- Расскажите, пан Чаплинский, как всё было, - обратился к нему председательствующий.
- Он силой держал пани Гелену у себя, потому-то она так поспешно и ушла от него, а поскольку пришлась мне по сердцу, то я женился на ней. Чаплинский отёр пот со лба и, как будто решившись, произнёс:
- Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому.
Присутствующие сенаторы, услышав это, стали потешаться:
- Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином на ней не сошелся! Поищи себе другую, а эта пусть остаётся при том, который ей так люб.
Вернувшись из Варшавы, соперники продолжали вражду. Чаплинский подговорил казака Романа Пешту, приятеля Хмельницкого, войти к тому в доверие и выведать все его мысли, а потом обвинить Хмельницкого в организации бунта. Богдана арестовали, потом выпустили под поручительство полковника Кречинского - командира реестровых казаков. Тогда Богдан пожаловался коронному гетману Потоцкому: "Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной".
После того, как содержание этого письма стало известно Чаплинскому, зять его публично обещал убить Хмельницкого. Богдана ещё раз арестовали, но после того, как за него вступилась сама Гелена, выпустили. Впоследствии Хмельницкий с благодарностью отмечал в одном из писем: "Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа".
Анна умирала, как и жила, тихо. Только видения прожитой жизни проносились в её мозгу.
"Вот муж, как всегда занят своими проблемами. Да и раньше он вспоминал о ней лишь тогда, когда надо было ложиться в постель. А уж когда заболела, и постели общей не стало, и вовсе навещал редко. Любила ли она его? Кто знает, но детей рожала исправно.
Теперь приставил девку эту, Матрону, как будто в сравнение: та молодая и красивая, а Анна… даром, что семерых родила, да уж, видно, без неё расти им. Любимый сыночек - Андрей, только он один жалел, навещал часто и просиживал у изголовья её, но не суждено ему жить было, запороли до смерти. Лишь десять лет и отведено-то ему всего на этой земле".
Слёзы подступили к глазам, да так и не пролились, высохли, не родившись. Вот и смерть пришла, а умирает одна - одинёшенька. И некому подойти, подушку поправить да водицы подать. А то, что Богдан с Мотроной закрутил, знала она, да не было на него уже обиды. Всё простила в душе перед смертью. Мужик, каково ему без бабы. Анна прочитала про себя молитву, беззвучно шепча её пересохшими потрескавшимися губами, и закрыла глаза. Неясные образы замелькали в мозгу: детство, юность, дети… всё дальше, всё дальше. Она вытянулась на постели, опустилась чёрная пелена забвения и накрыла душу её.
Отшумела буйная весна, уступив дорогу лету. По склонам холмов бушевала молодая салатная зелень деревьев, по садам немногочисленных хуторов на границе Дикого поля ещё горел нежно-розовый костёр цветущих яблонь, сквозь который проглядывались голубоватые всплески сирени.
Две закутанные в плащи фигуры почти невозможно было обнаружить в гуще леса, где они укрывались от чужого глаза. Иногда мимо проскакивали казачьи разъезды, но никто из казаков и не подумал обыскивать рощу с безлюдной с виду опушкой. Лишь когда стемнело, Чаплинский и Гелена выбрались из своего убежища и направились к ближайшему хутору, где можно было перекусить, помыться и отдохнуть у верного человека. Данило, как только получил сведения о победах Хмельницкого, своего врага, понял, что надо бежать, и как можно быстрее. До Польши было далеко, а пройти сотни вёрст по охваченной восстанием Украйне чрезвычайно сложно. Надёжнее было переждать некоторое время, пока польские войска разобьют банды Хмельницкого. То, что такое время наступит скоро, Данило не сомневался, казаки и раньше восставали, и всегда бывали биты.
