- А для чего оно вам требуется? - спросил президент, продолжая тактику уловок.
- Оно мне требуется для того, чтобы его знать, - ответил шотландец, решивший с метром Минаром действовать так, как поступает собака с зайцем: внимательно следить за всеми его петлями, пока он не окажется в безвыходном положении.
- О Господи, сударь, - заявил президент, вынужденный объясниться, - мое мнение об исходе подобных дел сформировалось уже давно.
Молодой человек не сводил глаз с г-на Минара, а тот, вопреки собственному желанию, опустил взор и медленно продолжал, точно понимая весомость каждого слова:
- Конечно, достойно сожаления приговаривать к смерти человека, который по своим личным качествам мог бы заслуживать общественное уважение, собрата, я бы сказал, почти что друга; однако, как вы видите из подлинного королевского письма, от суда ожидают окончания этого злосчастного процесса, после чего возможна передышка и переход к другим делам; его, действительно, пора кончать, и я не сомневаюсь в том, что если бы парламент получил вчера послание его величества, то бедный, несчастный советник, кого я обязан осудить как еретика, одновременно проявляя к нему искреннее сочувствие как к человеку, не мучился бы ожиданием приговора сегодня, да и в последующие дни.
- А значит, все же мой друг не бесцельно убил вчера Жюльена Френа? - спросил шотландец.
- Ничего подобного, - отвечал президент, - произошла небольшая задержка, вот и все.
- Но, в конце концов, задержка на сутки есть подаренные невинному двадцать четыре часа, а за двадцать четыре часа многое может перемениться.
- Сударь, - произнес президент Минар (будучи в прошлом адвокатом, он черпал силы в этой дискуссии), - вы все время называете советника Дюбура невинным?
- Я сужу о нем с точки зрения Господа, сударь, - сказал шотландец, сурово обращая палец к небесам.
- Да, - заметил президент, - а с точки зрения людей?
- А полагаете ли вы, метр Минар, - спросил шотландец, - что даже с точки зрения людей процесс был честным?
- Трое епископов осудили его, сударь, трое епископов вынесли одно и то же заключение - все три заключения совпали.
- А эти епископы не были ли в данном деле одновременно и судьями, и одной из сторон?
- Боюсь, что так, сударь; но как бы иначе гугенот смог обратиться к католическим епископам?
- А почему вы решили, что ему следует к ним обратиться, сударь?
- Это вопрос весьма серьезный, - заявил метр Минар, - и чреватый затруднениями.
- Так вот, похоже, этим вопросом парламент решил пренебречь.
- Вы верно сказали, сударь, - заметил президент.
- Что ж, сударь, мой соотечественник решил, что именно вам принадлежит честь организации этого осуждения.
И тут президенту вдруг стало стыдно отступить перед одним человеком после того, как он только что расхвастался перед десятью другими по поводу того самого поступка, в связи с которым ему сейчас задавались вопросы; обменявшись взглядами со своими родственниками, молчаливо поддержавшими его и придавшими тем самым ему сил, он сказал:
- Сударь, истина вынуждает меня заявить, что, действительно, при данных обстоятельствах я пожертвовал во имя долга самыми искренними, самыми нежными дружескими чувствами по отношению к своему собрату Дюбуру.
- А! - хмыкнул шотландец.
- Так вот, сударь, - спросил метр Минар, начавший терять терпение, - куда же мы движемся?
- К цели, и она уже близка.
- Послушайте, какое это имеет значение для вашего соотечественника, повлиял ли я на решимость членов парламента или не повлиял?
- Огромное.
- И в чем же оно заключается?
- А в том, что моему соотечественнику представляется, что вы, породив это дело, должны сами с ним покончить.
- Не понимаю, - пробормотал президент.
- Это очень просто: вместо того чтобы воспользоваться своим влиянием и обеспечить вынесение обвинительного приговора, сделайте то же самое и обеспечьте вынесение приговора оправдательного.
- Но, - тут выступил один из нетерпеливых племянников, - поскольку ваш советник Анн Дюбур уже приговорен, как же вы хотите, чтобы мой дядя теперь обеспечил его оправдание?
- Приговорен! - воскликнул шотландец. - Вы сказали, что советник Дюбур уже приговорен?
Президент бросил испуганный взгляд на проговорившегося племянника.
Но племянник не заметил этого взгляда или не счел нужным обратить на него внимание.
- Да, да, приговорен, - подтвердил он, - приговорен сегодня, в два часа дня… Дядя, ведь вы же именно так и сказали, или я ослышался?
- Вы не ослышались, сударь, - обратился шотландец к молодому человеку, истолковав молчание президента именно так, как его и следовало истолковать.
А затем он заявил Минару:
- Так, значит, сегодня, в два часа, советник Дюбур был приговорен?
