- Я не поверю в них, если ты докажешь мне, что способен с ними бороться.
- Думаю, что способен.
- Вот как?
- Да, государь.
- Понимаю. У тебя есть свои хитрости, лиса ты этакая!
- Ваше величество согласны подняться?
- А для чего?
- Чтобы пройтись со мной до старых помещений Лувра.
- По направлению к улице Астрюс?
- Как раз к тому месту, где начали строить мебельный склад, но бросили, с тех пор как ваше величество не желает иметь никаких вещей, кроме скамеечек для молитвы и четок в виде черепов.
- В такой поздний час?
- Луврские часы только что пробили десять. Сейчас не так уж поздно.
- Очень это далеко, герцот.
- Галереями туда можно дойти за каких-нибудь пять минут, государь.
- Если то, что ты мне покажешь, будет не очень примечательно, берегись…
- Ручаюсь вам, государь, что это очень примечательно.
- Что ж, пойдем, - решился король. Он сделал над собой усилие и поднялся с кресла.
Герцог взял плащ короля и подал ему шпагу; затем, вооружившись подсвечником с толстой восковой свечой, он прошел вперед и повел по галерее его христианнейшее величество, которое тащилось за ним своей шаркающей походкой.
XIII. Спальное помещение
Было всего десять часов, как сказал д'Эпернон, но в Лувре царила мертвая тишина. Снаружи неистовствовал ветер, заглушавший шаги часовых и скрип подъемных мостов.
Действительно, меньше чем через пять минут король и его спутник дошли до помещений, выходивших на улицу Астрюс.
Из кошеля, висевшего у пояса, герцог достал ключ, спустился на несколько ступенек вниз, пересек какой-то дворик и отпер дверь, скрытую желтеющими кустами ежевики. Шагах в десяти от нее виднелась каменная лестница, которая вела в просторную комнату или, вернее, длинный зал.
У д'Эпернона имелся ключ и от этого помещения. Он тихонько открыл дверь.
В зале стояло сорок пять кроватей; на каждой из них лежал спящий человек.
Король взглянул на кровати, на спящих и, обратившись к герцогу, "спросил с тревожным любопытством:
- Кто эти люди?
- Сегодня они спят, но с завтрашнего дня спать не будут, то есть будут по очереди.
- А почему?
- Чтобы вы, ваше величество, могли спокойно спать.
- Объяснись: это твои друзья?
- Они выбраны мною, государь, отсортированы, как зерна на гумне. Это бесстрашные телохранители, которые станут сопутствовать вашему величеству неотступно, как тень. Они будут находиться всюду, где находится ваше величество, и не подпустят к вам никого ближе, чем на расстояние шпаги.
- Ты это придумал, д'Эпернон?
- Ну да, бог мой, я один, государь.
- Это вызовет всеобщий смех.
- Не смех, а страх.
- Твои дворяне такие грозные?
- Государь, это стая псов, которую вы напустите на любую дичь. Они будут знать только вас, только с вашим величеством иметь дело, только у вас просить света, тепла, жизни.
- Но я на этом разорюсь.
- Разве король может разоряться?
- Я с трудом оплачиваю своих швейцарцев.
- Посмотрите хорошенько на этих пришельцев, государь!
Продолговатый зал был разделен в длину перегородкой, по одну сторону ее архитектор устроил сорок пять альковов, которые были расположены, словно келейки, один подле другого и выходили в проход, где стояли король и д'Эпернон.
В каждом их этих альковов пробита была дверца, соединявшая его с чем-то вроде комнаты.
Благодаря такому остроумному устройству дворяне могли от исполнения служебных дел сразу же переходить к частной жизни.
К своим общественным обязанностям они приобщались через альков.
Семейная и личная жизнь их протекала в примыкавшем к алькову помещении.
В каждом таком помещении имелся выход на балкон, который шел вдоль всей наружной стены.
Король не сразу понял все эти тонкости.
- Почему ты показал мне их в кроватях, спящими? - спросил король.
- Я полагал, что вашему величеству так легче произвести смотр. На каждом из этих альковов имеется номер, под тем же номером числится и обитатель алькова. Следовательно, каждый из них может быть и номером и человеком.
- Недурно придумано, - сказал король, - в особенности если у них одних будет ключ ко всей этой арифметике. Но сколько они будут мне стоить? Если недорого, это меня, пожалуй, убедит. Но их внешний вид, д'Эпернон, не очень привлекателен.
- Государь, я знаю, что они несколько отощали да и загорели на солнце наших южных провинций. Я был таким же худым и смуглым; они пополнеют и побелеют, подобно мне.
- Гм! - промычал Генрих, искоса взглянув на д'Эпернона.
Наступила пауза, вскоре прерванная королем.