Оставив Гелену в лесу, Чаплинский направился к хутору. Когда показались белые кубики хат, он нащупал пояс с зашитыми в нём золотом и бриллиантами. Убедившись, что пояс на месте, подкрался к крайнему дому, осторожно постучал в тёмное окошко. Долго не было ответа, и Даниле пришлось постучать ещё раз: видимо, из дома пытались рассмотреть ночного гостя.
- Хто там?
- Свои.
- Хто свои?
- Это я, Данило.
- Ты один?
- Со мной жинка.
- Зараз открою.
За дверью долго возились, гремя щеколдой и, наконец, она распахнулась. На пороге стоял неопределённых лет хуторянин, заросший и заспанный.
- Заходь, деньги при тебе?
- При мне.
- А жинка где?
- Она у лесу, я схожу за ней.
Хозяин согрел воду, поставил на стол бутылку самогона и закуску: вареную курицу, яйца, творог, хлеб, солёные огурцы и грибы. Гости жадно набросились на еду, а потом сидели осоловевшие.
- Сейчас вам надо поспать и уйти затемно, оставаться у меня нельзя. Теперича много разных людей шатается по округе. Не приведи Господь, казачий разъезд нагрянет, не сносить вам головы и мне вместе с вами. Спать ляжете на сеновале, деньги давай сейчас, как обещал.
Чаплинский достал из сумки мешочек с польскими злотыми и передал хозяину. Тот внимательно пересчитал деньги и повёл гостей на сеновал.
- Я разбужу вас перед рассветом.
Однако не выпало счастье гостям поспать до рассвета. Сто пятьдесят верных и опытных казаков послал Богдан на поиск Чаплинского, который бежал из Чигирина.
- Приведи мне его живого или мёртвого! - напутствовал он старого товарища, сотника Наливайко, которого поставил во главе отряда.
Казаки продвигались медленно, тщательно осматривая редкие в этих местах хутора, прочёсывая перелески, не пропуская ни одной балки, где могли прятаться люди. Особенно полюбились сотнику внезапные ночные наезды в хутора, когда можно было застать людей врасплох и легко обнаружить чужих.
- Казаки! Быстрее вставайте, бежать надо! - в дверях сеновала стоял хозяин дома, держа притушенную, кадящую лампу, - слезайте, я выведу вас огородами к лесу.
На единственной улочке хутора слышен был топот копыт, крики, метался неровный свет от зажженных факелов. Беглецы спустились с сеновала и мгновенно оделись. Потом следом за хозяином обогнули дом и оказались на огородах.
- Без шума, но быстро! - напутствовал хозяин, - за огородом сразу лес. Вернётесь, когда уедут казаки.
Но вернуться в этот приютивший их дом беглецам уже не довелось.
Колючие ветки больно хлестали по лицу, по рукам, цеплялись за одежду, как будто старались удержать, не пустить, предостеречь от чего-то страшного, неминуемого. Остановились на небольшой круглой полянке, чтобы перевести дух и оглядеться. Хутор давно скрылся за густой пеленой деревьев, и теперь можно было расположиться где-нибудь здесь, передремать остаток ночи, а поутру возвратиться туда, откуда пришлось так спешно бежать. В неверном свете луны, едва выглянувшей из-за облаков, нашли большой развесистый дуб с огромным дуплом, в котором, тесно прижавшись, друг к другу, разместились вдвоём. Через некоторое время Гелена отошла к недалёким кустам и только присела, как неожиданно появившиеся из чащи люди окружили её. Она бросилась, было, в сторону, но крепкие руки схватили за одежду.
- Стой, девка, от нас не уйдёшь!
Диковатого вида бородатый мужик завернул ей руки за спину и скрутил верёвкой.
- Данило, беги, Данило! - успела крикнуть Гелена, прежде чем ей впихнули в рот кляп. Чаплинский выскочил из своего убежища, выхватил саблю и бросился выручать жену, но, получив удар дубиной по голове, свалился на землю.
- Обыщи этого, - приказал бородатому неожиданно появившийся человек в казацкой свитке, видимо, старший.
