- Это легче говорить другим, чем на это решиться, - сухо возразил Куф. - Я предпочел бы повесить сорок французов, чем получить от адмирала выговор за неисполнение моих обязанностей.
- Все мы, капитан, могу вас уверить, желаем так же, как и вы, отмены этой ужасной казни. Еще так недавно мы хвалились, что на нашем фрегате не было произнесено и исполнено ни одного смертного приговора, хотя вот уже четыре года, как "Прозерпина" спущена на воду, и мы участвовали в семи правильных сражениях.
- Будем надеяться, Гриффин, что Клинч застанет адмирала и во-время вернется.
- Не послать ли того вице-губернатора к арестанту? Может быть, ему удастся уговорить Ивара, хотя бы для виду, согласиться на ваше предложение, капитан, и тем выиграть время. Эти итальянцы такой хитрый народ.
- Что и доказал вице-губернатор в своих свиданиях с Иваром. Нет, это ни к чему не поведет. А вот разве допросить еще раз этого плута Больта?
- Что же лучше, капитан?! К тому же этот Больт такая продувная бестия, что его и учить не надо. Позвать его?
Куф с минуту колебался; но ему так сильно и почти в одинаковой степени хотелось и спасти от смерти Рауля и захватить люгер, что он не хотел пренебрегать никакими средствами. Утвердительным наклонением головы он ответил на вопрос Гриффина, и через несколько минут Итуэль был введен в комнату капитана.
- Больт, - обратился к нему капитан, - ветер подул с благоприятной для вас стороны, и я имею желание даже содействовать вашему успеху. Вы знаете, я полагаю, где остался люгер?
- Я не уверен, вспомню ли, капитан, - отвечал Итуэль, осматриваясь и недоумевая, к чему ведет капитан. - Не ручаюсь, в случае надобности, я, может быть, и вспомнил бы, но, говоря откровенно, у меня довольно-таки плохая память.
- В таком случае вам не мешает знать, что от вашего ответа зависит жизнь вашего старого друга, господина Ивара.
- Я бы желал знать… Ей-богу, чудная страна эта Европа!.. Что же такое сделал капитан Рауль, что ему так плохо приходится?
- Он приговорен к смертной казни, которая должна совершиться здесь на фрегате сегодня же, если он не укажет места, где находится его люгер; в этом последнем случае ему оказано будет снисхождение, так как мы имеем дело с народом, а не с отдельными лицами.
Куф не знал Итуэля, обращаясь к нему с этим предложением. Итуэль не любил ни Рауля, ни люгера, и вообще никого и ничего, кроме своей особы; если бы это не было сопряжено ни с каким риском для него, он, может быть, и выручил бы Рауля, но в данном случае над всем преобладала его исконная ненависть к англичанам, и он прежде всего не желал облегчить им поимку люгера, то-есть достижения их заветной цели.
- И если вам удастся получить люгер, капитан, вы возвратите свободу капитану Раулю? - спросил он с напускным участием.
- Да, весьма возможно, хотя это будет зависеть от адмирала.
- Я сильно затрудняюсь ответить на ваш вопрос, капитан, потому что это самое подвижное из всех судов, и никогда нельзя с точностью определить, сколько оно успеет пройти в данное время.
- Неужели? - иронически заметил Куф. - Но все-таки подумайте, может быть, вы можете дать хоть приблизительный ответ относительно того, где, по вашим расчетам, он должен был бы теперь находиться.
- Приблизительный? Может быть, капитан. Я так думаю, что "Блуждающая Искра" должна теперь находиться где-нибудь на широте острова Капри в ожидании возвращения капитана Рауля и меня. Да, где-нибудь поблизости этого острова. Но, поверьте, капитан, он зорко следит за тем, чтобы не допустить к себе какой-нибудь английский крейсер.
