Стоявший ВИМом командир электротехнического дивизиона капитан-лейтенант Ермолаев страшно обрадовался:
– Я думал, не увижу тебя до вечера! Ну, как твои дела?
– Все хорошо. А что здесь новенького?
– Были замечания по отработке корабельного боевого расчета. Люксы до обеда из учебного центра не вылазили. Только сейчас оперативный дал "Добро" на выход в 22.00.
Комдив-три знал, что корабельный боевой расчет К-30 лучший на соединении. Скорее всего, "неуд" за отработку связан с назначением нового командира дивизии. Новая метла по-новому метет! В прошлую среду контр-адмирал Храпов представлял соединению нового командира дивизии капитана 1 ранга Самсонова. А Храпова направили на учебу в Москву, в Академию Генерального штаба. По слухам, он, после обучения, должен пойти на флотилию.
Сдача задачи Л-2 "Плавание подводной лодки" всегда считалась нелегким делом. За десять суток плавания необходимо отработать управление подводной лодкой в различных условиях плавания, применение оружия и средств радиоэлектронного противодействия, тактические приемы ведения боевых действий, все виды обороны и борьбу за живучесть. Плотный график выполнения поставленных задач требовал самопожертвования. Бесконечные всплытия и погружения, учебные и фактические аварийные тревоги изматывали бессонницей так, что личный состав отказывался от еды в пользу сна, падая тут же, на боевых постах. Напряженность физическая сказывалась на взаимоотношениях личного состава. Обострилась нетерпимость ко всему тому, что, казалось, могло помешать выполнению поставленных задач.
Седьмые и восьмые сутки подводная лодка находилась в подводном положении. Вечером, после ужина, Лаврову было приказано убыть в восьмой отсек для организации стрельбы из устройства ДУК (для удаления контейнеров). ДУК, в понимании рядовых членов экипажа, не знакомых с тонкостями устройства торпедного аппарата и некоторых, хорошо осведомленных, но язвительных личностей, представлял собой почти полный аналог этого устройства, только стреляющий не торпедами, а специальными, заполненными отработанными пластинами регенерации и различными отходами, пластиковыми мешками. Кроме того, ДУК отличался от торпедного аппарата тем, что располагался не горизонтально, а вертикально. Работа была тяжелая. Прибывающие из отсеков мешки весом под сорок килограммов нужно было спустить с палубы в трюм, дополнить незаполненные и разместить в корпусе ДУК. В районах боевой подготовки ДУК почти не использовали. Лодки достаточное время находились в надводном положении. В этом случае, мешки выбрасывались за борт через открытую рубочную дверь. Так можно было поступить и сейчас, дождавшись всплытия, но кто-то из флагманских специалистов предложил провести учения по стрельбе из ДУК.
С мешками расчет справился довольно быстро. Лавров проследил закрытие крышки аппарата замком, доложил в ЦП и, вымыв руки в умывальнике душа, стал подниматься по трапу на верхнюю палубу. Его чуть не сбил заместитель командира девятого отсека мичман Крутиков:
– Там Шах боцмана зарезать хочет!
Шахом на корабле звали интенданта Володю Шахисламова. Комдив-три бросился наверх. В проходе восьмого отсека никого еще не было. Не все после отбоя тревоги успели дойти до своих кают. Переборочная дверь в девятый отсек была приоткрыта, и из него слышались какие-то крики. Лавров с ходу перепрыгнул через комингс двери. В отсеке, прижавшись к дифферентометру поста резервного управления горизонтальными рулями, стоял бледный как мел, готовый защитить себя кулаками боцман Орлов, а напротив него интендант Володя Шахисламов с предназначенным для разделки мяса тесаком. Обоих сдерживал, растопырив между ними руки, командир девятого отсека Бобылев.
– Вы что! С ума сошли! – дико закричал на них Лавров, схватив интенданта за руку с ножом. – Володя! Отдай нож!
Шахисламов послушно разжал кисть руки, и нож, ударившись о покрытую линолеумом палубу, издал глухой звук.
– Вот так лучше, – обрадовался Лавров, поднимая тесак, не уступающий размерами мечу древнеримского легионера. В этот же момент в отсек влетели несколько мичманов во главе с Крутиковым, и быстренько скрутили Шахисламова. В дополнение ко всему прибежал заместитель командира по политчасти Астапов.
– Шахисламова в каюту старшин команд, я с ним разберусь, – приказал он мичманам, держащим интенданта, – а потом Орлова!
Шахисламова вывели в восьмой отсек. За ним ушли остальные. На верхней палубе отсека остались только Лавров и Бобылев.
– Василий Васильевич! Из-за чего эта свара! – поинтересовался Лавров.