- О, да тут целое состояние! - воскликнул бородач, расстегивая снятый с Чаплинского пояс.
Пока лесные люди рассматривали, столпившись, содержимое пояса, Чаплинский очнулся, поднялся на ноги и, подхватив саблю, ударил ею ближайшего разбойника. Тот вскрикнул и упал на землю, обливаясь кровью. Чаплинский метнулся, было, на выручку к связанной Гелене, но разбойники настигли его и закололи саблями.
- А с этой что делать? - спросил бородач старшего, рассматривая Гелену плотоядными глазками.
- Отдаю её тебе, делай с ней, что хочешь.
Бородатый подбежал к сидевшей на траве Гелене, развязал ремень и рванул с неё платье. Старший скользнул по женщине равнодушным взглядом, но вдруг резко повернулся и бросил бородатому:
- Погодь!
Он подошёл к Гелене, взял её за подбородок и внимательно рассмотрел. Потом спросил:
- Кто ты, как звать?
Гелена молчала, и потому он процедил:
- Не хочешь говорить и не надо, я и так тебя знаю.
И обращаясь к остальным, добавил:
- Это дорогая штучка, батька за неё может огромные деньги отвалить.
- Какой батька?
- Да Хмель же.
Гелена сидела в новом доме - резиденции Хмельницкого, построенном из дерева на высоком берегу Тясмина и ожидала своей участи. Она знала, что Богдан выкупил её у разбойников за кругленькую сумму, а после, удостоверившись, что Гелена цела и находится в Чигирине, приказал казакам найти лесных людей и повесить. Гелена не призналась в том, что Чаплинский убит, хотя разбойникам это уже всё равно бы не помогло.
- Казнил бы тебя за измену, да люба ты сердцу моему.
Хмельницкий расхаживал вокруг глубокого кресла где, втянув голову в плечи и потупив глаза, сидела Гелена. Он изменился за этот год: из простого казака, хотя и сотника, превратился в гетмана Войска Запорожского и всей Украйны, победителя поляков, слава о котором разлетелась далеко за пределы родной земли. Властный и неукротимый, он привык брать всё, что захочет.
- Пойдёшь за меня, Мотря?
Гелена взглянула на Богдана. Не любила она его никогда, да и сейчас не полюбит, но ведь не откажешь, убьёт, чёрт окаянный. Она тоже изменилась за это время: из скромной прислужницы в доме казацкого сотника превратилась в разбитную бабёнку, которая не прочь пошалить с ретивым мужичком. А быть замужем за гетманом - большая честь и выгода.
- Я замужем, пан Зиновий.
- Эка беда, я скоро сыщу негодяя Чаплинского, что жизнь мою пытался разрушить, да подвешу за ноги. И станешь ты свободной. А пока мы и так поживём.
Богдан поднял Гелену из кресла и впился губами в её яркие и полные губы. Потом швырнул на мягкую софу и навалился всем своим грузным телом. Вскоре только треск разрываемого платья и тяжёлое дыхание нарушали тишину комнаты.
Просторный дом в Чигирине, угодливая прислуга, уважительные полковники, роскошные наряды, барская жизнь очень нравились Мотроне. Хозяин редко бывал дома, больше времени в походах проводил, потому свободы молодой и красивой женщины никто не ограничивал. Правда, пользовалась она ею с особой осторожностью, знала, что не сносить головы, если кто-то прознает про её любовные похождения. Но остановиться уже не могла: гулящая натура и постоянное отсутствие мужа толкали её на всё новые интрижки. Одно только беспокоило женщину - официальный статус.
Тонкий ледок похрустывал под ногами лошадей, пар от дыхания и иней на гривах свидетельствовали о лёгком морозце.
- Что-то рановато зимушка в этом году к нам пожаловала, - обратился Богдан к одному из ближайших полковников. В его голосе слышались весёлые нотки.
- Это тебя приветствует его величество Мороз, твою победу славит, - в том ему ответил полковник.
