- Он закупал порох и капсюли. - И, обернувшись ко мне, сказала: - У мужа моей подруги магазин, торгующий всем чем угодно. Меня пригласили поухаживать за ней, та приболела, а дежурить было некому. Как раз когда я сидела с ней, он пришел в магазин. И тут же все хотел опробовать. Муж попросил не делать этого, потому как жена больна, но он все равно взял пистолет и выстрелил в конька на соседнем доме.
Болгары очень любят украшать дома резными фигурками животных.
Женщина продолжала:
- Моя подруга закричала от страха. Он только засмеялся и выстрелил еще несколько раз, а когда хозяин запретил ему это делать, принялся ему угрожать, что сейчас его самого застрелит. Потом он расплатился и вышел. А до этого заявлял, что может не платить, ибо принадлежит к числу заговорщиков.
- А кто это такие? - спросил я.
- Разве ты не знаешь? - удивился кузнец.
- Нет, я об этом ничего не слышал.
- Заговорщик - человек, который не подчиняется великому господину, а хочет видеть во главе государства своего собственного царя.
- Неужели кто-нибудь осмеливается вступить в ряды этих заговорщиков?
- А почему нет? Великий господин живет в Стамбуле, и чем дальше ты находишься от этого города, тем меньше ощущаешь его власть. А как только чувствуешь опасность, уходишь в горы. Рассказывай дальше, женщина!
- Я подглядывала сквозь щели в циновке и видела этого человека. У него на правой щеке был налеплен большой пластырь, а когда мы потом спросили у хозяина, кто этот чужеземец, тот ответил, что он принадлежит к союзу недовольных и живет в деревне Палаца. Зовут его Москлан, и он торговец лошадьми, но оставил свою работу, чтобы целиком отдаться тайному обществу. Но хозяин попросил нас никому об этом не говорить. Мы узнали также, что он редко бывает дома, все время в разъездах.
- И тебе кажется, что наш пленник - это он?
- Да. Пластырь он уже снял, это меня и смутило. Мне казалось, что я его где-то видела, но где? И вот я заметила шрам на правой щеке, и меня как громом ударило - это он! Клянусь, он!
- А ведь он назвал себя Пимозой, сербом, и сказал, что он кузнец из Лопатиц-на-Ибаре.
- Это ложь.
- Я тоже ему не верил. Он говорил по-валахски и не очень-то бегло, так, как говорят на этом языке в области Слатины, я сам слышал.
- Слатина? Да. - Женщина кивнула. - Хозяин знал его лучше, чем казалось на первый взгляд. Однажды он на него рассердился и назвал валахом, гяуром, католиком, русским, еретиком из Слатины.
- Из этого можно заключить, что он весьма хорошо с ним знаком и знает, что тот из Слатины.
- И еще, мне помнится, он в гневе назвал его подстрекателем и посланцем революционеров.
- Очень интересно! Наверное, у толстого пекаря из Енибашлы можно узнать еще больше.
- Ты в самом деле туда стремишься, эфенди?
- Да, теперь я точно знаю, что мне туда надо.
- А пленник должен об этом знать?
- Он же сам меня к нему послал!
- А ты скажешь ему, что знаешь, кто он на самом деле?
- Нет, это было бы неосторожностью с моей стороны. Вам еще есть что сказать мне?
- Нет, - ответила женщина. - Я сообщила все, что знаю. Но позволь мне спросить тебя о том, что меня очень заботит.
- Спрашивай. Наверняка твои опасения беспочвенны.
- О нет. Если этот человек из числа недовольных, мы все в опасности. Мы задержали его, и он станет мстить, или это сделают за него сообщники.
- Об этом тебе не стоит беспокоиться. Мы вправе были действовать так, как действовали, потому что они обошлись с вами жестоко. Я с ним обязательно еще поговорю.
Мы зажгли еще одну лучину, открыли подвал, спустили лестницу, и я слез. Арестованный лежал на куче угля и беспрерывно ругался.
- Ты думаешь этим улучшить свое положение? - спросил я его.