Было ли это верно или нет, но, по крайней мере, Итуэль думал, что говорит правду, и, вовсе не желая предавать своих старых товарищей, нарочно сказал правду, совершенно верно рассчитывая на то, что при явном недоверии к нему со стороны капитана эта правда сойдет за ложь. Так и случилось: Куф и Гриффин, обманутые всей его плутовской и лживой наружностью, не поверили ни одному его слову. Затем его отпустили, строго внушив ему добросовестное отношение к его обязанностям.
- Итак, мы все при том же, Гриффин! - воскликнул безнадежно Куф. - Если Клинч опоздает, я никогда себе этого не прощу!
- Нельзя всего предвидеть, капитан; вы сделали все, что могли и ваша совесть должна быть спокойна. Нельзя ли было бы… К этому средству, впрочем, не любят прибегать! Однако, по необходимости…
- Объяснитесь, Гриффин, что вы хотите сказать?
- Я думаю, капитан, не может ли та молоденькая итальянка дать какие-нибудь сведения о люгере? И так как она любит Рауля Ивара, то может быть…
Куф пристально смотрел на лейтенанта с полминуты, а затем сказал, отрицательно покачивая головой:
- Нет, нет, Гриффин, я ни за что на это не соглашусь. Одно дело пустить все в ход с таким негодяем, как этот американец, и совсем другое играть на чувстве любящей девушки. Нет, нет, никогда!
Гриффин покраснел и закусил губы; ему было неприятно, что капитан превзошел его в великодушии.
- Но мне кажется, капитан, что она осталась бы только в выигрыше, если бы предала люгер ценою спасения жизни жениха. Другое дело, если бы потребовали от нее выдачи любимого человека.
- Все равно, Гриффин, не станем поднимать покрова, закрывающего тайные чувства девушки, случайно обнаруженные перед нами. Как только мы ближе подъедем к берегу, я решил отправить старика-итальянца с его племянницей на их лодке. Таким образом мы честно избавимся от них. Но что станется с французом - не знаю.
На этом разговор кончился. Гриффин вернулся на палубу, куда его призывали его обязанности, а Куф принялся в восьмой или девятый раз перечитывать полученные им от адмирала инструкции.
Глава XXII
День начал уже склоняться к вечеру, и беспокойство Куфа росло не без причины. Ни разу до сих пор не приходилось фрегату "Прозерпина" так глубоко въезжать в Салернский залив, чудная картина природы, представшая их глазам, временно помогла офицерам отвлечься от гнетущего вида их пленника. Грандиозные скалы, с лепящимися по ним и между ними деревушками, монастырями и церквями, представляли такое величественное и живописное зрелище, в сравнении с которым совершенно уничтожились размеры военного фрегата, и с берега он должен был казаться не более как небольшим торговым судном. Но моряки менее чем кто-либо склонны проявлять свой восторг внешними знаками удовольствия; напротив, особенным достоинством считается между ними полное ко всему равнодушие. Наибольшим авторитетом пользуются опытные старые моряки, и каждый новичок больше всего заботится о том, чтобы своим равнодушием ко всякой новизне доказать свою большую опытность.
Но самым сдержанным в этом отношении являлся боцман Странд, лондонец по происхождению.
В то время как "Прозерпина" медленно подвигалась, следуя направлению берега, Странд стоял на своем посту, где чувствовал себя полным хозяином, и, соблюдая вполне деловой вид, прислушивался к разговорам других офицеров. В смысле безусловного послушания начальству он был безупречен, будучи для этого слишком рпытным моряком, но на все имел свои мнения, которые не постеснялся бы отстаивать перед самим Нельсоном.
Один из младших офицеров, Кэтфольд, старый моряк стоял в группе нескольких матросов около бушприта и, как старший перед ними по рангу, имел среди них первенствующую роль в разговоре. Матросы стояли со скрещенными на груди руками, с щепоткой жевательного табаку за щекой, и то-и-дело подтягивали штаны, которые они носили без подтяжек; между штанами и курткой неизбежно лежала кольцом полоса белой рубахи, резко оттеняя голубой цвет платья.