- Да, сударь, - пробормотал Минар.
- Но к чему? К покаянию?
Минар промолчал.
- К тюремному заключению?
Ответа со стороны президента не последовало.
С каждым вопросом шотландца лицо его становилось все бледнее, при последнем же губы посинели.
- К смерти? - спросил он наконец.
Президент кивнул.
Как бы он ни уклонялся от ответа, кивок означал подтверждение.
- Ну, хватит! - заявил шотландец. - В конечном счете, пока человек еще не мертв, нельзя впадать в отчаяние, и, как говорит мой друг, поскольку вы это дело породили, вы можете с ним покончить.
- Каким образом?
- Обратившись к королю с просьбой об отмене приговора.
- Но, сударь, - возразил метр Минар (каждый раз, когда менялась обстановка разговора, он, казалось, делал прыжок через пропасть и тотчас же оказывался у края другой, однако тут же приходил в себя), - но, сударь, если бы у меня появилось намерение проявить милосердие к Анн Дюбуру, король бы никогда не согласился на это.
- Это почему же?
- Да хотя бы потому, что письмо, только что прочитанное вами, отчетливо выражает его волю.
- Да, на первый взгляд.
- Как это на первый взгляд?
- Тут нет ни малейших сомнений: письмо короля, как я уже имел честь вам сообщить, было завернуто в письмо герцога де Гиза. Так вот, это письмо герцога де Гиза, которое я вам еще не читал, я теперь прочту.
И молодой человек вновь достал пергамент; однако на этот раз, вместо того чтобы читать послание короля, он прочел письмо Франсуа Лотарингского.
Оно было составлено в следующих выражениях:
"Господин брат мой!
Вот, наконец, и письмо Его Величества; я с огромным трудом добился его подписи и вынужден был чуть ли не водить его пером, чтобы заставить короля начертать несчастные восемь букв, составляющих его имя. Похоже, в окружении Его Величества есть некий неизвестный друг этого проклятого еретика. Так поспешите же из опасения, что король может переменить свое решение или помиловать советника в случае его осуждения.
Ваш почтительный брат
Франсуа де Гиз.
17 декабря 1559 года от Рождества Христова".
Шотландец поднял голову.
- Вы хорошо все расслышали, сударь? - спросил он президента.
- Великолепно.
- Надо ли мне второй раз прочитать письмо из опасения, что какие-то моменты могли пройти мимо вашего внимания?
- Этого не требуется.
- Не хотите ли удостовериться, что здесь стоит подлинная подпись принца Лотарингского и настоящая его печать?
- Мне вполне достаточно ваших слов.
- Итак, какой же вывод вы делаете из этого письма?
- Что король колебался, прежде чем подписать, сударь, но в конце концов подписал.
- Однако подписал скрепя сердце, и если, к примеру, человек, подобный вам, господин президент, заявит коронованному ребенку, именуемому королем: "Государь, мы ради примера вынесли приговор советнику Дюбуру, но надо, чтобы ваше величество помиловали его ради торжества правосудия", то король, которому господин де Гиз вынужден был вложить в руку перо, чтобы он начертал восемь букв собственного имени, его помилует.
- А если моя совесть протестует против того, что вы от меня хотите, сударь? - спросил президент Минар, явно намереваясь сохранить за собой поле боя.
- Умоляю вас, сударь, не забывать о клятве, которую дал мой друг-шотландец, убивая Жюльена Френа, что он лишит жизни, как и секретаря, всех тех, кто прямо или косвенно способствовал бы вынесению приговора советнику Дюбуру.
В этот миг почти несомненно тень убитого канцеляриста, точно изображение, появившееся из волшебного фонаря, пробежала по стене столовой, и президент отвернулся, чтобы ее не видеть.
- То, что вы говорите, лишено смысла! - заявил он молодому человеку.
- Лишено смысла? Это почему, господин президент?
- Но ведь вы обратились ко мне с угрозой, ко мне, члену суда, и в моем собственном доме, в кругу моей семьи.
- Это для того, чтобы вы, сударь, задумавшись о доме и о семье, испытали чувство жалости хотя бы к самому себе, если уж Господь не вложил вам в сердце это чувство по отношению к другим.
- Мне представляется, сударь, что, вместо того чтобы раскаяться и принести извинения, вы продолжаете мне угрожать?
- Я уже сказал вам, сударь, что тот, кто убил Жюльена Френа, приговорил к смерти всех, кто помешает выпустить на свободу Анн Дюбура и спасти ему жизнь, причем он, опасаясь, что ему не поверят на слово, начал с убийства секретаря, и не столько потому, что считал его виновным, сколько потому, что хотел этой смертью дать повод противникам, какими бы высокопоставленными они ни были, для раздумий о своем спасении. Так вы попросите у короля помилования для Анн Дюбура? Я требую ответа от имени моего друга.
