Последняя ночь вместе, девушка прижималась к сильному телу Михаила и ловила его тёплое дыхание у самого уха и нежные слова, которые он шептал ей. Конь перешёл на иноходь и теперь едва двигался, как будто не хотел мешать влюблённым. Наконец он остановился у какого-то стога, Михаил спешился и осторожно снял Яну. Она прижалась к нему на мгновенье и шепнула:
- Я хочу сегодня стать твоей женой, - и добавила едва слышно, - перед Богом.
Михаил разгрёб сено, устроив нечто вроде постели, усадил туда Яну и пристроился рядом, целуя её мокрое от слёз лицо и вглядываясь в такие родные, печальные глаза. Доведётся ли ему увидеть их вновь, доведётся ли повести под венец свою любимую, когда смерть собирает с полей свою кровавую жатву.
Ночь прикрыла звездным пологом влюблённых, они ласкали друг друга на колком и пахучем сене. Только вздохи и вскрики нарушали иногда тишину ночи, и лишь конь, пасущийся неподалёку, вздрагивал и прядал ушами.
Зябкий рассвет прогнал ночную тьму и высветил юношу и девушку, вольно раскинувшихся на ложе из пахучих трав. Наскоро сброшенная одежда уже пропиталась предутренней росою, и белые тела на зелёном сливались в единое целое. Голова её покоилась на его плече, а его рука накрыла нежный бугорок её груди. Заржал конь, оповещая хозяина, что пришло время расставания.
Двое всадников в простой крестьянской одежде торопились успеть до темноты в ставку атамана казачьего войска - Чигирин. Их никто не останавливал, хотя лица и оружие не позволяли принять их за крестьян, да никто и не всматривался: добычи и без них хватало.
Лишь недалеко от конечного пункта встретила их ватага разбойников, которых много водилось в ту неспокойную пору по лесам да оврагам. Четыре человека непонятной принадлежности в оборванных кафтанах остановили всадников:
- Хто такие будете? - спросил одноглазый великан, видимо, старший.
- Мы к гетману Хмельницкому едем, в казаки к нему поступать, - ответил тот, кто пониже ростом.
- Чтой-то не похожи вы на холопов. Эй, братцы, да это ляхи переодетые, смотри какие ружья. Хватай их!
Разбойники схватили поводья и уже стаскивали всадников, когда Михаил и Сашка, не сговариваясь, выхватили сабли, и двое лихих молодцев упали на землю, разрубленные надвое. Двое других бросились наутёк.
- Надо догнать, - Сашка пришпорил коня, - а то ещё приведут с собой подмогу, и не доедем.
Его конь мгновенно догнал бегущего и ударил его копытами. Михаил замешкался, и последний разбойник скрылся в лесу.
- Не могу безоружного бить, - оправдывался он, как будто чувствуя свою вину.
- Ничего, жизнь всему научит, - по праву опытного наставника ответил Сашка, хотя и был на год моложе. Он частенько общался с дворовыми и знал нравы холопские.
В Чигирин добрались без происшествий. Многочисленные охранные посты пропустили их без особого допроса: нынче тьма-тьмущая народу стекалась сюда.
В большом шатре шло совещание, и молодые люди расположились в ожидании его окончания на тюках какой-то одежды, сваленной в беспорядке на площади. Михаил, присаживаясь, рассмотрел белую казацкую свитку и голубую накидку польских драгун.
Вскоре из шатра вышли молчаливые, хмурые люди, видимо, полковники, и друзей пригласили войти.
На больших подушках восседал грузноватый казак, с одутловатым лицом и маленькими пронзительными глазками.
- Сядайте, хлопцы, что привело вас ко мне?
- Хотим поступить в казаки, - не задумываясь, ответил Михаил.
- Сами-то кто такие, откуда будете?
Михаил, как можно короче, изложил свою историю.
- Хорошо то, что оружием владеете и за правду бороться желаете, а плохо то, что из ляхов, не любят здесь таких. Ну, да у нас сейчас и шляхтичи есть. В казаки мы пока вас принять не можем, будете в кандидатах. В бою докажете, что вы достойны казаками стать.
Хмельницкий крикнул казака и приказал принести фрукты. Тот принёс огромное блюдо и отдельно арбуз.
- Угощайтесь, - Богдан кивнул на фрукты, а сам взял арбуз, достал кривой турецкий нож и с силой воткнул его в арбуз. Потом взмахнул ножом и мигом снёс верхнюю часть арбуза с хвостиком. Ярко-красный сок брызнул на ковёр.
- Вот так мы будем поступать с жидами, нашими врагами.
Повисла неловкая пауза, которую нарушил Сашка:
- А что, жиды такие опасные?
- Опасные, они - главные угнетатели и мучители народа.