- Говорят, эти горы высоки, грандиозны! - говорил старик Кэтфольд. - Я этого не нахожу. Я не вижу ничего необычайного в этих берегах! И все, что мы тут видим, эти дома, деревни, все это можно встретить на любом из островов. Когда я делал кругосветное путешествие с капитаном Куком…
Но в это время появился Куф. Он редко появлялся в этой части судна, но его, конечно, везде встречали как лицо привилегированное. Все поднялись из уважения к нему, а Странд уступил ему свое место. Куф подошел к нему твердой, хотя и легкой походкой, так как ему не было еще и тридцати шести лет. Куф состоял еще мичманом на корабле, на котором тогда уже боцманом был Странд. Куф никогда не забывал этого обстоятельства и всегда находил сказать несколько приветливых слов опытному моряку.
- Замечательная местность, Странд, - заговорил он, присаживаясь, - в Англии можно проездить неделю и не найти ничего подобного.
Между ними завязался довольно бессодержательный разговор, но Странд от времени до времени самодовольно поглядывал на матросов, несколько отступивших из почтения к капитану, точно взглядами хотел им сказать: "Видите, какой старый друг вашему боцману капитан!"
- Тут решительно негде спрятаться "Блуждающей Искре", Странд! - проговорил между тем капитан. Боцман хитро улыбнулся, как человек, не желающий ни с кем делиться своими секретами.
- "Блуждающая Искра" не из тех судов, которые мы опять увидим, капитан, - ответил он, считая невежливым оставить без ответа замечание капитана.
- Почему? "Прозерпина" всегда находила то, что искала.
- Видите ли, капитан, были уже с нашей стороны три неудачные попытки овладеть этим люгером, и четвертая не поведет ни к чему; все хорошо только до трех раз.
Куф с удивлением посмотрел на боцмана.
- Заметьте, - продолжал тот, - все идет по трое: у нас три класса адмиралов, три цвета для флагов, три мачты на корабле…
- И один капитан! - засмеялся Куф, для которого была новинкой эта тройная теория.
- Да, потому что в противном случае экипаж не знал бы, которого слушаться.
Оба с минуту помолчали.
- Какое печальное зрелище представляет тот человек между двух пушек, там, на штирборте, капитан.
- Вы говорите о нашем пленном, Странд? О, я бы от всего сердца желал, чтобы он был где-нибудь в другом месте. Больше всего хотел бы я, чтобы он был на своем люгере и чтобы мы пошли на него в четвертый раз, хотя вы этого и не одобряете, Странд.
Куф задумчиво замолчал, а когда это случалось, никто не решался с ним заговаривать. Затем он встал и, не останавливаясь, прошел на противоположный конец корабля, не поднимая головы и с тем же рассеянным взглядом. Все перед ним расступались, давая ему дорогу, и даже сам Винчестер боялся этого настроения своего командира и не подошел к нему, хотя имел к нему дело.
Андреа Баррофальди и Вито-Вити все еще находились на корабле и начали понемногу осваиваться с неудобствами непривычных для них условий. Конечно, они не избежали подшучиванья, но в общем к ним относились хорошо, у них не было причин жаловаться на свое положение, особенно с тех пор, как снова разгорелась надежда на поимку люгера. Они знали о смертном приговоре над Раулем и пожелали повидать его еще раз, чтобы уверить его в своем полном прощении за обман. Они сказали об этом Винчестеру, и тот выжидал теперь удобной минуты спросить разрешения капитана.
Наконец, Куф очнулся от своей задумчивости, и Винчестер передал ему просьбу двоих итальянцев.
- Бедняга! Ему немного остается жить, если только мы не получим каких-нибудь известий от Клинча. Мы ничем не рискуем, если позволим себе все возможные ему уступки. Допустите к нему всех, кто желает его видеть, Винчестер.
- Даже старика Джунтотарди и его племянницу? И нашего дезертира Больта? Он также желал бы проститься с своим прежним командиром.
