- Итак, Фоссез больна, дорогая, и врачи не могут определить, что с ней.
- Как вы сказали? - воскликнула королева злорадно, ибо самая умная и великодушная женщина не может удержаться от удовольствия пустить стрелу в другую женщину, - Фоссез, этот цветок чистоты и невинности, больна? И врачи должны разбираться в ее радостях и горестях?
- Да, - сухо ответил Генрих. - Я говорю, что моя доченька Фоссез больна и скрывает свою болезнь.
- В таком случае, государь, - сказала Маргарита, которая по обороту, принятому разговором, решила, что ей предстоит даровать прощение, а вовсе не вымаливать его, - я не знаю, что угодно вашему величеству, и жду объяснений.
- Следовало бы… - продолжал Генрих. - Но я, пожалуй, слишком много требую от вас, дорогая…
- Скажите все же.
- Вам следовало бы сделать мне великое одолжение и посетить мою доченьку Фоссез.
- Чтобы я навестила эту девицу, о которой говорят, будто она имеет честь быть вашей возлюбленной?
- Не волнуйтесь, дорогая, - молвил король. - Честное слово, вы так громко говорите, что, чего доброго, вызовете скандал, а я не поручусь, что подобный скандал не обрадует Французский двор, ибо в письме короля, прочитанном Шико, стояло "quotidie scandalum", то есть "каждодневный скандал", - это понятно даже такому жал кому латинисту, как я.
Маргарита вздрогнула.
- К кому же относятся эти слова, государь? - спросила она.
- Вот этого я и не понял. Но вы знаете латынь и поможете мне разобраться…
Маргарита покраснела до ушей. Между тем Генрих опустил голову и слегка приподнял руку, словно простодушно раздумывая над тем, к кому при его дворе могло относиться это выражение.
- Хорошо, государь, - проговорила королева, - вы хотите, во имя нашего согласия, принудить меня к унизительному поступку. Я повинуюсь.
- Благодарю вас, дорогая, - сказал Генрих, - благодарю.
- Но какова будет цель моего посещения?
- Вы найдете Фоссез среди других фрейлин, ибо они спят в одном помещении. Вы сами знаете, как эти особы любопытны и нескромны, трудно себе представить, до чего они могут довести Фоссез. Ей надо покинуть помещение фрейлин.
- Если она хочет прятаться, пусть на меня не рассчитывает. Я не стану ее сообщницей.
И Маргарита умолкла, ожидая, как будет принят ее отказ.
Но Генрих словно ничего не слышал. Голова его снова опустилась, и он вновь принял тот задумчивый вид, который только что поразил королеву.
- Margota… - пробормотал он. - Margota cum Turennio… Вот те слова, которые я все время искал.
На этот раз Маргарита побагровела.
- Клевета, государь! - вскричала она. - Неужели вы станете повторять мне клеветнические наветы?
- Какая клевета? - спросил Генрих невозмутимо. - Разве вы обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я просто вспомнил одно место из письма моего брата: "Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac". Право же, надо, чтобы какой-нибудь латинист перевел мне письмо.
- Хорошо, прекратим эту игру, государь, - продолжала Маргарита, вся дрожа, - и скажите без обиняков, чего вы от меня желаете?
- Я хотел бы, чтобы вы перевели Фоссез в отдельную комнату и прислали к ней лекаря, способного держать язык за зубами, - например, вашего придворного лекаря.
- Понимаю! - вскричала королева. - Но есть жертвы, которых не может требовать даже король. Покрывайте сами грехи Фоссез, государь. Это ваше дело: страдать должен виновный, а не невинный.
- Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне выражение из этого загадочного письма.
- Каким образом?
- Виновный - по-латыни, кажется, nocens?
- Да, сударь.
- Так вот, в письме стоит: "Margota cum Turennio ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac". Боже, как жаль, что при такой хорошей памяти я так плохо образован!
- "Ambo nocentes…" - тихо повторила Маргарита, становясь белее своего крахмального кружевного воротника. - Он понял, понял!
- Что же, черт побери, хотел сказать мой братец? - безжалостно продолжал Генрих Наваррский. - Помилуй бог, дорогая, удивительно, что вы, так хорошо знающая латынь, еще не разъяснили мне этой фразы.
- Государь, я уже имела честь говорить вам…
- Э, черт возьми, - прервал ее король, - вот и сам Turennius бродит под вашими окнами и глядит наверх, словно дожидается вас, бедняга. Я дам ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то, что я хочу знать.