Богдан довольно покрутил ус. Настроение его было прекрасным. Он проявил недюжинный ум и способности, разбив коронное войско Речи Посполитой под Пилявцами, и захватил богатые трофеи. Почти сто пушек досталось казакам и сто тысяч возов с продовольственными и военными припасами, а сколько золота и драгоценностей, утвари разной и счесть невозможно. Казначеи подсчитали, что всего на сумму в семь миллионов злотых, но Богдан думал, что значительно больше. Такого невиданного разгрома не знала Польша за всё время своего существования. Теперь он стал прославленным полководцем, героем русской Украйны, теперь ему открылся путь в глубину одного из сильнейших государств Европы потому, что не было у Речи Посполитой войска, способного остановить Хмельницкого. Но не пошёл Богдан в Польшу, зачем разорять государство, где он может стать богатым шляхтичем, удовлетворился тем, что взял контрибуцию с города Львова в двести двадцать тысяч злотых.
Сейчас в нетерпением возвращался к себе в Чигирин. Он мысленно представлял, как обнимает и ласкает такое желанное тело Гелены, и всё его естество дрожало от нетерпения.
- Вперёд, вперёд, быстрее… вперёд!
Хмельницкий пришпорил коня.
Хмурое морозное утро медленно вползло в окно спальни, осветив разбросанную в беспорядке одежду, мужчину и женщину на широкой кровати, забывшихся в коротком сне после горячей ночи.
Богдан открыл глаза, повернулся к лежавшей рядом на спине Мотроне. В комнате было натоплено, и жена его раскинулась на кровати, едва прикрытая льняным покрывалом. Богдан откинул покрывало, провёл ладонью по горячему телу, и ему вновь захотелось её. Он положил руку на высокую манящую грудь и припал губами к полураскрытым во сне губам Мотроны. Та промычала что-то, едва проснувшись, но Богдан уже ничего не слышал, страсть кружила голову. Вперёд, он привык брать то, что ему хотелось, брать безоговорочно, без возражений. Потом лежали в полудрёме, расслабленные и утомлённые.
"Вот, сейчас как раз время сказать ему", - подумала Мотрона.
- Богдаша? - Хмельницкий полураскрыл смежившиеся веки, ему в этот момент ни о чём говорить не хотелось, - Богдаша, мы с тобой уж скоро год, как вместе, невенчанными живём. Не к лицу гетману так-то с женщиной, и на меня люди смотрят косо.
- Ну, до людей нам нет дела, а вот насчёт статуса жены гетманской ты правду баешь. В январе поеду в Киев, там должен быть проездом в Московию патриарх Иерусалимский Паисий. Испрошу у него благословения на брак. Думаю, сейчас он мне не откажет.
В первых числах января 1649 года Хмельницкий выехал в Киев, где ему была оказана торжественная встреча. Из Киева Хмельницкий отправился в Переяславль. Слава его разнеслась далеко за пределы Малороссии. К нему приходили послы от крымского хана, турецкого султана, молдавского господаря, семиградского князя. Вскоре в Переяславль приехала и Гелена Чаплинская.
"Его Божественное Блаженство Патриарх Святого Града Иерусалима и всея Палестины, Сирии, Аравии, всего Заиорданья, Каны Галилейской и святого Сиона Паисий торжественно постановляет дать своё благословение на брак Гелены Чаплинской и гетмана войска запорожского Богдана Зиновия Хмельницкого".
Получив желанное благословение, Богдан и Гелена повенчались в Переяславле по православному обряду и получили официальное признание их брака от патриарха Иерусалимского Паисия. На радостях Хмельницкий подарил Паисию шестерых баскских коней и тысячу злотых, а патриарх ему вручил три самозапальные свечи, молоко Пресвятой девы Марии и миску цитринов.
