- Ясное дело: если не понимают языка, на котором вы напечатаны.
- Короли ведь все знают, государь.
- Это говорят народу, господин Шико, и то же самое льстецы говорят королям.
- В таком случае мне незачем читать письмо вашему величеству.
- Кажется, латинский язык схож с итальянским?
- Так утверждают, государь.
- И с испанским?
- Да.
- Раз так, попытаемся: я немного знаю по-итальянски, а мое гасконское наречие весьма походит на испанский.
Шико поклонился.
- Итак, ваше величество, изволите приказать?..
- Я прошу вас, дорогой господин Шико.
Шико начал читать:
- "Frater carissime! Sincerus amor quo te prosequebatur germanus noster Carolus nonus, functus nuper, colet usque regiam nostram et pectori meo percinaciter adhaeret".
Генрих и бровью не повел, но в конце фразы жестом остановил Шико.
- Или я сильно ошибаюсь, - сказал он, - или здесь говорится о любви, об упорстве и о моем брате Карле Девятом?
- Не стану отрицать, - сказал Шико. - Латынь такой замечательный язык, что все это может вполне уместиться в одной фразе.
- Продолжайте, - приказал король.
Беарнец с той же невозмутимостью прослушал то, что говорилось в письме о его жене и виконте де Тюренне. Но когда Шико произнес это имя, он спросил:
- Turennius, вероятно, значит Тюренн?
- Думаю, что так, государь.
- A Margota - уменьшительное, которым мои братья, Карл Девятый и Генрих Третий, называли свою сестру и мою возлюбленную супругу Маргариту?
- Не вижу в этом ничего невозможного, - ответил Шико.
И он прочел письмо до конца, причем выражение лица Генриха ни разу не изменилось.
- Все? - спросил он.
- Так точно, государь.
- Звучит очень красиво.
- Не правда ли, государь?
- Вот беда, что я понял всего два слова - Turennius и Margota, да и то с грехом пополам!
- Непоправимая беда, государь, разве что ваше величество прикажете какому-нибудь ученому мужу перевести письмо.
- Ни в коем случае, - поспешно возразил Генрих, - да и вы сами, господин Шико, так заботливо охраняли доверенную вам тайну, что вряд ли посоветовали бы мне дать этому письму огласку.
- Нет, разумеется.
- Но вы думаете, что это следовало бы сделать?
- Раз ваше величество изволит спрашивать меня, я скажу, что письмо, вероятно, содержит какие-нибудь добрые советы, и ваше величество могли бы извлечь из них пользу.
- Да, но доверить эти полезные советы я мог бы не всякому.
- Разумеется.
- Ну, так я попрошу вас сделать следующее, - сказал Генрих, словно осененный внезапной мыслью.
- Что именно?
- Пойдите к моей жене Марго. Она женщина ученая. Прочитайте ей письмо, она уж наверняка в нем разберется и все мне растолкует.
- Как вы великолепно придумали, ваше величество! - вскричал Шико. - Это же золотые слова!
- Правда? Ну, так иди.
- Бегу, государь.
- Только не измени в письме ни единого слова.
- Да я и не могу этого сделать: я должен был бы знать латынь, а я ее не знаю.
- Иди же, друг мой, иди.
Шико осведомился, как ему найти госпожу Маргариту, и оставил короля, более чем когда-либо убежденный в том, что Генрих Наваррский - личность загадочная.
XIV. Аллея в три тысячи шагов
Королева жила в противоположном крыле замка. Оттуда постоянно доносилась музыка, а под окнами постоянно прогуливался какой-нибудь кавалер в шляпе с пером.
Знаменитая аллея в три тысячи шагов начиналась под окнами Маргариты, и взгляд королевы с удовольствием останавливался на цветочных клумбах и увитых зеленью беседках.
Рожденная у подножия трона, дочь, сестра и жена короля, Маргарита много страдала в жизни. Поэтому, как ни философично старалась она относиться к жизни, время и горести наложили отпечаток на ее лицо.
И все же Маргарита оставалась необыкновенно красивой, особой, одухотворенной красотой. На лице королевы всегда играла приветливая улыбка, у нее были блестящие глаза, легкие, женственные движения. Недаром ее боготворили в Нераке, куда она внесла изящество, веселье, жизнь.
Хотя Маргарита и привыкла жить в Париже, она терпеливо сносила жизнь в провинции - уже одно это казалось добродетелью, за которую жители Наварры были ей благодарны.
Двор ее был не просто собранием кавалеров и дам: все любили ее - и как королеву и как женщину. Она умела так использовать время, что каждый прожитый день приносил что-нибудь ей самой и не был потерян для окружающих.