- А! Вы требуете ответа от имени убийцы, от имени головореза, от имени вора? - в отчаянии воскликнул президент.
- Прошу не забывать, сударь, - заявил молодой человек, - что вы вольны мне ответить "да" или "нет".
- А значит, я волен вам ответить "да" или "нет"?
- Вне всякого сомнения.
- Ну что ж, скажите вашему шотландцу, - прорычал президент, выведенный из себя самим хладнокровием собеседника, - скажите вашему шотландцу, что есть такой человек, по имени Антуан Минар, один из президентов суда, тот самый, кто лично осудил на смерть Анн Дюбура, и что этот президент не отступает от своего слова, и это он вам докажет завтра.
- Ну что ж, сударь, - без единого жеста и без малейшего намека на проявление чувств произнес Роберт Стюарт, повторяя почти те же самые слова, которые сейчас только были ему сказаны, - знайте же, что есть такой шотландец, тот самый, кто осудил на смерть господина Антуана Минара, одного из президентов суда, и что этот шотландец не отступает от своего слова, и это он вам докажет сегодня.
Произнося последние слова, Роберт Стюарт, сунувший правую руку под плащ, вынул один из пистолетов, бесшумно взвел курок и, прежде чем у кого-либо мелькнула мысль ему помешать, быстрым движением прицелился в г-на Минара, находившегося по другую сторону стола, - иными словами, почти в упор, и нажал на спуск.
Господин Минар опрокинулся навзничь вместе с креслом. Он был мертв.
Если бы на месте семьи президента оказалась какая-нибудь другая, она бы, без сомнения, постаралась схватить убийцу; но тут ничего подобного не произошло: все родственники убитого президента помышляли только о собственной безопасности - одни кинулись в буфетную и стали испускать оттуда отчаянные крики, другие залезли под стол и боялись даже подать голос. Воцарилось всеобщее смятение, и Роберт Стюарт, в определенном смысле оставшийся один в этой столовой, откуда, казалось, все скрылись по тайному ходу, медленно удалился поступью льва, как сказал Данте, причем никто и не подумал воспрепятствовать ему.
IV
У ШОТЛАНДСКИХ ГОРЦЕВ
Было около восьми часов вечера, когда Роберт Стюарт вышел из дома метра Минара и в одиночестве вернулся на Старую улицу Тампль, которая в ту эпоху становилась ближе к ночи еще пустыннее, чем она выглядит сегодня, и произнес два выразительных слова, имея в виду тех двоих, что были им убиты:
- Уже двое!
Он не считал того, кого уложил на берегу Сены: то была расплата за друга - Медарда.
Оказавшись перед ратушей - иными словами, на Гревской площади, где казнили приговоренных, - он машинально обвел глазами это место, где обычно ставили виселицу, а потом подошел поближе.
- Вот здесь, - произнес он, - Анн Дюбур претерпит страдания за свой непокорный дух, если король его не помилует. Но как заставить короля его помиловать?
С этими словами он удалился.
Повернув на улицу Кожевников, он дошел до двери, над которой поскрипывала вывеска:
"МЕЧ КОРОЛЯ ФРАНЦИСКА I"
Какое-то мгновение он, казалось, хотел войти, но тут его осенило:
"Было бы непростительной глупостью зайти в эту таверну, - подумал он, - через десять минут тут будут лучники… Нет, пойду-ка я к Патрику".
Он быстро пересек улицу Кожевников и мост Нотр-Дам, по пути бросив взгляд на то место, где накануне он убил Жюльена Френа, затем, проследовав широким шагом через Сите и мост Сен-Мишель, вышел на улицу Баттуар-Сент-Андре.
Там, точно так же как это было на улице Кожевников, он остановился у дома с вывеской, похожей на предыдущую, только надпись на ней была другая:
"ШОТЛАНДСКИЙ ЧЕРТОПОЛОХ"
"Вот тут-то и живет Патрик Макферсон, - сказал он себе, поднимая голову, чтобы отыскать окно, - там, наверху, под самой крышей, есть маленькая комнатка, куда он приходит в те дни, когда свободен от дежурства в Лувре".
Всеми силами он старался разглядеть окно мансарды, но ему мешала выступающая кровля.
И тогда он толкнул дверь, которую, если бы она была закрыта, он бы вышиб эфесом шпаги или рукояткой пистолета, но вдруг дверь отворилась сама и появился мужчина в форме лучника шотландской гвардии.
- Кто идет? - спросил он, почти приблизившись к молодому человеку.
- Соотечественник, - ответил наш герой по-шотландски.