– Да здесь целая детективная история, – ответил Бобылев. И он рассказал, как это все получилось. На К-30 существовала негласная традиция – в подводном положении не курить. На других кораблях имелись официально разрешенные места для курения под водой. Чаще всего для этого предназначались выгородки СУЗ в реакторном отсеке. Из оборудования там только герметичные распределительные коробки системы управления и защиты реакторов. Гореть нечему, куда не кинь взгляд – нержавеющая сталь. И самое главное – автономная вентиляция, с многочисленными хитроумными фильтрами. Кури, не хочу. На нашей же подводной лодке сигналы ревуном на открытие клапанов вентиляции цистерн главного балласта означали для курильщиков только одно – забыть о сладких затяжках до очередного всплытия. Иногда находились хитрецы, считавшие, что система вентиляции в состоянии справиться с дымом сигареты одного единственного человека. Это были новички, полагающие, что если их не видят, значит, не поймают. Наивные, они еще не знают, как обостряется обоняние в замкнутом объеме, а запахи по трубопроводам вентиляции распространяются в самые невероятные места. Провинившегося предупреждали так, что он раз и навсегда понимал, на К-30 курить нельзя!
Интендант Шахисламов как раз был таким новичком. Володя считал, что ночью, когда коки под его руководством на камбузе пекут хлеб, он имеет полное право отвести душу в сигаретном дыму. Интенданта предупредили, но он продолжал делать все по-своему. Всего три месяца прошло с того момента, как он окончил школу техников ВМФ на Русском острове, но уже считал, что неограниченный доступ к провизионке, дает ему право не считаться с мнением простых смертных! Но не так думала кают-компания мичманского состава и, прежде всего, возглавлявший ее старшина команды рулевых-сигнальщиков старший мичман Орлов. По праву считавшийся хранителем традиций корабля, он ревностно следил за их соблюдением и сурово пресекал любые попытки нарушения. Стоявшему на вахте в ночь специалисту-рефрижераторщику, обслуживающему кормовую холодильную машину, было дано задание держать под давлением баллон гальюна. Расчет был такой, что любой подготовленный подводник, прежде чем нажать на педаль смыва, посмотрит на манометр, показывающий давление в баллоне, и откроет клапан вентиляции. Закончив выпечку хлеба, накурившийся, ничего не подозревающий Шахисламов, спустился в находящийся на нижней палубе восьмого отсека гальюн. Посидев минут пять на чаше унитаза, как и все порядочные люди, интендант наступил ногой на педаль, для того чтобы смыть его дурно пахнущее содержимое. Дальше, те, кто не спал, услышали дикий мат и почувствовали расползающееся по отсеку зловоние.
– Вахтенный! – орал, вперемежку с нецензурными выражениями, благим матом интендант. – Позови кого-нибудь из коков, нагрузи цистерну на душ!
– Душ только с разрешения центрального поста, – зажав нос пальцами и держась на почтительном расстоянии от высовывающегося из кабинки Шахисламова, – отвечал вахтенный. Интендант попытался выйти из душа к динамику "Каштана", но наткнулся на предупреждение вахтенного:
– Стойте, а кто убирать будет? Я сам доложу!
Из динамика послышался хохот в центральном посту, и разрешение:
– Ну, если он такой засранец, нагрузи!
Дежурный кок опасливо передал своему дурно пахнущему начальнику разовое белье и мочалку с мылом:
– Где это Вы так, товарищ мичман?
На следующий день половина корабля от смеха держалась за животы. Некоторые при появлении Володи Шахисламова зажимали нос: "Откуда-то пованивает!" А во время вечерней приборки, Орлов ненароком заметил интенданту, что если тот еще раз закурит, вообще из дерьма не вылезет. Шахисламов наконец понял, что все было подстроено, да и ему наверняка уже кто-нибудь рассказал, чья это задумка. Схватив тесак на камбузе, он бросился на боцмана. А дальше было то, что уже Лавров видел.
Интендант простил боцмана, а тот извинился перед ним. Они даже стали друзьями. Но после этого случая Шахисламов в подводном положении больше не курил и каждый раз, прежде чем воспользоваться гальюном, внимательно осматривал манометры.
Возвращение с моря всегда приятно. Не только предчувствием встречи с родными и любимыми, но и первым глотком свежего воздуха, запахом сигаретного дыма, смешавшегося с ароматами моря. В голове только одно – "Домой, домой, домой!!!". Уже не собирает морячков гитара под нарочитые отчаянно-грустные слова песни:
Зачем нам жены, зачем нам дети?
Земные радости не для нас.
Все чем живем мы на белом свете, -
Глоточек воздуха и приказ!
Уходим в море служить народу,
Но только нет вокруг людей.
Подводная лодка уходит в воду, -
Ищи ее неизвестно где!