Полтора года минуло. Полноправной хозяйкой властвовала прекрасная Гелена в гетманских покоях. Наряженная в самые дорогие бархатные платья, украшенная бриллиантами и жемчугами она, радушная хозяйка, подавала знатным гостям изысканные угощения на изящных фарфоровых блюдах, наливала меды в золотые кубки, набивала табаком трубки. Не часто наведывался гетман в свой дом, дела и военные походы требовали его непосредственного участия. Пока он отсутствовал, Гелена отводила душу, наслаждаясь вниманием своих поклонников. Конечно, старшинское окружение гетмана видело всё и догадывалось о многом. И даже доносило Богдану, но тот лишь отмахивался. Он любил эту прекрасную, обольстительную женщину и не замечал того, что было известно всем. Гелена общалось с какими-то подозрительными шляхтичами, постоянно транжирила деньги из гетманской казны, но всё это сходило ей с рук.
Ранней весной 1651 года собрал Хмельницкий войско и уходил в поход. Мирный год заканчивался, впереди ожидало большое сражение с поляками. У ворот своего дома прощался он с женой. Наклонившись с коня, обнял Гелену и прижался к её губам.
- Жди меня, люблю тебя. За домом смотри…
Гелена кивнула головой. Никто из них не предполагал, что прощаются они навсегда.
Казна гетмана разрослась и требовала профессионального казначея. В последнее время он испытывал трудности с оплатой содержания войска и другими нужными расходами. Как-то ему порекомендовали молодого часовщика из-под Львова, который с успехом изучал в колледже казначейское дело. Хмельницкий доверил часовщику казну.
В дверь постучали.
- Прошу! - крикнула Гелена, оторвавшись от зеркала, подойдя к которому, разглядывала на себе новое нижнее бельё, недавно привезённое из Англии. Вошёл слуга. Гелена, ничуть не смутившись, спросила:
- Ну что там ещё?
Слуга, уже привыкший к капризам гетманши, ответил:
- К вам новый казначей.
Гелена недовольно нахмурилась.
- Что ему надо? - но тут же продолжила:
- Проси.
Слуга замешкался:
- Вы, как будто, не совсем одеты.
- Вот ещё, буду я для каждого старого пня одеваться. Проси!
Слуга вышел. В дверь постучали, и вошёл красивый молодой человек с пышной кудрявой шевелюрой. Остановившись у входа, он вежливо поклонился хозяйке и, сделав вид, что не замечает недостатка одежды на ней, мелодичным голосом произнёс:
- Я пришёл к пани Гелене поговорить о расходовании средств казны.
Гелена во все глаза смотрела на вошедшего, даже не слышала его слов, настолько была поражена. Она ожидала увидеть старого казначея, а вместо него явился такой красавец, при взгляде на которого у неё сладко заныло сердце. Она быстро юркнула за матерчатую ширму и уже оттуда затараторила:
- Извините, пан хороший, садитесь, пан хороший, не знаю вашего имени. Я сейчас.
- Меня зовут Остап.
- Очень хорошо, очень приятно, Остап, я быстро…, - она торопливо надевала платье, путаясь в складках.
Наконец, вышла из-за ширмы вся красная, но сияющая. Подвинула стул к письменному столику и предложила сесть всё ещё стоявшему Остапу. Потом села сама, касаясь своей коленкой ноги его.
- Так о чём вы хотели поговорить со мной?
Теперь и Остап заинтересованно взглянул на яркую и красивую молодую женщину, которая, несомненно, оказывала ему знаки внимания.
- Я, видите ли, начал сводить статьи расходов казны, и у меня появились некоторые вопросы, касающиеся ваших расходов.
- Фи, как скучно, - прервала его Гелена, - вы такой симпатичный, и рассказываете о каких-то статьях. Расскажите лучше что-нибудь о себе, о том, какие женщины вам нравятся. Вот я, например, могла бы вам понравиться?
Остап, вконец смущённый таким откровенным обращением, вымолвил тихо:
- Да, пани, вы очень привлекательная женщина.