- Освободи меня. У тебя нет права держать меня здесь!
- До сих пор мне казалось, что оно у меня есть.
- Красильщик Бошак ничему тебя не научил?
- А я у него и не был.
- Почему, зачем ты тянешь? Сейчас уже дело к вечеру, у тебя было достаточно времени, чтобы съездить в Енибашлы.
- Ты ошибаешься, сейчас еще не так много времени, как ты думаешь. Но я сейчас поеду. Так ты утверждаешь, что он тебя знает?
- Да, спроси о купце Пимозе.
- Он знает, что ты сейчас не в Эдирне?
- Да, если ты спросишь, он расскажет, что я в последние дни был в Мандре и Болдшибаке.
- Откуда ему это знать?
Он помедлил с ответом, но потом произнес:
- Ты это от него сам узнаешь.
- Зачем?
- Это лучший способ преодолеть недоверие ко мне.
- Мне так не кажется.
- Мне что, давать тебе предварительные объяснения? Езжай и все сам узнавай.
- Мне кажется, что этим ты явно не улучшишь свое положение. Вообще зачем мне ехать к этому Бошаку? Вовсе незачем.
- Я настаиваю, чтобы доказать свою невиновность.
- Если бы ты был невиновен, то сам бы предоставил мне доказательства.
- Ты скажи Бошаку, что я нахожусь здесь.
- Ага, чтобы тот забрал тебя из этого подвала… Думаешь, моя глупость больше, чем твой ум? Но я поеду к красильщику. И узнаю у него то, чего тебе не хотелось бы разглашать. Есть хочешь?
- Нет.
- А пить?
- Нет. Я лучше умру от жажды, чем приму хоть каплю воды от таких людей, как вы.
- Как пожелаешь!
Я поднялся, чтобы уйти, и тут он снова заговорил гневным тоном:
- Я требую, чтобы меня развязали!
- От людей, которые недостойны подать тебе воды, ты не вправе требовать даже этого.
- Мне больно!
- Ничего подобного. Ты ведь и пить хочешь, но не желаешь принимать от нас воду. Мне-то известно, что веревки не причиняют тебе боли. Пророк ведь что говорит: "Если ты страдаешь, знай, что это не воля Аллаха, а твоя собственная". Подумай над этими словами, пока я не вернусь!
Он промолчал. Кузнец между тем подвел моего коня, а заодно и лошадь пленника.
- Ты действительно хочешь скакать на встречу с моими? - спросил я Шимина.
- Если ты позволишь, эфенди.
- А твое присутствие здесь не понадобится?
- Моя жена остается. Она-то уж присмотрит за пленником.
- Но мало ли что еще может случиться, пока нас не будет!
- А что случится? Я съезжу только в Дерекей, уверен, что они там. Если нет - тут же вернусь.
- Вы можете разминуться.
- Жена проследит, чтобы они не проехали мимо.
- Ну как знаешь. Но прежде нужно сделать так, чтобы ни одна душа не догадалась, что он у нас в подполе.
- Эфенди, скачи без всяких опасений в Енибашлы, все будет так, как будто ты здесь.
Успокоенный этими словами, я вскочил на лошадь. Мелькнула мысль оставить ружья, чтобы не везти слишком много груза. Но они были мне дороги, а в этом доме негде было их надежно спрятать. И я взял все с собой.
Деревня располагалась недалеко от кузницы. Она была невелика, и я быстро проскакал ее насквозь. Потом проехал мост и направился на юго-восток, а не на юг, как указал кузнец.
Миновал кукурузное поле, потом пастбище, пока не въехал на совершенно дикий участок. Дороги тут не было. Каждый мог ехать тут в любом направлении с одинаковым успехом. Потому я не удивился, заметив неподалеку какого-то всадника, двигавшегося в том же направлении, что и я. Он тоже заметил меня и подъехал.
- Доброе утро! - приветствовал он меня, к моему удивлению, на чистейшем арабском.
- И тебе Бог посылает доброе утро, - отвечал я приветливо.
