь благ наш Господь, не правда ли? Дай сюда ладони, пощупай, как стучит мое сердце.
- Ах, - воскликнула, заливаясь слезами, бедная цыганка, - если бы у меня была такая мать, как вы, сударыня!
Принцесса снова прижала ее к сердцу.
- Она говорила с тобою обо мне? - спросила она. - О чем вы беседовали? Когда вы повстречались, она ведь была совсем маленькой. Знаешь, - опять перебила себя принцесса, чувствуя лихорадочную потребность говорить, - мне кажется, она меня боится. Если так будет продолжаться, я умру. Поговори с нею обо мне, Флор, моя крошка Флор, я прошу тебя!
- Сударыня, - отвечала донья Крус, улыбаясь повлажневшими глазами, - разве отсюда не видно, как она вас любит?
И она указала на разбросанные листки записок Авроры.
- Видно, видно, - согласилась принцесса. - Как высказать чувства, которые я испытывала, читая эти страницы? В ней нет моей серьезности и печали. У нее веселое отцовское сердце, но ведь я, которой пришлось пролить столько слез, тоже была когда-то весела. Дом, где я родилась, был тюрьмой, и тем не менее я смеялась, я танцевала, пока не увидела того, кто унес с собою в могилу все мое веселье и смех.
Принцесса быстрым движением провела ладонью по горящему лицу.
- Видела ли ты когда-нибудь, как бедная женщина сходит с ума? - неожиданно спросила она.
Донья Крус с тревогой посмотрела на нее.
- Не бойся, не бойся, - успокоила девушку принцесса, - просто ощущение счастья слишком ново для меня - это я и хотела сказать, милая Флор. А ты заметила, что дочь моя чем-то похожа на меня? В день, когда к ней пришла любовь, вся ее веселость пропала. На последних страницах есть следы слез.
Она взяла цыганку за руку и двинулась на прежнее место. Идя по комнате, принцесса поминутно оборачивалась в сторону дивана, где спала Аврора; казалось, какое-то смутное чувство отдаляет мать от дочери.
- О да, она меня любит! - снова заговорила принцесса. - Но улыбка, которую она запомнила, улыбка человека, наклонившегося над ее колыбелью, принадлежит Лагардеру. А кто давал ей первые уроки? Он. Кто научил ее имени Господа? Опять он! О милая Флор, ради всего святого, никогда не говори ей, сколько во мне гнева, ревности и злобы к этому человеку!
- Это не голос вашего сердца, сударыня, - прошептала Флор.
Принцесса с неожиданной силой сжала ей руку.
- Нет, сердца! - вскричала она. - Сердца! Они вместе отдыхали в лугах, окружающих Памплону. Чтобы поиграть с нею, он сам становился ребенком. Разве это мужское дело?
Разве это не долг матери? Возвращаясь после трудов, он приносил ей какую-нибудь игрушку, лакомство. Разве могла бы я сделать для нее больше, окажись я с ребенком без денег, в чужой стране? Он прекрасно знал, что отнимает, похищает у меня всю ее нежность!
- О сударыня… - начала было цыганка.
- Ты хочешь его защищать? - перебила принцесса, с недоверием глядя на Флор. - Ты на его стороне? Да, я вижу, - заявила она с горьким и грустным смехом, - ты тоже любишь его больше, чем меня.
Донья Крус прижала руку к сердцу. На глазах у принцессы выступили слезы.
- О, этот человек! - пролепетала она сквозь слезы. - Я вдова, у меня ведь ничего не было, кроме сердца дочери!
Донья Крус молчала перед лицом столь несправедливой материнской любви. Она очень хорошо ее понимала, эта жадная до удовольствий девушка, эта необузданная натура, которая еще вчера готова была играть в драме жизни. Душа ее уже вмещала в себе всю полную страсти и ревности любовь.
Принцесса вновь уселась в кресло и взяла листки, писанные рукою Авроры. Она сидела и задумчиво перебирала их.
- Сколько раз он спасал ей жизнь! - медленно проговорила она.
Принцесса начала было читать рукопись с начала, но на первых же страницах остановилась.
- Зачем? - удрученно прошептала она. - Ведь я дала ей жизнь только один раз! Да, все правильно, - продолжала принцесса, и в глазах у нее появился суровый отблеск, - ему она принадлежит больше, чем мне.
- Но вы же ей мать, сударыня, - мягко возразила донья Крус.
Принцесса вскинула на нее свой полный тревоги и боли взгляд.
- Что ты хочешь этим сказать? - проговорила она. - Ты просто желаешь меня утешить. Любить свою мать - это ведь долг, не так ли? Если моя дочь будет любить меня только ради этого, мне лучше умереть.
- Сударыня, перечтите же страницы, где она говорит о вас. Сколько в них нежности, сколько почтительной любви!
- Я так и хотела сделать, Флор, доброе мое сердечко! Но есть одна вещь, которая мешает мне перечитывать строки, что еще недавно я так горячо целовала. Моя дочь сурова. В ее дневнике звучат и угрозы. Там, где она начинает подозревать, что между нею и ее другом может встать мать, ее слова становятся острыми, как шпага. Мы же читали вместе, ты помнишь, о чем я говорю. Она пишет о матерях, обуянных гордыней…
Принцесса вздрогнула всем телом.
- Но вы вовсе к ним не принадлежите, сударыня, - сказала наблюдавшая за нею донья Крус.
- Однако принадлежала, - пробормотала Аврора де Ке-люс, пряча лицо в ладони.
В другом конце комнаты лежавшая на диване Аврора де Невер зашевелилась во сне. С губ ее слетело несколько нечленораздельных слов. Принцесса вздрогнула. Она поднялась с кресла и на цыпочках пересекла комнату. Затем она знаком показала донье Крус, чтобы та подошла .оже: принцесса явно нуждалась в чьей-нибудь поддержке.