- Но ведь они не воины, у них нет войск и государства. Они работают на панов так же, как и все.
Богдан недовольно посмотрел на Сашку.
- Ты что будешь всё это объяснять холопу, с которого еврей собирает налоги? Пана-то он видит редко, а еврей всегда тут, рядом. Вот и считает его главной причиной своих мучений. Тем более что живут жиды намного богаче крестьян. И те думают, что они жируют на их трудовые деньги.
Михаил и Сашка переглянулись, молча, но возражать больше не стали.
Хмельницкий показал жестом, что разговор окончен, позвонил в колокольчик и сказал вошедшему казаку, как-будто делая для молодых людей заявку на будущее:
- Этих запиши в полк Ганжи, там казаков маловато.
И когда молодые люди уже выходили, добавил им вослед:
- Да, завтра собираем казаков на майдане, будем судить жида - арендатора, что обложил холопов и поместных людей налогами непомерными. Приходите!
Хмурое утро летнего дня криками и возбуждёнными голосами постучалось в маленькое слюдяное оконце шатра, в котором расположились на ночь Михаил и Сашка.
Сашка толкнул друга:
- Вставай, засоня, пора, а то театр пропустим, первое действие уже начинается.
- Что, какой театр? - Михаил поднял заспанную, с всклокоченными волосами голову.
- Сейчас пойдём и узнаем, какой спектакль батька перед казачками разыгрывает.
Друзья наскоро ополоснулись холодной водой и двинулись к площади, где толпились казаки. На взгляд их было уже несколько сот, но подходили ещё.
Михаил с Сашкой пробрались поближе к центру, где сидели кружком самые заслуженные казаки.
Вскоре показался Хмельницкий в окружении полковников и слуг. Видно было, что он в прекрасном настроении, подтрунивая над кем-то, шутит и смеётся.
- Братцы, сегодня вы будете судить жида, который много лет изводил наших православных людей непомерными налогами. Это он, разбойник и насильник, заставлял вас гнуть спину на проклятых панов. Мы его доставили вчера из Чигирина и с ним всё его жидовское отродье. Вот он перед вами!
Богдан махнул кому-то рукой, и два дюжих казака вывели на площадь Захария Собиленко. Он шёл, опустив голову, длинные седые волосы свешивались, закрывая лицо. Годы согнули его худую спину, и вся его нескладная, словно притянутая к земле фигура, никак не подходила для разбойника. Жилистые руки, с набухшими синими узорами вен и коричневыми старческими пятнышками, были скованы за спиной.
Из толпы раздались выкрики:
- Подними голову, жид! Посмотри людям в глаза! Это мы, те, которых ты грабил и мытарил.
Захарий поднял голову, его глаза были устремлены куда-то вдаль, сквозь злобно орущую толпу, словно видел он что-то, одному ему ведомое. Губы его шевелились, произнося слова молитвы.
- Да что с ним разговаривать, смерть жиду и всему его выводку!
- кричали из толпы.
- Значит, одобряете? - уточнил Богдан, - так какою смертью вы назначите ему умереть за наши страдания?
- Заколоть! Утопить! Повесить! - неслись выкрики.
Из толпы вышел степенный казак благородного вида:
- Предлагаю отрубить руки и ноги и бросить на дорогу, пусть помучается, подыхая.
- Любо, любо! - заголосила толпа.
- Ну, вот и решили! Есть добровольцы, кто исполнит это решение? - довольно ухмыльнувшись, спросил Богдан.
- А ты и исполни, батька, - отозвался всё тот же казак.
Хмельницкий не ожидал такой прямоты, и это его немного смутило, но он знал, что не должен подавать виду и показывать своей жалости и слабости.
Не торопясь, приблизился он к Захарию. Кто-то услужливо подал ему топор-секиру. Сейчас и до Захария дошёл смысл устроенного Богданом судилища. Он прекратил чтение молитвы, и взгляд его устремился прямо в глаза человеку, который был обязан ему жизнью. Губы его произнесли несколько слов, от которых Хмельницкий поёжился, но руки его еще крепче сжали топорище.
Только немногие, близко стоящие, смогли расслышать:
- Будь ты проклят и дети твои, и весь твой род да истребится…
Глухо ухнул топор, разрубая человеческие кости, и кровь алой струёй обагрила истоптанную землю.
- Пошли отсюда, - толкнул Михаил Сашку, - чувствую я, что это сборище дикарей и нас скоро заставит плясать под их мелодию.
- А это уж от нас зависит, - философски заметил Сашка.
Друзья торопливо покинули майдан.
Богдан уже не видел, как казаки саблями закалывали старую еврейку, жену Захария, которая совсем недавно просидела ночь у постели его сына, пытаясь спасти после экзекуции, устроенной управляющим Чаплинским. Истошными голосами закричали их дети, поднятые казаками на пики.