Всадник мне понравился. "Это явно небогатый человек. Конь у него из дешевых, и одеяние более чем скромное, но на удивление чистое и опрятное для этих мест. А конь хоть и не упитанный, но явно ухоженный". Щетки и скребницы восполняли нехватку соломы. Знатоку животных такое сразу бросается в глаза. Молодой человек был хорошо сложен, а лицо, обрамленное аккуратной бородкой, было таким открытым и приветливым, что я нисколько не опечалился, что он своим появлением нарушил ход моих мыслей.
- Вы говорите по-арабски? - продолжил он разговор.
- И с большой охотой.
- А не могли бы вы сказать, откуда путь держите?
- Из Кушукавака.
- Спасибо.
- Может, вы хотите присоединиться ко мне?
- Посчитал бы за милость с вашей стороны принять меня в попутчики.
Его приветливость исходила от чистого сердца. Я спросил его, почему ему пришло в голову обратиться ко мне по-арабски. Он указал на моего вороного:
- На таком жеребце может скакать только араб. Это настоящий пустынный жеребец. Красные ноздри! Его матерью была случаем не кобыла Кохели?
- У вас верный глаз! Его родословная именно такова, как вы говорите.
- Вы счастливый и богатый человек. Но копыта подсказывают мне, что он родился в песчаной, а не в каменистой пустыне
- И это верно. А эта суровая местность - не ваша ли родина?
- Да.
- Как же вы научились так тонко различать арабскую породу?
- Я хаджи. После паломничества поехал в Таиф, где изучал коневодство на заводах шерифа Мекки.
Мне была известна эта элитная кавалерия, и уровень постановки коневодства там был весьма высок. У султана были лучшие в мире конюшни. Неудивительно, что этот молодой человек отточил там свое мастерство. Было весьма любопытно видеть перед собой бывшего кавалериста из Мекки.
- Я почему вы там не остались? - спросил я его. Он покраснел, потупил взгляд, потом глаза его загорелись, он глянул на меня и произнес только одно слово:
- Махабба.
- Надо же!
Я произнес слова эти сочувственно, но на его лице отразилась такая грусть, что мне больше не захотелось томить его душу, поэтому я увел разговор в сторону.
- Насчет лошади вы догадались верно, а вот в отношении всадника ошиблись.
- Как? Вы что, бедуин?
- А что, я сижу на лошади как бедуин?
- Да нет, вашу посадку я заметил сразу, как только вас увидел.
- И удивились?
- Да.
- И правильно! Скажите честно, что вы подумали?
- Я не мог понять одно - зачем владельцу столь ценного коня ездить так быстро?
- Но именно так и ездят во всем мире!
Он бросил на меня какой-то особенный взгляд и спросил:
- Вы на меня обиделись?
- О нет!
- И все же.
- Не забивайте себе голову. То, что вы сказали, мне уже говорило много людей, и я ни на кого не обижался.
- А почему бы вам не научиться скаковому искусству?
- Знаете, сколько у меня кроме этого забот?
- Может быть. - Он засмеялся, не веря мне.
- Вы сомневаетесь?
- Да.
- А если я вам скажу, что я уже год вылезаю из седла только для того, чтобы поспать?
- Аллах акбар! Он создает людей и наделяет каждого особым даром, но и лишает чего-то. Я знавал одного, который не умел свистеть. А другие свистели, когда еще лежали в колыбели. И с ездой верхом то же самое. Наверное, Аллах наделил тебя иным талантом.
- Верно.
- Можно узнать, каким?
- Питьем.
- Питьем?! - переспросил он ошарашенно.
- Да, я пил еще в колыбели.
- Обманываете!
- Не верите?
- Нет, напротив. Этот талант многим известен. Но не стоит им гордиться. Верховой езде куда сложнее научиться.
- Это я заметил.
Он посмотрел на меня с большим сочувствием, а потом спросил:
- А позвоночник у вас здоров?
- Да.
- А грудь?
- Тоже.