В ней накопилось много горечи против недругов, но она терпеливо ждала возможности отомстить. Она смутно ощущала, что под маской беззаботной снисходительности Генрих Наваррский таил недружелюбное чувство к ней и отмечал каждый ее поступок. Но никто, кроме Екатерины Медичи и, быть может, Шико, не мог бы сказать, почему так бледны щеки Маргариты, почему взгляд ее часто туманит неведомая грусть, почему, наконец, ее сердце, способное на глубокое чувство, обнаруживает царящую в нем пустоту, которая отражается даже во взгляде, некогда столь выразительном.
У Маргариты не было никого, кому она могла довериться.
Она была по-настоящему одинока, и, может быть, именно это придавало в глазах наваррцев особое величие всему ее облику.
Что касается Генриха, то он щадил в жене принцессу из французского королевского дома и обращался с ней с подчеркнутой вежливостью или изящной непринужденностью. Поэтому при неракском дворе все казалось на первый взгляд вполне благополучным.
Итак, по совету Генриха, Шико, самый наблюдательный и дотошный человек на свете, явился на половину Маргариты, но никого там не нашел.
- Королева, - сказали ему, - находится в конце знаменитой аллеи в три тысячи шагов.
И он отправился туда.
В конце аллеи он заметил под кустами испанского жасмина и терна группу кавалеров и дам в бархате, лентах и перьях. Может быть, все это убранство могло показаться несколько старомодным, но для Нерака в нем было великолепие и даже блеск.
Так как впереди Шико шел королевский паж, Маргарита, взгляд которой меланхолично блуждал по сторонам, узнала цвета Наварры и подозвала его.
- Чего тебе надобно, д'Обиак? - спросила она.
Молодой человек, вернее, мальчик, ибо ему было не более двенадцати лет, покраснел и преклонил колено.
- Государыня, - сказал он по-французски, ибо королева строго запретила употреблять местное наречие при дворе, - некий дворянин, прибывший из Лувра к его величеству королю, просит ваше величество принять его.
Красивое лицо Маргариты вспыхнуло. Она быстро обернулась с тем неприятным чувством, которое при любой неожиданности испытывают люди, привыкшие к огорчениям.
В двадцати шагах от нее неподвижно стоял Шико, и фигура гасконца отчетливо вырисовывалась на оранжевом фоне вечернего неба. Вместо того чтобы подозвать к себе вновь прибывшего, королева сама покинула круг придворных.
Но, повернувшись к ним, чтобы проститься, она послала прощальный привет одному наиболее роскошно одетому и красивому кавалеру.
Несмотря на этот знак, сделанный с тем, чтобы успокоить кавалера, тот явно волновался. Маргарита уловила это проницательным взором женщины и потому добавила:
- Господин де Тюренн, соблаговолите сказать дамам, что я скоро вернусь.
Красивый кавалер, одетый в белое и голубое, поклонился более поспешно, чем это сделал бы равнодушно настроенный придворный.
Королева быстрым шагом подошла к Шико, неподвижному наблюдателю этой сцены, так соответствовавшей тому, о чем гласило привезенное им письмо.
- Господин Шико?! - удивленно вскричала Маргарита, вплотную подходя к гасконцу.
- Я у ног вашего величества, - ответил Шико, - и вижу, что ваше величество по прежнему добры и прекрасны и царите в Нераке, как царили в Лувре.
- Да это же просто чудо - видеть вас так далеко от Парижа!
- Простите, государыня, не бедняге Шико пришло в голову совершить это чудо.
- Охотно верю, но вы же скончались.
- Я изображал покойника.
- С чем же вы к нам пожаловали, господин Шико? Неужели, на мое счастье, во Франции еще помнят королеву Наваррскую?
- О, ваше величество, - с улыбкой сказал Шико, - у нас не забывают королев, когда они молоды и прекрасны, как вы!
- Значит, в Париже по-прежнему любезны?
- Король французский, - добавил Шико, не отвечая на последний вопрос, - даже написал об этом королю Наваррскому.
Маргарита покраснела.
- И вы доставили письмо?
- Нет, не доставил, по причинам, которые сообщит вам король Наваррский, но выучил наизусть.
- Понимаю. Письмо было очень важным, и вы опасались, что потеряете его или оно будет украдено?
- Именно так, ваше величество. Но, прошу прощения, письмо было написано по-латыни.
- Отлично! - вскричала королева. - Я знаю латынь.
- А король Наваррский, - спросил Шико, - этот язык знает?
- Дорогой господин Шико, - ответила Маргарита, - что знает и чего не знает король Наваррский, установить очень трудно.
- Вот как! - заметил Шико, чрезвычайно довольный тем, что не ему одному приходится разгадывать загадку.
- Вы прочли королю письмо? - спросила Маргарита.
- Оно ему предназначалось.
- И он понял, о чем идет речь?
- Только два слова.
- Какие?