В отсеках какая-то особенная, торжественная атмосфера! Каждому кажется, что на берегу его ждет что-то новое, другое, интересное.
Лавров не был исключением. Но на этот раз он всерьез переживал за Любу. Как она там, в новой квартире? Переживания его усилились, после того как его, еще на траверзе Находки, вызвали в центральный пост. СПС ознакомил с содержанием радиограммы, о том, что ему необходимо после швартовки немедленно прибыть в политотдел к капитану первого ранга Артющенко. Лавров не стал спрашивать зачем, он это и так знал.
К родному пирсу пришвартовались где-то в районе семнадцати часов. Зам с вещами поторопил:
– Владимир Васильевич, нас ждет начальник политотдела!
Но командир остановил Астапова:
– Пока не сбросим АЗ, никто с корабля не уйдет.
Только через полтора часа, вместе со съезжающими сменами, комдив-три смог сойти с корабля. Готовясь к длительной беседе с начпо, он оставил надежду уехать на корабельной "коломбине". Дежурный по политотделу, седой, худой и высокий, строгого вида мичман, сказал ему, что Артющенко срочно вызвали в штаб соединения.
– Ваша фамилия случайно не Лавров? – поинтересовался он.
– Лавров! – ответил комдив-три.
– Езжайте домой, Александру Николаевичу сейчас не до Вас.
– А что случилось?
– До Вас доведут!
Лавров не стал допытываться до сути загадочных заявлений дежурного и, развернувшись, побежал, чтобы успеть на отходящий транспорт.
Через час подводников привезли в поселок. Думая о завтрашней встрече с начпо, Лавров незаметно дошел до двери у которой он простился с Любой одиннадцать дней назад. На стук ответил знакомый голос:
– Кто там?
– Я! – произнес он, и услышал звук открываемого замка. Нежные руки обняли его. Соскучившиеся губы нашли друг друга и слились в поцелуе.
– Ну, хватит, – через некоторое время сказала она, отстраняя его, – ты, наверное, голодный, а у меня как раз жареная картошка!
Володька прошел в комнату. На окне висели занавески, а у стены стояла новая двуспальная кровать.
– Другой не было! – заметив его взгляд, сказала она. – Еще четыре табуретки купила!
Ужинали на кухне. Столом были табуретки поставленные рядом. Вся кухонная утварь размещалась на широком подоконнике и электроплите.
– Как ты одна? – спросил он, когда они сели за импровизированный стол.
– Ничего! Скучно без тебя!
– Кто-нибудь приходил?
– Приходили двое в форме, я в окно разглядела. Один мичман, а второй офицер, с одной большой звездой!
– Что им было нужно?
– Они хотели посмотреть документы на квартиру.
– А что ты им сказала?
– То, что ты говорил. Ничего не знаю, разговаривайте с мужем.
– Не пугали?
– Нет, только сказали что, квартира заселена незаконно!
– Все законно! – успокоил ее Володька, с тревогой подумав о завтрашней беседе с начальником политотдела. Он еще не знал, что их беседе уже не суждено состояться. Ни завтра, ни на неделе. Чужая общая беда, несоизмеримая своими масштабами с обычным человеческим горем, заставила Артющенко на время забыть о них.
Глава V
Соленый пот раздражал глаза, растекался щекотливыми струйками по спине и груди. Создаваемые вентиляторами мощные, но влажные и теплые потоки воздуха не спасали от жары. Василий, сидя на месте оператора правого борта, писал письмо Лене, нещадно перечеркивая неудачные фразы. Письмо все равно нужно было переписывать начисто, потому что на листе, то там, то здесь виднелись кляксы от капающего со лба пота. Шел шестой час после сброса аварийной защиты реакторов – постановка парогенераторов на хранение. Рядом, положив голову на пульт, дремал Марат Петрович, которому, как и Василию, некуда было спешить. Он остался дежурным по ГЭУ вместо командира реакторного отсека. Только что ушел на базу командир первого дивизиона.
– Иди, отдохни! Ничего с твоим железом не случится! – напутствовал его Михайлов.
Василий писал о том, что дела его идут успешно. Это было правдой. Во время выхода в море он, наконец, смог посидеть за работающей установкой. Все было понятно и все получалось. Михайлов сказал комдиву-раз: "Еще один выход, и можно разрешить работу под наблюдением!" Это он так похвалил его! На самом деле не закрыто больше половины зачетного листа. Написал про показавшийся смешным случай на смотре, как адмирал пытался застегнуть воротник кителя у лейтенанта. О взаимоотношениях с помощником и злополучных политзанятиях писать не стал. Зачем портить настроение. В конце письма сделал приписочку: "Целую, люблю!". Засомневался! Слишком много телячьих нежностей! Вычеркнул "люблю". Тщательно вытерся полотенцем для того чтобы приступить к написанию чистового варианта. Только полез в сейф за бумагой, как динамик "Каштана" прохрипел:
– На корабль прибыл дежурный по живучести!