Хмельницкий, молча, уходил в свой шатёр, хорошего настроения как не бывало.
"Всегда эти жиды всё портят", - подумал он. Но уже придя к себе и устроившись на мягких подушках, вспомнил наставление Лайолы, основателя школы иезуитов, в которой он учился во Львове: "Цель оправдывает средства".
Тем и утешился.
А слова старого еврея оказались вещими.
Хмурое утро поднималось над Украиной.
Кровавое утро.
Глава 3. Евреи
"… с материалистической и исторической точки зрения этот народ давно должен был бы исчезнуть. Его существование - есть странное, таинственное и чудесное явление, которое указывает, что с судьбой этого народа связаны особые предначертания. Выживание еврейского народа, его неистребимость, продолжение его существования, как одного из самых древних народов мира, в исключительных, трагических условиях истребления, та роль, которую народ этот играет в истории человечества, - всё это указывает на особые мистические основы его неповторимой судьбы".
(Н.Бердяев, "Смысл истории", Обелиск, Берлин, 1923, стр. 105, 106).
- Не прячься, не прячься, всё равно поймаю! - чернокудрый ангелочек, путаясь в широких белых кружевах платья, мчался через бесконечные комнаты большого дома. - Не прячься, Лея, так нечестно!
- Поймай, поймай, я не прячусь!
- Ага, вот ты где.
Лея схватила свою сестрёнку Рахель, похожую на неё как две капли воды, хотя они и были погодками, и девочки с визгом и шумом закружились по комнате.
- Тихо, девочки, тихо, а то отец услышит и будет недоволен, - пробовала их разнять Леся, светловолосая красивая девушка из крестьян, служившая в этом богатом еврейском доме уже второй год.
- Девочки, Лея, Рахель, успокойтесь!
В комнату вошла их мама - Эстер. Строгий голос матери ничуть не испугал девочек, и они продолжили свою возню. Эстер с любовью и нежностью наблюдала за этими весёлыми, неугомонными воздушными созданиями. Ей иногда не верилось, что это она родила их всего каких-то четыре - пять лет назад, таких непоседливых, её прекрасных ангелочков. Тоненькие, с белой кожей, огромными темно-карими глазами, в которых сверкали озорные огоньки, слегка продолговатыми лицами и пухлыми детскими губками, они производили неизгладимое впечатление на всех гостей этого открытого дома.
- Всё, дети, пора спать! - воскликнула Эстер, услышав звон часов в гостиной - новинки, которую привёз муж из Амстердама. Она отвела девочек в спальню, аккуратно помогла им снять нарядные платьица, и нежно погладила по волосам, потом началась процедура с целованием. Сначала она целовала девочек по очереди, потом они вместе целовали её. Наконец, дети угомонились, и Эстер направилась в комнату Мойшеле, который каждый вечер читал подолгу Святое писание, за что удостоился отцовской похвалы. Сыну было уже десять лет, и он своей серьёзностью иногда даже беспокоил Эстер. Заглянув в комнату сына, она увидела, что он уже спит. Поцеловав в лобик спящего, Эстер прочитала молитву и направилась в гостиную, где собрались красивые девушки из богатых и благочестивых семей, желающие научиться танцевать. Она и сама прекрасно танцевала, сохранив гибкую фигуру, и даже пятая беременность не испортила её.
- Сара, Лиора, становитесь сюда, Рут, Дина, - вправо, - начала расставлять девушек Эстер.
- Соломон, - она кивнула вошедшему музыканту и сделала приглашающий жест в сторону инструмента.
- Начали! Раз, два, три, четыре… и, раз, два… - девушки ритмично двигались и поворачивались, повинуясь командам Эстер. Старый Соломон извлекал божественные звуки из клавесина. Мелодия то плавно текла свободной рекою, то вдруг взвивалась высоким порогом, то почти совсем затихала. Она радовалась и печалилась, веселилась и рыдала, она была, как еврейский народ, знававший золотые века расцвета и горечь изгнания, высокий, божественный дух гаонов и кладбищенский пепел уничтожения.
Пошёл уже второй час занятий, девушки устали. Их лица блестели от пота, губы прикушены от усердия. Воздух гостиной наполнился запахом духов, смешанный с запахом женского старания.
- Всё, на сегодня хватит, - Эстер несколько раз хлопнула в ладоши, и проводила девушек в комнату для переодевания.
- Рути! - Эстер положила руку на плечо девушке, чуть задержав её, - передавай привет родителям, пожелай им от меня здоровья.
Рут зарделась, прикрыла свои огромные глаза пушистыми ресницами и чуть слышно произнесла:
- Непременно, Эсти.