- Turennius и Margota.
- Что же он сделал?
- Послал меня к вам, ваше величество.
- Ко мне?
- Да, он сказал, что в письме, видимо, говорится о вещах весьма важных и лучше всего, если перевод сделаете вы - прекраснейшая среди ученых женщин и ученейшая из прекрасных.
- Раз король так повелел, господин Шико, я готова вас выслушать.
- Благодарю, ваше величество. Где же вам угодно выслушать письмо?
- Здесь. Впрочем, нет, лучше у меня. Пойдемте в мой кабинет, прошу вас.
Маргарита внимательно поглядела на Шико, который приоткрыл ей истину, по-видимому, из жалости.
Бедная женщина чувствовала необходимость в поддержке, и, может быть, перед угрожающим ей испытание ем она захотела найти опору в любви.
- Виконт, - обратилась она к господину де Тюренну, - дайте мне руку и проводите до замка… Прошу вас, господин Шико, пройдите вперед.
XV. Кабинет Маргариты
Кабинет Маргариты, обставленный в тогдашнем вкусе, был полон картин, эмалей, фаянсовой посуды, дорогого оружия; столы завалены книгами и рукописями на греческом, латинском и французском языках; в просторных клетках щебетали птицы, на коврах спали собаки - словом, это был особый мирок, живущий одной жизнью с Маргаритой, которая умела так хорошо наполнить свое время, что из тысячи горестей создавала для себя радость.
Она усадила Шико в удобное и красивое кресло, обитое гобеленом с изображением Амура, который рассеивает вокруг себя облако цветов. Паж - не д'Обиак, но мальчик еще красивее лицом и еще богаче одетый - поднес королевскому посланцу вина.
Шико отказался и, после того как виконт де Тюренн вышел, стал читать наизусть письмо милостью божией короля Франции и Польши.
Произнося латинские слова, Шико ставил самые диковинные ударения, чтобы королева подольше не проникала в их смысл. Но, как ловко ни коверкал он свое собственное творение, Маргарита схватывала все на лету, ни в малейшей степени не пытаясь скрыть обуревавшие ее негодование и ярость.
Чем дальше читал Шико, тем мучительнее ощущал неловкость положения, в которое сам себя поставил. В некоторых местах он опускал голову, как исповедник, смущенный тем, что слышит.
Маргарита хорошо знала утонченное коварство своего брата, имея тому достаточно доказательств. Знала она также, ибо не принадлежала к числу женщин, склонных себя обманывать, как шатки были бы оправдания, которые она могла придумать. Вот почему в ее душе законный, гнев боролся с вполне обоснованным страхом.
Шико поглядывал время от времени на королеву и видел, что она понемногу успокаивается и приходит к какому-то решению.
Поэтому он уже гораздо более твердым голосом произнес завершающие королевское письмо формулы вежливости.
- Клянусь святым причастием, - сказала королева, когда Шико умолк, - братец мой прекрасно пишет по-латыни. Какой стиль, какая сила выражений! Я никогда не думала, что он такой искусник.
Шико возвел очи горе и развел руками, как человек, который готов согласиться из любезности, хотя и не понимает существа дела.
- Вы не поняли? - спросила королева, знавшая все языки, в том числе и язык мимики. - А я-то думала, сударь, вы знаток латыни.
- Ваше величество, я все позабыл. Вот единственное, что сохранилось у меня в памяти: латинский язык лишен грамматического члена, имеет звательный падеж, и слово "голова" в нем среднего рода.
- Вот как! - раздался чей-то веселый и громкий голос.
Шико и королева одновременно обернулись. Перед ними стоял король Наваррский.
- Неужели по-латыни голова среднего рода, господин Шико? - спросил Генрих, подходя ближе. - А почему не мужского?
- Это удивляет меня так же, как и ваше величество, - ответил Шико.
- Я тоже этого не понимаю, - задумчиво проговорила Маргарита.
- Наверно, потому, - заметил король, - что головою могут быть и мужчина и женщина, в зависимости от свойств их натуры.
Шико поклонился.
- Объяснение самое подходящее, государь.
- Тем лучше. Очень рад, что я оказался человеком более глубоким, чем думал… А теперь вернемся к письму. Горю желанием, сударыня, услышать, что нового при французском дворе. К сожалению, наш славный господин Шико привез новости на языке, мне неизвестном… - И Генрих Наваррский сел, потирая руки, словно его ожидало нечто весьма приятное. - Ну как, господин Шико, прочитали вы моей жене это знаменитое письмо? - продолжал он.
- Да, государь.
- Расскажите же мне, дорогая, что в нем содержится?
- А не опасаетесь ли вы, государь, - сказал Шико, - что латинский язык послания является признаком неблагоприятным?
- Но почему? - спросил король.