- Относительно первых двоих не может быть никакого сомнения; что же касается Больта, то мы, конечно, имеем право ему отказать, если только господин Ивар сам не пожелает его видеть.
Винчестер не заставил повторить разрешение и поспешил оповестить как всех желавших свидания или, как он думал, могущих желать его, так и стражу, караулившую пленника, о том, что разрешение на свидание дано. Не спросили только согласия самого осужденного.
На "Прозерпине" царило общее подавленное, мрачное настроение духа. Всем было известно настоящее положение дел, и мало кто верил в возможность своевременного возвращения Клинча. Оставалось не более трех часов до солнечного заката, а время, вместо того, чтобы тянуться, казалось, летело на крыльях. Общее напряженное состояние и тревога росли с каждой минутой; все следили за заходящим солнцем, находя, что оно на этот раз опускается особенно быстро; большая часть мичманов столпилась на передней части корабля с единственной целью раньше всех увидеть возвращающегося Клинча.
Было уже половина шестого, а в шесть часов солнце должно было зайти. Оставалось всего полчаса до срока совершения казни. Куф не отходил от борта и вздрогнул, когда часы начали бить шесть. Винчестер подошел к нему и глазами спросил его; в ответ он получил едва заметный жест, но этого ему было довольно. В определенном месте палубы началось не шумное движение, появилась веревка, которую прилаживали со слишком для всех понятной целью, устраивали род временной платформы - все угрожающие приготовления к близкой казни. Несмотря на всю привычку к разного рода опасностям и зрелищу всевозможных человеческих страданий, всеми присутствовавшими овладело волнение.
Рауль был их врагом, и еще двое суток тому назад все они искренно ненавидели его; но настоящие обстоятельства изменили эту ненависть в чувство более великодушное. Торжествующий враг совсем не то, что человек, вполне зависящий теперь от них; к тому же, хотя по закону и осужденный как шпион, он в их глазах был только страстно полюбившим человеком, который, очертя голову, бросился в явную опасность ради свидания с дорогой девушкой. Все это, в соединении с присущим морякам нерасположением к совершению казни на палубе их судна, совершенно изменило положение вещей, и Рауль, который два дня тому назад столкнулся бы на "Прозерпине" с двумя или тремя сотнями заклятых врагов, теперь имел столько же друзей, не чувствовавших к нему ничего иного, кроме уважения и сострадания.
На приготовления к казни все посматривали косо, хотя невидимая власть тяготела над всеми. Куф не считал себя в праве долее ждать и сделал последние необходимые распоряжения, после чего ушел к себе в каюту.
Следующие за тем десять минут прошли в сильной тревоге и тяжелом ожидании. Винчестер ожидал только возвращения капитана, чтобы привести осужденного. Один из мичманов был отправлен доложить ему, что все готово, и Куф медленной походкой поднялся к платформе. Матросы стояли впереди и по обеим сторонам; солдаты вытянулись с ружьями; офицеры сгруппировались в одном месте; тягостное молчание воцарилось на палубе и резко раздавался малейший посторонний шум. Андреа Баррофальди и Вито-Вити стали в сторонке; но никто нигде не видел ни Карло Джунтотарди, ни его племянницы.
- Я полагаю, что в нашем распоряжении еще двадцать пять минут, Винчестер, - сказал Куф, тревожно посматривая на заходящее солнце, достигшее уже почти горизонта и озарившее ближайшую часть небесного свода золотом и пурпуром.
- Боюсь, что не больше двадцати, капитан.
- Полагаю, что пяти достаточно, чтобы все покончить, - хрипло и с дрожью в голосе произнес Куф, устремив глаза на лейтенанта, который ответил ему одним пожатием плеч, как бы желая сказать, что он этого не знает.
Тогда капитан перекинулся несколькими словами с врачом, допытываясь, сколько времени в лучшем случае может прожить повешенный человек; и ответ, вероятно, не оправдал его ожиданий, так как он тут же дал знак, чтобы привели арестанта.