Затем голос из него спросил:
– Михайлов есть?
Через несколько минут дежурный по живучести, белобрысый капитан 3 ранга, хлопал Михайлова по плечу:
– Привет старому морскому бродяге! Ну, как у тебя дела?
По фамильярности обращения чувствовалось, что они с Маратом Петровичем старые знакомые. Михайлов пожаловался, что анализы питательной воды пока никакие, и сколько времени они протянут с постановкой парогенераторов на хранение, неизвестно.
– Хорошо! Не буду Вам мешать, тревогу просто запишем, – войдя в положение сказал капитан 3 ранга, – хотя обстановка к "лапше" не располагает!
– Что-то случилось? – насторожился Марат Петрович!
– Да не что-то! Вчера всех командиров внезапно в штабе собрали. Экипаж сто пятьдесят второй экстренно вызвали!
– Зачем? Они же в ремонте, только с автономки пришли!
– В поселке говорят, наши горят в Корейском проливе. Есть погибшие!
– А кто у нас там? Двести двадцать первая?
– Она!
– А в поселке, откуда знают?
– Вражьи голоса! "Голос Америки", "Би-Би-Си"!
Дежурный по живучести ушел в направлении 8-го отсека и вскоре вахтенный сообщил о его убытии, а Михайлов еще долго, почесывая затылок, переваривал мрачные новости.
– Вы считаете, что это правда? – решился спросить Василий.
– Хотелось бы верить тому, что это ложь! Подождем делать какие-либо выводы. Если что-то серьезное, то днем уже будет известно!
Василий знал, что К-221 входила в ту же серию из шести атомных подводных лодок, что и К-30. И хотя противник презрительно называл эти корабли из-за их высокой шумности "слепыми бандитами, вооруженными до зубов", атомные подводные лодки этого проекта хорошо зарекомендовали себя в противостоянии авианосным ударным группам 7-го флота ВМС США.
Днем новостей не прибавилось, и приехавшие из поселка офицеры и мичманы знали только то, что уже было известно Василию. Через три дня, утром, после проворачивания оружия и технических средств, старпом собрал экипаж в торце пирса. Он рассказал, что 21 августа, на подводной лодке К-221, находившейся на боевой службе в Филиппинском море, произошел пожар. В результате пожара погибли четырнадцать человек, имена и фамилии которых уточняются. Причины пожара расследуются. Это все, что он об этом знает. За старпомом выступил зам. Он объявил о просьбе командования сдать посильную денежную сумму для помощи семьям погибших и организации похорон. Еще через три дня Василий узнал, что он участвует в обеспечении похорон погибших. С напарником, мичманом, он должен был в составе траурной процессии нести один из многочисленных венков к месту погребения погибших, плоской вершине небольшой сопки прямо напротив штаба. На ней, уже день и ночь, работали стройбатовцы. Они сооружали широкую, выложенную мраморной плиткой лестницу, ведущую на вершину сопки, и подготавливали места для могил. Из любопытства Василий забрался по еще недостроенной лестнице на вершину сопки. Место для похорон было выбрано красивое. С сопки открывался вид на бухту Петровского, со стоящими у пирсов подводными лодками. За волноломом виднелся залив Стрелок, остров Путятин и игловидные скалы "Три Брата" на выходе из залива. После похорон на сопке должны были соорудить памятник в виде рубки подводной лодки.
"Хорошее место", – подумал Бобылев, глядя на залив, но передумал, представив, как будет холодно и противно на продуваемой всеми ветрами вершине приморской зимой.
До похорон Василий также обеспечивал приезд родителей. Вернее, в его обязанности входило оказание им помощи, если кому-то станет плохо или кто-то потеряет сознание. Таких случаев, к счастью, не было, но плача, диких криков и проклятий Василий услышал предостаточно. Когда все родители приехали, кто-то из них предложил посмотреть на своих детей в последний раз. Все потребовали отвезти их в морг госпиталя. Прекрасно понимая, что может быть после этого, представитель дивизии пытался отговорить родственников от этой процедуры. Наконец, решили, что поедут одни мужчины. Зрелище было не для слабонервных. Многие после этого не могли передвигаться самостоятельно, а увешанный орденскими планками дед одного из погибших, всю войну прослуживший в знаменитом разведотряде Северного флота, привыкший к смертям, старый боец, потерял сознание. Родственники семерых погибших моряков отказались хоронить их в соединении. Колебались и остальные. В самый канун похорон, мать одного из погибших изменила свое решение. Ее уговаривали весь день и ночь перед похоронами.