Маргарита на мгновение задумалась, словно припоминая одну за другой все услышанные ею фразы.
- Наш любезный посол прав, - сказала она, - латынь в данном случае - плохой признак.
- Неужели? - удивился Генрих. - Разве в письме есть что-нибудь порочащее нас? Будьте осторожны, дорогая, ваш венценосный брат пишет весьма искусно и всегда проявляет изысканную вежливость.
- Это коварное письмо, государь.
- Быть этого не может!
- Да, да, в нем больше клеветы, чем нужно, чтобы поссорить не только мужа с женой, но и друга со всеми его друзьями.
- Ого! - протянул Генрих, выпрямляясь и нарочно придавая своему лицу, обычно столь открытому и благодушному, недоверчивое выражение. - Поссорить мужа с женой, то есть меня с вами?
- Да, государь.
- А по какому случаю, дорогая?
Шико сидел как на иголках.
- Быть беде, - шептал он, - быть беде…
- Государь, - продолжала королева, - если бы вызнали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу.
- Но каким же образом, - продолжал Генрих, - относящиеся к вам комплименты могут нас поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно, тогда, сударыня, дело другое: я понял бы политический расчет моего брата.
- Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна его политика?
- Да, мне известны причины, по которым Генриху де Валуа хотелось бы нас поссорить.
- Дело в том, сударь, что комплименты - лишь коварное вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей.
Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений.
Шико опустил голову. Генрих пожал плечами.
- Подумайте, дорогая, - сказал он, - может быть, вы недостаточно хорошо поняли всю эту латынь и письмо моего брата не столь уж злонамеренно.
Как ни кротко, как ни мягко произнес Генрих эти слова, королева Наваррская бросила на него недоверчивый взгляд.
- Поймите меня до конца, государь, - сказала она.
- Бог свидетель, только этого я и желаю, сударыня, - ответил Генрих.
- Нуждаетесь ли вы в своих слугах, скажите?
- Нуждаюсь ли я, дорогая? Что я стал бы делать без них, бог ты мой?!
- Так вот, государь, король хотел бы отдалить от вас лучших ваших слуг.
- Это ему не удастся.
- Браво, государь, - прошептал Шико.
- Ну, разумеется, - заметил Генрих с тем изумительным добродушием, которое до конца его жизни сбивало всех с толку, - ведь слуг привязывает ко мне чувство, а не выгода. Я ничего им дать не могу.
- Вы им отдаете свое сердце, свое доверие, государь, - это лучший дар короля.
- Да, дорогая, и что же?
- Я ничего не могу вам сказать, государь, - продолжала Маргарита, - не поставив под угрозу…
Шико понял, что он лишний, и отошел.
- Дорогой посол, - обратился к нему король, - соблаговолите подождать в моем кабинете: королева хочет сказать мне что-то наедине.
Видя, что супруги рады от него отделаться, Шико вышел из комнаты, отвесив обоим поклон.
XVI. Перевод с латинского
Итак, Генрих с супругой остались, к их обоюдному удовольствию, наедине.
На лице короля не было ни тени беспокойства или гнева. Он явно не понимал латыни.
- Сударь, - сказала Маргарита, - я жду ваших вопросов.
- Письмо, видно, очень беспокоит вас, дорогая, - сказал король. - Не надо так волноваться.
- Такое письмо, государь, целое событие. Король не посылает вестника к другому монарху, не имея на это важных причин.
- Полноте, довольно говорить об этом… Кажется, сегодня вечером вы даете бал?
- Да, государь, - удивленно ответила Маргарита. - Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы.
- А у меня завтра охота, облава на волков.
- У каждого свои развлечения, государь. Вы любите охоту, я - танцы. Вы охотитесь, я пляшу.
- Да, друг мой, - вздохнул Генрих. - И, по правде говоря, ничего дурного тут нет. Но меня тревожит один слух.
- Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух?
- А вы-то сами ничего не слышали? - продолжал Генрих.
Маргарита начала всерьез опасаться, что все это лишь способ нападения, избранный ее мужем.
- Я не любопытна, государь, - сказала она. - К тому же не придаю значения слухам.
- Так вы считаете, сударыня, что слухи надо презирать?
- Безусловно, государь.
- Я вполне с этим согласен, дорогая, и дам вам от личный повод применить свою философию.
Маргарита подумала, что наступает решительный момент. Она собрала все свое мужество и спокойно ответила:
- Хорошо, государь. Охотно сделаю это.
Генрих начал тоном кающегося грешника:
- Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссез?
- О моей фрейлине?
- Да.
- О вашей любимице, от которой вы без ума?
- Ах, дорогая, вы заговорили на манер одного из слухов, которые только что осуждали.
- Вы правы, государь, - улыбнулась Маргарита, - смиренно прошу у вас прощения.