- А почему тогда вы держите его так криво, а грудь так вытягиваете?
- Я видел - так же поступают другие.
- Значит, это все плохие наездники.
- Наоборот, хорошие. Всадник, который любит свою лошадь, ищет способ избавить ее от лишнего веса. А арабы и турки до этого не додумались.
- Не понимаю.
- Я имею в виду вас.
- Так вы не араб?
- Нет.
- А кто же?
- Немче.
Тут он поклонился и сказал:
- Я видел в Стамбуле много людей из Алемании. Они продают полотно, ткани и лезвия ножей. Они пьют пиво и поют песни. Но верхом я никого из них не видел. А в Алемании много солдат?
- Больше, чем в османлы мемлекети.
- Но с кавалерией, должно быть, дело обстоит плохо,
- Они скачут так же, как и я.
- Правда?
- В самом деле.
- Как это грустно. - Он искренне расстроился и, верно, подумав, что зашел слишком далеко, спросил: - Вы здесь чужак. Можно спросить, куда вы направляетесь? Может быть, я окажусь вам полезен?
Мне не хотелось рассказывать ему свою историю, и я сказал лишь:
- В Енибашлы.
- Тогда мы еще четверть часа сможем ехать вместе, а потом я сверну направо в Кабач.
- Вы там живете?
- Вам интересно, кто я?
- Нет. Мне было только любопытно, как вы в таком молодом возрасте попали на службу к владыке Мекки и как вы от нее отказались.
- Вы уже знаете, почему это произошло. Раньше я был часовщиком, а теперь книготорговец.
- У вас свой магазин?
- Нет, все мое имущество со мной, в этой самой сумке. Я продаю эти вещи…
Он залез в сумку и вытащил бумажку. Там была фатиха, первая сура Корана, начерченная расщепленной тростниковой палочкой почерком "насх", украшенная позолотой. Похоже, у него было большое число этих листков.
- Это написано в Мекке?
- Да.
- Хранителями Каабы?
Он сделал хитрое лицо и пожал плечами.
- Понимаю. Ваши покупатели предполагают, что это именно так.
- Да. Ведь вы - немче, значит, христианин. Вам я скажу - я написал их сам, хотя и в Мекке. Заготовил их большое число и получил хорошую прибыль.
- А сколько стоит одна штука?
- Зависит от возможностей покупателя. Бедному - один пиастр, а с богатых людей я беру и по десять, и даже больше. На эти деньги я содержу еще и больного старого отца, и на детали для часов хватает.
- Ага, так, выходит, вы работаете и по старой специальности?
- Да, у меня есть часы, которые я намереваюсь предложить великому господину. Вторых таких во всем государстве нет. Если он их приобретет, я обеспечу себе жизнь надолго.
- Произведение искусства?
- Несомненно.
- А вы доведете их сами?
- Конечно, это моя забота, думаю, мне удастся. А потом, потом поговорю с этим Бошаком.
Последние слова он произнес дрожащим голосом. Названное имя заставило меня вздрогнуть. Так ведь звали пекаря, к которому я направлялся!
- Бошак? Кто это?
- Ее отец.
- А почему вам заранее не поговорить с ним?
- Он вышвырнет меня, если я сейчас к нему приду. Ядля него беден, слишком беден.
- А он что, богат?
- Нет, но она - самая красивая девушка в Румелии. Я прикрылся рукой от солнца и сказал:
- Однако сегодня жарковато!
- Да, здесь жарко, - ответил он, погрозив кулаком той стороне, где, как я предполагал, находилась деревня Енибашлы. - Я был недавно у ее отца, но он указал мне на дверь.
- А эта красавица тоже пренебрегает вами?
- Нет, мы видимся вечерами и беседуем.
- Тайно?
- Да, иначе не получается.
- А кто ее отец?
- Пекарь и красильщик. А ее зовут Икбала - Приносящая Счастье.
- Какое красивое имя! Мне очень хочется, чтобы ваше желание исполнилось.
- Это произойдет, ибо именно такова воля Аллаха. Ее мать - наша союзница.