- Вот этот говорит во сне, - сказал он, с любопытством прислушиваясь.
- В самом деле?
- Да. Послушай.
И правда, один из гасконцев что-то шептал с печальной улыбкой.
Король подошел к нему на цыпочках.
- …Если вы женщина, - говорил тот, - бегите! Спасайтесь!..
- Ого, - сказал Генрих, - он дамский угодник.
- Что вы о нем скажете, государь?
- У него приятное лицо.
Д'Эпернон поднес свечу к алькову.
- К тому же руки у него белые, а борода хорошо расчесана.
- Это господин Эрнотон де Карменж, красивый, милый, - он далеко пойдет.
- А рядом с ним - престранная личность. Какая рубашка у этого тридцать первого номера! Можно подумать, власяница кающегося грешника.
- Это господин де Шалабр. Если он разорит ваше величество, то, ручаюсь, не без выгоды для себя.
- А вон тот, с таким мрачным лицом? Он, видно, не о любви грезит?
- Какой у него номер, государь?
- Двенадцатый.
- Острый клинок, железное сердце, отличная голова - господин де Сент-Малин, государь.
- Да, если хорошенько подумать, ла Валет, мысль твоя не плоха!
- Еще бы! Сами посудите, государь, какое впечатление произведут эти сторожевые псы, которые словно тень будут следовать за вашим величеством. Молодцов этих никто не видел, и при случае они не посрамят вас!
- Да, да, ты прав. Но только…
- Что?
- Полагаю, они будут следовать за мною не в этих лохмотьях? Не хочу, чтобы моя тень или, вернее, мои тени опозорили меня своим видом.
- Вот, государь, мы и возвращаемся к расходу.
- А ты рассчитывал обойти его?
- Нет, напротив: во всяком деле - это главное. Но у меня возникла одна мысль.
- Ну так выкладывай ее.
- Если бы это зависело от меня, каждый из этих дворян нашел бы завтра утром на табурете, где лежат его лохмотья, кошель с тысячью экю: жалованье за первую половину года.
- Тысяча экю за полугодие, шесть тысяч ливров в год!.. Помилуйте, да вы спятили, герцог. Целый полк обошелся бы дешевле.
- Вы забываете, государь, что им предстоит стать тенями вашего величества. А вы сами изволили сказать, что тени ваши должны быть пристойно одеты. Каждый будет обязан употребить часть этих денег на одежду и вооружение, которые сделали бы честь вашему величеству. Так вот, если на экипировку положить полторы тысячи ливров, то жалованье за первый год составит четыре с половиной тысячи, а за второй год и все последующие - по три.
- Это более приемлемо.
- Ваше величество согласны?
- Есть лишь одно затруднение, герцог.
- Какое?
- Отсутствие денег.
- Государь, я нашел средство.
- Достать деньги?
- Да, государь, для вашей охраны.
"Какой-нибудь новый способ выуживания грошей у народа", - подумал король, искоса глядя на д'Эпернона. Вслух же он сказал:
- Что это за средство?
- Ровно полгода назад был опубликован указ о налоге на дичь и рыбу.
- Возможно.
- За первое полугодие поступило шестьдесят пять тысяч экю, которые королевский казначей намеревался внести в казну сегодня утром. Я предупредил его, чтобы он этого не делал. Казначей ожидает распоряжений вашего величества.
- Я предназначал эти деньги на военные расходы, герцог.
- Вот именно, государь. Для ведения войны необходимы люди. Для королевства главное - безопасность особы короля. Эти условия соблюдаются, когда деньги идут на охрану престола.
- Доводы твои убедительны. Но по твоему расчету получается, что мы расходуем только сорок пять тысяч экю. На мои полки остается, таким образом, еще двадцать тысяч.
- Простите, государь, и, если на то будет воля вашего величества, я найду применение и для этих двадцати тысяч.
- Вот как, ты найдешь им применение?
- Да, государь, я возьму их в счет поступлений по моему откупу.
- Так я и думал, - сказал король. - Ты нанимаешь мне охрану, чтобы поскорее получить эти денежки.
- О государь, как вы можете так говорить!
- Но почему ты набрал именно сорок пять человек? - спросил король, думая о другом.
- Вот почему, государь. Три - число священное. К тому же оно удобно. У вас будет охрана из дворян в количестве трижды пятнадцати человек: пятнадцать дежурят, тридцать отдыхают. Каждое дежурство двенадцати часовое. В течение этих двенадцати часов справа и слева от вас будет неизменно находиться по пяти человек, двое спереди и трое сзади. Пусть попробуют напасть на вас при такой охране!
- Черт побери, герцог, ловко придумано, поздравляю.
- Взгляните на них, государь: право же, они производят прекрасное впечатление.
- Да, если их приодеть, вид у них будет неплохой.