- Государь, государь! - вскричала Маргарита, приподнимаясь в кресле и складывая с мольбою руки. - Будьте великодушнее, чем все сплетники и клеветники Франции!
- Э, мой друг, сдается мне, что у нас в Наварре народ не более снисходительный, чем во Франции. Вы только что… проявили большую строгость к бедняжке Фоссез.
- Строгость? Я? - вскричала Маргарита.
- А как же, припомните. Однако нам подобает быть снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь: вы даете балы, я езжу на охоту.
- Да, да, государь, - сказала Маргарита, - вы правы, будем снисходительны друг к другу.
- Так вы проведаете Фоссез, не правда ли?
- Да, государь.
- Отделите ее от других фрейлин?
- Да, государь.
- Поручите ее своему лекарю.
- Да, государь.
- И если то, о чем говорят, правда и бедняжка поддалась искушению… - Генрих возвел очи горе. - Это возможно, - продолжал он. - Женщина - существо слабое, как говорится в Евангелии.
- Я женщина, государь, и знаю, что должна быть снисходительной к другим женщинам.
- Вы все знаете, дорогая. Вы поистине образец совершенства и…
- И что же?
- И я целую ваши ручки.
- Но поверьте, государь, - продолжала Маргарита, - жертву эту я приношу лишь из добрых чувств к вам.
- О, - сказал Генрих, - я вас отлично знаю, сударыня, и мой брат, король Франции, тоже: он говорит о вас в этом письме столько хорошего, помните? "Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet". Хороший пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы.
И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты.
- Передайте от меня тысячу нежных слов Фоссез, сударыня. Займитесь ею, как вы обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу вас лишь по возвращении; может быть, не увижу никогда… Волки - звери опасные. Дайте я поцелую вас, дорогая.
Он почти с нежностью поцеловал Маргариту и вышел, оставив ее ошеломленной всем, что она услышала.
XVII. Испанский посол
Король вернулся в свой кабинет, где его ожидал Шико.
- Знаешь, Шико, что говорит королева?
- Нет.
- Она говорит, что твоя проклятая латынь разрушит наше семейное счастье.
- Ради бога, государь, забудем всю эту латынь! - вскричал Шико.
- Я и не думаю больше о письме, черт меня побери, - сказал Генрих. - У меня есть дела поважнее.
- Ваше величество, предпочитаете развлекаться?
- Да, сынок, - сказал Генрих, недовольный тоном, которым Шико произнес эти слова. - Да, мое величество предпочитает развлекаться.
- Простите, но, может быть, я мешаю вашему величеству?
- Э, сынок, - продолжал Генрих, пожимая плечами, - я уже говорил тебе - у нас здесь не то что в Лувре. И охотой, и войной, и политикой мы занимаемся на глазах у всех.
В эту минуту дверь отворилась, и д'Обиак громким голосом доложил:
- Господин испанский посол.
Шико так и подпрыгнул в кресле, что вызвало у короля улыбку.
- Ну вот, - сказал Генрих, - и внезапное опровержение моих слов. Испанский посол!.. Что ему от нас нужно?
- Я удаляюсь, - смиренно сказал Шико. - Его величество Филипп Второй, наверно, направил к вам настоящего посла, а я ведь…
- Чтобы французский посол отступил перед испанским, да еще в Наварре! Помилуй бог, этого не будет. Открой вон тот книжный шкаф и расположись в нем.
- Но я даже невольно все услышу, государь.
- Ну и услышишь, черт побери, мне-то что? Я ничего не скрываю. Кстати, король, ваш повелитель, больше ни чего не велел мне передать, господин посол?
- Решительно ничего, государь.
- Ну и прекрасно, теперь тебе остается только смотреть и слушать, как делают все послы на свете. В этом шкафу ты отлично выполнишь свою миссию, дорогой Шико.
Шико поспешил влезть в шкаф и старательно опустил тканый занавес с изображением человеческих фигур.
Раздались чьи-то медленные, размеренные шаги, и в комнату вошел посол его величества Филиппа II.
Когда все предварительные формальности были выполнены, причем Шико из своего укрытия мог убедиться, что Генрих отлично умеет давать аудиенции, посол перешел к делу.
- Могу ли я без стеснения говорить с вашим величеством? - спросил он по-испански, ибо этот язык так похож на наваррское наречие, что любой гасконец отлично его понимает.
- Можете говорить, сударь, - ответил король.
- Государь, - сказал посол, - я доставил вам ответ его католического величества.
- Знаете, я очень забывчив, - молвил Генрих. - Соблаговолите напомнить, о чем шла речь, господин посол.