Рауль появился в сопровождении каптенармуса с одной стороны и офицера, исполнявшего обязанность духовника, с другой. Он был в своем платье итальянского лаццарони. Рауль был бледен, но нельзя было заметить ни малейшей дрожи в его мускулах, сильно открытых, благодаря его костюму. Он вежливо поклонился офицерам, и только невольное содрогание пробежало по его телу, когда его взгляд упал на веревку и всю обстановку казни. Однако, через секунду он совершенно овладел собой и, поклонившись капитану Куфу, твердыми шагами направился к роковому месту, но в то же время без малейшей рисовки.
Ему надели веревку на шею при гробовом молчании вокруг. Затем Винчестер шопотом сделал последние указания тем людям, на которых возложена была тяжелая обязанность совершения казни, внушая им главным образом быстроту действия, как единственное облегчение для несчастного в данном случае.
- Возможно ли, чтобы так и умер человек! - воскликнул Куф. - Спросите еще раз у часового наверху мачты, Винчестер.
- Видите вы что-нибудь похожее на лодку? Хорошенько смотрите в Неаполитанский залив, вам должен быть виден вход в него.
Прошла добрая минута, и часовой ответил отрицательным движением головы. Винчестер взглянул на капитана. Куф вскочил на пушку и направил к северу свою зрительную трубу.
- Все готово, капитан, - сказал старший лейтенант, когда прошла еще одна минута.
Куф уже готов был поднять руку, что было бы сигналом к совершению казни, когда издали со стороны Неаполя послышался глухой пушечный выстрел.
- Остановите! - закричал Куф, боясь, как бы не поторопились матросы, державшие концы веревки. - Лоцман, выньте из губ свисток!.. Еще два таких выстрела, Винчестер, и я буду счастливейшим человеком из всей эскадры Нельсона.
В то время, как он говорил, раздался второй выстрел и затем третий через полминуты.
- Может быть, это салютование? - проговорил Гриффин с беспокойством.
- Слишком велик промежуток. Слушайте.
Все напрягли слух. Куф вынул часы, и с каждой секундой черты его лица прояснялись. Через две минуты он с торжеством поднял руки.
- Все идет прекрасно, господа! - воскликнул он. - Господин Винчестер, отведите арестанта в его камеру. Отвяжите эту проклятую веревку и к чорту отправьте все это адское сооружение. Господин Странд, распустите команду.
Рауль был немедленно отведен обратно в свою загородку среди пушек. На пути все офицеры поздравляли его, радостно приветствуя его спасение; и не было ни одного человека на всем корабле, который не вздохнул бы облегченно при известии о полученной отсрочке.
Глава XXIII
Рауль Ивар на этот раз обязан был своим спасением присутствию духа и предусмотрительности Клинча. Не будь трех выстрелов с судна адмирала, казнь была бы совершена; они были даны единственно благодаря предусмотрительности подшкипера.
Еще в то время, когда Куф отправлял Клинча и условливался с ним, этому последнему пришло в голову, что какая-нибудь непредвиденная задержка с его стороны хотя бы на одну минуту может погубить все дело, и он тогда же получил от Куфа предписание о трех выстрелах с адмиральского судна, о чем капитан упомянул в своем письме к Нельсону, настаивая на них, как на мере крайне важной. По прибытии в эскадру, Клинч узнал, что адмирал в Кастелламаре, и должен был туда отправиться на лошадях. Отыскав его, он передал ему бумаги.
- Капитан пишет мне, - сказал Нельсон, два раза перечтя письмо Куфа, - что не может быть никакого сомнения в том, что Ивар заезжал в залив единственно по своим сердечным делам, а никак не в качестве шпиона.
- Таково у нас общее мнение, милорд. У Ивара в лодке сидел старик и прелестная молодая девушка, которую капитан Куф видел на вашем корабле, в вашей комнате, милорд, несколько дней тому назад.