- Господину де Жуаезу вряд ли пришла бы в голову такая мысль!
- Д'Эпернон, д'Эпернон! Неблагородно это - плохо отзываться об отсутствующих.
- Кстати, государь, - проговорил д'Эпернон после краткой паузы, - я хотел кое о чем попросить ваше величество.
- И правда, я был бы весьма удивлен, если бы ты ничего не попросил.
- Сегодня ваше величество полны горечи.
- Да нет же, ты не понял меня, друг мой, - сказал король. - Я хотел сказать, что, оказав мне услугу, ты имеешь право просить.
- Тогда другое дело, государь. К тому же я хотел просить у вас должность.
- Должность? Ты, генерал-полковник инфантерии, хочешь еще какую-то должность? Такое бремя раздавит тебя!
- На службе вашего величества я могуч, как Самсон.
- Ну так проси, - со вздохом сказал король.
- Я хотел бы, чтобы ваше величество назначили меня командиром этих сорока пяти гасконцев.
- Как! - изумился король. - Ты готов на такое самопожертвование? Превратиться в начальника охраны?
- Да нет же, нет, государь.
- Слава богу, так чего же тебе надобно? Говори.
- Я хочу, чтобы ваши телохранители, а мои земляки слушались моих приказов больше, чем чьих бы то ни было… Впрочем, у меня будет заместитель.
"За этим что-то кроется", - подумал Генрих, покачав головой. Вслух же он произнес:
- Отлично. Получишь командование.
- И это остается втайне?
- Да, но кто же будет официальным командиром твоих Сорока пяти?
- Молодой Луаньяк.
- Отлично.
- Значит, решено, государь?
- Да, но…
- Но?
- Какую роль играет при тебе Луаньяк?
- Он мой д'Эпернон, государь.
- Ну, так он тебе недешево стоит, - буркнул король.
- Ваше величество изволили сказать…
- Я сказал, что согласен.
- Государь, я иду к казначею за сорока пятью кошельками.
- Сегодня вечером?
- Надо же, чтобы мои ребята нашли их завтра на своих табуретах!
- Верно. Иди! Я возвращаюсь к себе.
- И вы довольны, государь?
- Пожалуй, доволен.
- Во всяком случае, вы под надежной охраной.
- Да, меня охраняют люди, спящие так, что их не добудишься.
- Зато завтра они будут бодрствовать, государь.
Д'Эпернон проводил Генриха, говоря про себя:
"Если я не король, то охрана у меня как у короля, и, тысяча чертей, она мне ровно ничего не стоит!"
XIV. Тень Шико
Мы сказали выше, что король никогда не испытывал разочарования в друзьях. Он знал их недостатки и достоинства и читал в глубине их сердец не хуже самого царя небесного.
Он сразу понял, куда клонит д'Эпернон. Но так как он приготовился дать деньги, ничего не получая взамен, а вышло, что он получил взамен шестидесяти тысяч экю сорок пять телохранителей, идея гасконца ему просто показалась находкой.
К тому же это было нечто новенькое. А бедному королю Франции подобный товар поступает не слишком часто, особенно такому королю, как Генрих III: ведь после того как он закончит свои выходы, причешет собачек, переберет четки в форме черепов и испустит положенное количество вздохов, делать ему совершенно нечего.
Направляясь в свои покои, где ждал его дежурный служитель, немало заинтригованный этой необычной вечерней прогулкой, Генрих обдумывал преимущества, связанные с учреждением отряда Сорока пяти.
"И правда, - размышлял король, - люди эти, наверно, храбры и, возможно, будут мне преданны. У иных внешность располагающая, у других мрачноватая: слава богу, есть на все вкусы. К тому же это великолепно - конвой из сорока пяти вояк, в любой миг готовых выхватить, из ножен шпаги!"
Но, несмотря на эти утешительные мысли, Генрихом опять овладела глубокая скорбь, которая превратилась, можно сказать, в обычное для него состояние духа. Время было суровое, люди кругом злонамеренные, венцы монархов так непрочно держались на головах, что он снова ощутил неодолимое желание умереть или предаться бурному веселью, лишь бы на миг излечиться от болезни, уже тогда названной англичанами сплином.
Он стал искать глазами Жуаеза и, не видя его, справился о нем у служителя.
- Его светлость еще не возвращались, - ответил тот.
- Хорошо. Позовите камердинеров, а сами можете идти.
Войдя в спальню, Генрих окинул беглым взглядом изысканные, до мельчайших подробностей обдуманные принадлежности туалета, о котором он так заботился прежде, желая быть изящнейшим щеголем христианского мира, раз ему не удалось стать величайшим из его королей.