- По поводу захватов, которые производят во Франции лотарингские принцы.
- Да, особенно по поводу захватов моего куманька де Гиза. Отлично! Припоминаю, продолжайте, сударь, продолжайте.
- Государь, хотя король, мой повелитель, и получил предложение заключить союз с Лотарингией, он считает союз с Наваррой более честным и, скажем прямо, более выгодным. Король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.
Шико припал ухом к занавесу и даже укусил себя за палец, чтобы проверить, не спит ли он.
- Если мне ни в чем не откажут, - сказал Генрих, - поглядим, чего ж я могу просить.
- Всего, чего угодно будет вашему величеству.
- Помилуй бог - всего, чего угодно! Да я просто теряюсь.
- Его величество король Испании хочет, чтобы его новый союзник был доволен. Доказательством служит предложение, которое я уполномочен сделать вашему величеству.
- Я вас слушаю, - сказал Генрих.
- Король Франции относится к королеве Наваррской, как к заклятому врагу, и для вашего величества теперь нетрудно отвергнуть как супругу ту, кого даже родной брат перестал считать сестрой.
Генрих бросил взгляд на занавес, за которым Шико с расширенными от изумления глазами ожидал, к чему приведет это начало.
- Когда брак ваш будет расторгнут, - сказал посол, - союз между королями наваррским и испанским…
Генрих поклонился.
- Союз этот, - продолжал посол, - можно уже считать заключенным, ибо король Испании отдает инфанту, свою дочь, в жены королю Наваррскому, а сам женится на госпоже Екатерине Наваррской, сестре вашего величества.
Трепет удовлетворенной гордости пробежал по телу Генриха, дрожь ужаса охватила Шико: первый увидел, как на горизонте восходит во всем блеске солнце его счастливой судьбы, второй - как никнут и рассыпаются в прах скипетр и счастье дома Валуа.
Что касается невозмутимого испанца, то он не видел ничего, кроме инструкций, полученных от своего повелителя.
На мгновение воцарилась глубокая тишина, затем король Наваррский заговорил:
- Предложение, сударь, великолепно, и мне оказана высокая честь.
- Его величество, король Испании, - поспешил добавить гордый посол, - не сомневается, что предложение будет восторженно принято, но он намерен поставить вашему величеству одно условие.
- А, условие! - сказал Генрих. - Что ж, это справедливо. В чем оно состоит?
- Оказывая вашему величеству помощь против лотарингских принцев, то есть открывая вашему величеству дорогу к престолу Франции, мой повелитель желал бы сохранить за собой Фландрию, в которую мертвой хваткой вцепился монсеньер герцог Анжуйский. Итак, его величество король Испании поможет вам (тут посол замялся, ища подходящего выражения)… стать преемником французского короля; вы же гарантируете ему Фландрию. Зная мудрость вашего величества, я считаю свою миссию благополучно завершенной.
За этими словами последовало молчание, еще более глубокое, чем раньше.
Генрих Наваррский прошелся по кабинету.
- Так вот, сударь, - проговорил он наконец, - я отказываюсь от предложения его величества короля Испании.
- Вы отвергаете руку инфанты! - вскричал испанец. Ответ ошеломил его, словно внезапно полученный удар.
- Честь высока, сударь, - ответил Генрих, поднимая голову, - однако она не выше чести иметь супругой дочь короля Франции.
- Да, но первый брак влечет вас к могиле, государь. Второй же приближает к престолу.
- Я знаю, сударь, что вы сулите мне головокружительную судьбу, но я не стану покупать ее ценою крови и чести моих будущих подданных. Неужто, сударь, я обнажу меч против короля Франции, моего зятя, ради испанцев, иноземцев?! Неужто я остановлю победное шествие французского знамени? Неужто допущу, чтобы брат пошел на брата, и приведу иноземцев в свое отечество?! Сударь, выслушайте меня: я просил у моего соседа, короля Испании, помощи против господ де Гизов, смутьянов, посягающих на мое наследие, но не против герцога Анжуйского, моего зятя, не против короля Генриха Третьего, моего друга, не против моей супруги, сестры короля, моего сюзерена. Король испанский хочет вновь завладеть ускользающей от него Фландрией? Пусть он поступит, как его отец, Карл Пятый; пусть попросит у короля Франции пропустить его через французские владения и явится во Фландрию с требованием, чтобы ему возвратили звание первого гражданина города Гента. Готов поручиться, что король Генрих Третий пропустит его, так же как это сделал в свое время король Франциск Первый… Я домогаюсь французского престола? Так, видимо, считает его католическое величество. Быть может. Но я не нуждаюсь в его помощи, чтобы завладеть этим престолом. Если престол окажется пустым, я сам возьму его, вопреки всем величествам на свете. Прощайте же, сударь! Передайте брату моему Филиппу, что я благодарю его за сделанное мне предложение. Но я счел бы себя смертельно обиженным, если бы он хоть на мгновение мог подумать, что я способен принять его. Прощайте, сударь!