- Слава Богу!
- Она оберегает наши свидания, пока пекарь спит. Да даст ей Аллах долгие годы жизни и много внуков. А старик пусть растит чеснок и глотает чернила, пока не решится стать моим тестем.
- Вот вы и используйте его в качестве чернильницы, когда кончатся ваши суры и понадобится писать новые. А где живет этот злобный отец очаровательной дочки?
- В Енибашлы.
- Это я знаю. А в каком доме?
- Если вы отсюда войдете в деревню, то будет пятый дом справа. У дверей висят деревянное яблочное пирожное, желтая перчатка и красный чулок. А зачем вам это знать?
- Мне бы хотелось познакомиться с ним.
- Это несложно.
- А как?
- Попросите его что-нибудь вам покрасить.
- А что, можно перекрасить вороного в голубой цвет. Но долго ждать, пока высохнет.
- Тогда купите у него что-нибудь сладкое, например, голову сахара.
- А что, он еще и сахар изготовляет?
- Да, он печет все.
- Но не перчатки и чулки же! Стойте! Вы слышали? Я остановил лошадь и прислушался.
- Нет, - ответил он.
- Мне показалось, что кто-то вдали закричал. Он тоже замер - прислушался. Крик повторился.
- Так кричат люди, которых мучают.
- Да нет, - отозвался он. - Это лягушка.
- Никогда не слышал лягушки с таким голосом!
- Значит, жаба. Я слышал, так квакают жерлянки. Крик исходит из того кустарника, слева, это точно зверек. А мой путь лежит направо, надо расставаться.
- А можно перед этим узнать ваше имя?
- Меня везде зовут Али-книготорговец.
- Спасибо. А далеко от Енибашлы до вашего Кабача?
- Меньше часа пути. Хотите навестить?
- Вполне возможно.
- Приезжайте, посмотрите мою мастерскую. Может, тогда я спрошу вас о том, о чем сейчас не спросил…
- А почему не спросили?
- Это невежливо.
- Но я ведь же расспрашивал о ваших личных делах!
- Вы- другой, вам можно, ведь вы путешествуете почти инкогнито. - И он засмеялся так заразительно, что я тоже не удержался и расхохотался.
- О, вы ошибаетесь.
- Нет. Вы можете ехать, а можете не ехать. Вы - ученый или придворный императорского двора, хотя и христианин. Будь вы мусульманином, вы почли бы за честь поиметь записку с Фатихой. Мне известно, что у великого господина при дворе состоят и христиане, и ваш вороной может быть из конюшен падишаха. Я прав?
- Нет.
- Хорошо. Я молчу.
- И поступаете мудро. Можете описать ваше жилище?
- Охотно. Войдете в деревню и как раз пятый дом справа - мой. Это небольшое строение. Отец был бедным пастухом; мать была еще жива, когда я ушел в Мекку. Потом она вскоре умерла, и отца постиг удар. С тех пор он недвижим и только просит Аллаха забрать его к себе. Я же прошу Бога подольше сохранить его для меня.
Однажды, когда я был еще мальчишкой, к нам в дом пришел нищий и попросил милостыню. Ему дали кров и молоко с хлебом. Большего у нас самих не было. Я сделал что-то такое, что рассердило мать. Тогда гость вынул листок бумаги и карандаш. Это был католик, и он написал мне строку из Библии и наказал выучить ее наизусть. Я носил этот клочок при себе как амулет, пока тот не сгнил.
Я взял часовщика-книготорговца за руку и спросил:
- Вы любите своего отца?
- Господин, зачем спрашивать? Разве есть сыновья, не любящие отцов? Разве может ребенок забыть родителей, которые дали ему все, что у них было?
- Вы правы. Мой вопрос излишен. Может статься, мне удастся повидать вашего отца. Аллах джуселлимак! Да спасет вас Бог!
- Ди аман Алла! Да хранит вас Бог! - отвечал он, прижав мою ладонь себе ко лбу. Потом он взял поводья в правую руку и ускакал.