Но теперь его больше не занимал тот тяжкий труд, которому он некогда столь беззаветно отдавал силы. Генрих уподобился старой кокетке, сменившей зеркало на молитвенник: предметы, прежде столь ему дорогие, теперь вызывали в нем чуть ли не отвращение.
Надушенные мягкие перчатки, маски из тончайшего полотна, пропитанные всевозможными мазями, химические составы, для того чтобы завивать волосы, подкрашивать бороду, румянить мочки ушей и придавать блеск глазам, - он уже давно пренебрегал всем этим; пренебрег и на этот раз.
- В постель, - сказал он со вздохом.
Двое камердинеров разоблачили короля, натянули ему на ноги ночные кальсоны из тонкой шерсти и, осторожно приподняв, уложили его особу под одеяло.
- Чтеца его величества! - крикнул один из них, ибо Генрих засыпал с большим трудом и, совершенно измученный бессонницей, иногда пытался задремать под чтение вслух.
- Нет, никого не надо, - сказал Генрих, - и чтеца тоже. Пусть он лучше почитает за меня молитвы. Но если вернется господин Жуаез, приведите его ко мне.
- А если он поздно вернется, государь?
- Увы! - сказал Генрих. - Он всегда возвращается поздно. Но приведите его, когда бы он ни возвратился.
Слуги потушили свечи, зажгли у камина лампу, в которой горели ароматичные масла, дававшие бледное голубоватое пламя - с тех пор как Генрихом овладели погребальные мысли, ему нравилось такое фантасмагорическое освещение, - и вышли на цыпочках из тихой опочивальни.
Генриха III, храброго перед лицом настоящей опасности, одолевали суеверные страхи, свойственные детям и женщинам. Он боялся злых духов, страшился призраков, и вместе с тем это чувство служило ему своеобразным развлечением. Когда он боялся, ему было не так скучно; он уподоблялся некоему заключенному, до того истомленному тюремной праздностью, что, когда ему сообщили о предстоящем допросе под пыткой, он ответил: "Отлично! Хоть какое-нибудь разнообразие".
Итак, Генрих следил за отблесками масляной лампы, вперял взор в темные углы комнаты и старался уловить малейший звук, по которому можно было бы определить таинственное появление призрака, но вот глаза его, утомленные всем виденным, закрылись, и он задремал, убаюканный одиночеством и тишиной.
Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне и наяву он находился в возбуждении, подтачивающем его жизненные силы. Так и теперь ему почудился в комнате какой-то шорох, и он проснулся.
- Это ты, Жуаез? - спросил он.
Ответа не последовало.
Свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота орнамента.
- Один! Опять один! - прошептал король. - Ах, верно говорит пророк: великим мира сего надлежит скорбеть. Лучше было бы сказать: они всегда скорбят.
После краткой паузы он пробормотал:
- Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни. Как одинок я буду после смерти!..
- Ну, ну, насчет одиночества после смерти - это как сказать, - ответил чей-то резкий голос, прозвучавший в нескольких шагах от кровати. - А черви-то у тебя не считаются?
Ошеломленный король приподнялся на своем ложе и с тревогой оглядел комнату.
- Узнаю этот голос, - прошептал он.
- Слава богу! - ответил голос.
Холодный пот выступил на лбу короля.
- Можно подумать, что это Шико…
- Горячо, Генрих, горячо! - ответил голос.
Генрих спустил с кровати одну ногу и различил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д'Эпернону, чью-то фигуру - тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый свет. Таким отблеском освещены у Рембрандта лица на заднем плане картины, почему их не сразу можно заметить. Видна была лишь ручка кресла, на которую опирался сидевший, и его костлявое колено.
- Господи, спаси и помилуй! - вскричал Генрих. - Да это тень Шико!
- Бедняжка Анрике, - произнес голос, - ты, оказывается, все так же глуп!
- Глуп?!
- Тени не могут говорить, дурачина, - у них нет тела и, следовательно, нет языка, - продолжало существо, сидевшее в кресле.
- Так, значит, ты действительно Шико? - вскричал король, обезумев от радости.
- На этот счет пока ничего решать не будем.
- Как, неужели ты не умер, дорогой мой Шико?
- Да нет же, напротив, я умер, я сто раз мертв.
- Шико, мой единственный друг!
- Ты по-прежнему твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери!
- А ты изменился, Шико? - грустно спросил король.
- Надеюсь.
- Шико, друг мой, - сказал король, спустив с кровати, обе ноги, - скажи, почему ты меня покинул?
- Потому что умер.
- Но ведь ты сам сказал, что жив.
- И повторяю то же самое.
- Как же это понимать?
- Для одних я умер, Генрих, а для других жив.
- А для меня?
- Для тебя я мертв.
- Почему?
- Ты в своем доме не хозяин.
- Как так?
- Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.
- Милостивый государь!..