Посол не мог прийти в себя от изумления. Он пробормотал:
- Остерегитесь, сударь: доброе согласие между соседями легко можно нарушить одним неосторожным словом.
- Господин посол, - продолжал Генрих, - запомните, что я вам скажу. Быть или не быть королем Наварры, для меня одно и то же. Венец мой так невесом, что я не замечу, если он упадет с моей головы. Передайте вашему повелителю, что я претендую на большее, чем на то, что он мне посулил. Прощайте.
И Генрих, вновь становясь не самим собою, не тем человеком, которого все в нем видели, с любезной улыбкой проводил посла до порога.
XVIII. Король Наваррский раздает милостыню
Шико был так изумлен, что даже не подумал вылезти из книжного шкафа, когда Генрих остался один. Король сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.
- Ну, как, по-твоему, я вышел из положения, метр Шико?
- Замечательно, государь. Для короля, не часто принимающего послов, вы прекрасно умеете это делать.
- А ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.
- Как так, государь?
- Э, друг мой, слишком очевидно, что поссорить нас с женой кое-кому очень выгодно.
- Признаюсь, государь, что я не так проницателен, как вы думаете.
- Ну конечно, брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся с его сестрой.
- Почему же? Растолкуйте мне. Черт побери, я и не думал, что найду такого хорошего учителя!
- Ты знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое?
- Я этого не знал, государь, но подозревал.
- Что приданое состояло из трехсот тысяч золотых экю?
- Сумма неплохая.
- И нескольких крепостей, в том числе Кагора?
- Отличный, черт возьми, город!
- Я потребовал не денег (как я ни беден, я считаю себя богаче короля Франции) - крепость Кагор.
- Клянусь богом, вы правильно поступили, государь.
- Вот потому-то… - сказал король со своей тонкой улыбкой. - Теперь понимаешь?
- Нет, черт меня побери!
- Потому-то меня и пытаются поссорить с женой, да так основательно, чтобы я потребовал развода. Нет жены - нет и приданого: трехсот тысяч экю, крепостей и, главное, Кагора. Неплохой способ нарушить данное слово, а мой братец Валуа искусник расставлять подобные ловушки.
- Вам бы очень хотелось получить эту крепость, государь? - спросил Шико.
- Конечно! Что такое мое беарнское королевство? Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и тещи до того обкорнали, что связанный с ним королевский титул звучит насмешкой.
- Да, тогда как Кагор…
- Кагор стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.
- Кагор неприступен, государь.
Генрих словно заключил свое лицо в броню простодушия.
- Неприступен, неприступен, - молвил он, - но если бы у меня было войско, которого я не имею!..
- Давайте говорить начистоту, государь. Вы сами знаете, гасконцы народ откровенный. Чтобы взять Кагор, где командует господин де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…
- Что же мое величество? - спросил Генрих с на смешливой улыбкой.
- Ваше величество сами признали, что воевать не любите.
Генрих вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но он подавил этот невольный порыв и погладил загорелой рукой свою темную бороду.
- Это правда, - молвил он, - я никогда не обнажал шпаги и никогда Не обнажу ее. Я соломенный король, человек мирных наклонностей. Однако я люблю поговорить о военном деле: это у меня в крови. Мой предок - Святой Людовик - был воспитан в благочестии и кроток от природы, но при случае ловко метал копье и смело орудовал мечом… Если не возражаешь, Шико, поговорим о господине де Везене, его-то можно сравнить с Ганнибалом и с Цезарем.
- Простите, государь, - сказал Шико, - если я вас обидел, обеспокоил. Я упомянул о господине де Везене для того, чтобы погасить пламя, которое, по молодости лет и неопытности в делах государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце. Видите ли, Кагор так усиленно охраняют потому, что это ключ ко всему Югу.
- Увы! - сказал Генрих, вздыхая еще глубже. - Я хорошо это знаю!
- Обладать Кагором, - продолжал Шико, - значит иметь полные амбары, погреба и сундуки. Кто обладает Кагором - за того все; кто им не обладает - все против того.