Эстер прекрасно знала, что эта девушка и её старший сын встречаются тайно, и ей, как матери, это было совсем небезразлично. Она, конечно, не была против красивой и обеспеченной девушки, которую выбрал её сын, но хотела, чтобы всё было в согласии с древними, никем не нарушаемыми традициями.
Неслышно вошёл дворецкий, служивший в этом еврейском доме уже много лет:
- Рабби Михель к господину Элиэзеру.
- Проведи в кабинет. И встречай остальных, сегодня миньян.
Слуга кивнул головой. Он прекрасно знал, что такое миньян, хотя и не имел отношения к еврейству, он уже многое знал о еврейской жизни.
Сегодня вечером, когда заходит суббота (шабат), глава большой семьи Моше бен Элиэзер решил собрать у себя миньян для всеобщей молитвы. Десять самых известных и уважаемых людей из нескольких городов, которые должны были составить миньян, после совместной молитвы хотели посоветоваться по поводу грозных событиях, надвигающихся на еврейские общины Малороссии.
- Подай форшмак и штрудель да напиток медовый, - приказала Эстер Лесе.
Войдя на минуту к мужчинам, она поздоровалась, перебросилась несколькими фразами, получила комплимент за прекрасные блюда, и за то, что она великолепно выглядит. Она знала, что это неправда, что живот её уже стал заметным, и что она сегодня очень устала.
Пятый ребёнок, которым она беременна, - это не шутка, хотя все её знакомые женщины многодетны. Такова уж традиция - детей в семье должно быть много.
За длинным овальным столом, расположенным посредине большого кабинета хозяина дома, устраивались духовные лидеры еврейских общин Южно-русских земель. Они были признанными авторитетами и знатоками в религиозных и мирских делах, мудрецами, постигшими в совершенстве Святое писание, и умеющими толковать его.
Пока собирался миньян, гости вели неторопливую беседу. Они старались не затрагивать основное, волнующее, животрепещущее, что привело их сюда, дожидаясь окончания всеобщей молитвы. Угощения на столе, приготовленные в соответствии с кашрутом тёплыми руками Эстер, манили своим изысканным и вкусным видом, но никто не притрагивался к ним.
Наконец, вошёл последний из приглашённых, и хозяин дома - Моше бен Элиэзер поднялся. В руках он держал молитвенник. Сегодня он исполнял роль кантора, остальные тоже держали в руках молитвенники.
На минуту установилась тишина, присутствующие сосредоточились, словно подпитываясь небесной Божественной энергией, прежде чем обратиться к Всевышнему. Вдруг тишину прорезал тонкий и высокий голос кантора, распевным речитативом начавшего вечернюю молитву.
"…и читайте её утром, когда встаёте и читайте её вечером, когда ложитесь…".
Нестройный хор мужских голосов сначала несмело, а потом всё твёрже вторил ведущему. Он становился чётче и слаженнее и, казалось, что стены дома вибрируют от согласованной мощи мужских басов. Высокая энергия совместной молитвы заполнила пространство комнаты и, вырвавшись наружу, понеслась над Землёй.
"Господь Праведный, Великий и Всемогущий, помилуй и прости нас, ибо греховны мы, и поступи с нами по разумению своему, как мы того заслужили…".
После заключительного "Амен!" мужчины ещё немного постояли в тишине, не в силах сразу выйти из особого состояния, навеянного молитвой. Потом, получив благословение на еду и закончив омовение рук перед нею, засуетились, рассаживаясь и прицеливаясь к аппетитным блюдам. Наполнились вином бокалы, и выпили мужчины, привычно произнеся тост:
- Лехаим! - За жизнь!
Некоторое время за столом царило молчание, прерываемое лишь звяканьем приборов о тарелки и лёгким чавканьем.
Моше бен Элиэзер, по праву хозяина дома, постучал вилкой о бокал, прося внимания.
- Друзья, братья мои! Недобрые вести привели нас сегодня на это собрание. Тревожные сообщения стекаются к нам со всех сторон. Опять, как в прошлые годы, поднимается буча казацкая. И во главе казаков человек-демон, иезуит, не знающий жалости и пощады. К нашему несчастью, этот человек - воин, опытный и испытанный, наделённый острым, хитрым умом, пользующийся связями с королём и имеющий авторитет у холопов. Неотвратимая беда нависла над нашими общинами, над нашими городами и селеньями. В опасности наши семьи.
- Мне кажется, дорогой брат, - взял слово рабби Аарон из Тульчина, наставник местной ешивы, - ты сгущаешь краски. Мы находимся под защитой регулярных войск польской Короны. Многие наши города имеют неприступные крепости, да и наши мужчины способны сражаться и защитить свои семьи.
- В твоём городе есть крепость, - перебил его рабби Ашер из Полонного, - а что нам делать, когда поднимутся десятки тысяч озлоблённых холопов.