- О-о, Роберт Стюарт! - воскликнул лучник.
- Он самый, мой дорогой Патрик.
- И какой случай занес тебя на эту улицу к моей двери в такой час? - спросил лучник, протягивая обе руки другу.
- Хочу попросить тебя об услуге, дорогой мой Патрик.
- Говори, только побыстрее.
- У тебя нет времени?
- Я тут ни при чем: понимаешь, поверка в Лувре в половине десятого, а на колокольне церкви святого Андрея только что пробило девять; ну, хорошо, слушаю.
- Друг мой, речь идет вот о чем. Последний эдикт выставил меня из моей гостиницы.
- Ах, да, я понимаю: ты той самой веры, и тебе нужны два поручителя-католика.
- Мне некогда было их искать, да мне их, наверно, и не найти; а если я буду этой ночью шататься по улицам Парижа, меня, возможно, арестуют. Ты сможешь на два-три дня разделить свою комнату со мной?
- Если тебе этого хочется, могу на две или три ночи, или вообще на все ночи в году, если это тебе доставит удовольствие; но что касается дней, то тут уже другое дело.
- А почему, Патрик? - спросил Роберт.
- Да потому, - ответил лучник со смущенно-тщеславным видом, - что, после того как я имел удовольствие видеть тебя в последний раз, я обрел шанс одержать победу.
- Ты, Патрик?
- Тебя это удивляет? - спросил лучник, переваливаясь с ноги на ногу.
- Нет, конечно; но это очень некстати, вот и все.
Роберт, похоже, не собирался расспрашивать дальше; но самолюбию его соотечественника такая скромность казалась излишней.
- Да, дорогой мой, - заявил тот, - дело просто-напросто в том, что жена одного из советников парламента оказала мне честь влюбиться в меня по уши, и я, дорогой друг, со дня на день жду, что буду иметь честь ее принять.
- Дьявол! - взорвался Роберт. - Ну хорошо, Патрик, считай, что я ничего не говорил.
- С какой стати? Ты что, принимаешь мою откровенность за отказ? Полагаю, что в один прекрасный день эта добропорядочная дама, как говорит господин де Брантом, согласится подняться в мое роскошное жилище, и (заметь, это всего лишь предположение) тогда ты заранее уйдешь; в противном случае ты живешь у меня вплоть до того самого дня, когда тебе разонравится у меня жить; согласись, может ли что-нибудь быть лучше?
- Вот именно, дорогой Патрик, - согласился Роберт (он отказался бы от своего плана лишь с величайшим сожалением), - принимаю твое предложение с признательностью и с нетерпением буду ждать, когда выпадет случай отплатить тебе тем же, в какой бы форме ни удалось бы это сделать.
- Отлично! - воскликнул Патрик, - но разве с друзьями, с соотечественниками, с шотландцами говорят о признательности? Это похоже на… Э, подожди-ка!
- Что такое? - спросил Роберт.
- О! Одна идея! - громко произнес Патрик; его, похоже, внезапно осенила какая-то мысль.
- О чем речь? Ну, говори же!
- Друг мой, - начал Патрик, - ты можешь оказать мне большую услугу.
- Большую услугу?
- Огромную услугу.
- Говори, я в твоем распоряжении.
- Спасибо! Только…
- Ну, договаривай же!
- Ты знаешь, что мы с тобой одного роста?
- Приблизительно.
- Одного телосложения?
- Я так полагаю.
- Встань на лунный свет, я на тебя посмотрю.
Роберт выполнил просьбу друга.
- А ты знаешь, что у тебя великолепный камзол? - продолжал Патрик, распахнув плащ друга.
- Ну уж и великолепный!
- И совсем новый.
- Я купил его три дня назад.
- Правда, немного темноват, - заметил Патрик, - но она увидит в этом желание получше спрятаться от посторонних взглядов.
- К чему ты клонишь?
- Вот к чему, дорогой Роберт: насколько приветлива ко мне дама моей мечты, настолько неприветлив ее муж. Дошло до того, что, проходя мимо лучника шотландской гвардии, он косит на него взглядом, преисполненным язвительности и злобы, так что ты понимаешь, какое у него будет выражение, когда он увидит шотландскую форму на площадке собственной лестницы.
- Понимаю великолепно.
- И эта женщина посоветовала мне, - продолжал Патрик, - более не показываться у нее в доме в моем национальном костюме. В результате этого я до самого конца дня размышлял, как честным путем раздобыть одежду, чтобы с успехом заменить мою собственную; твой костюм, хоть и довольно мрачен, но, пожалуй, именно из-за своего цвета поможет мне достигнуть той цели, на которую я рассчитываю. Одолжи мне его по дружбе на завтра, а я все устрою таким образом, что в следующие дни он мне не понадобится.