Перетащив парусину на облюбованное место для лагеря, я ножом выкроил из нее полотнище для палатки, и, как и предполагал, у меня остался еще большой кусок, чтобы укрыться им ночью. На берегу, со стороны барьерного рифа, нашлось несколько бамбуковых палок, кусок веревки – все это помогло мне установить палатку. Из сухой морской травы и кокосового волокна получилась великолепная постель.
Оборудовав свое жилище, я собрал с десяток кокосовых орехов и сложил их возле палатки, затем стал исследовать лагуну.
Местами берега лагуны круто обрывались. Я ложился на шершавые глыбы кораллов и смотрел в чистую, необыкновенно прозрачную воду. Поверхность воды у берега была ровной и только чуть приподнималась и плавно опускалась под напором океана. Можно было наблюдать жизнь лагуны на глубине двадцати метров – солнце стояло над головой, и каждая водоросль, и каждый коралловый куст были залиты ярким светом. В щелях между глыбами застыли омары, высунув для чего-то из своего укрытия полосатые усики. Пестрые, как бабочки, рыбки стайками вились возле огромных анемонов, похожих на яркие цветы, что-то склевывали с ветвей голубых кораллов, носились, как будто играли в пятнашки. Проплывали ярко-желтые рыбы, раскрашенные черными полосами, голубые с желтыми головами и плавниками. Мне были неизвестны их названия, но вот показался и знакомый – огромный окунь, мелочь метнулась под защиту коралловых ветвей, окунь, даже не взглянув на мелюзгу, подплыл к колонии морских ежей и стал обкусывать и выплевывать колючки с одного из них. Когда осталось круглое тельце без единой колючки, он его съел и принялся ощипывать другого ежа. Пронеслась золотистая макрель, потом показалось противное извивающееся существо, похожее на налима, только длиной метра в два. Проплыла акула, с таким видом, будто ее совсем не интересует вся эта разнообразная живность.
Глядя на стаи рыб, я пожалел, что в кубрике "Ориона" остался мой берет, в подкладке которого было три рыболовных крючка. Но тут мне снова пришла мысль об остроге. На берегу я видел тонкий ствол бамбука с пучком желтых листьев на макушке – его принесло сюда течением с какого-то острова.
"Если его заострить, выйдет подходящая острога",- размышлял я, направляясь к берегу океана. Когда, захватив ствол бамбука, я возвращался к палатке, то, не веря глазам, увидел на мокром песке следы больших подошв. Кто-то недавно прошел в ту часть атолла, где я выбрался из воды. Человек тоже ел улиток: раздавленные их домики валялись на песке. Я побежал по следу, стал кричать, но прибой на барьерном рифе заглушал мой голос, похожий на крик серой чайки. Скоро я потерял след. Человек вышел на сухой песок, и пассат успел заровнять его следы.
Но я ликовал. Теперь у меня был товарищ, вдвоем куда легче будет коротать дни на необитаемом острове. Я стал припоминать, у кого на шхуне были такие огромные ступни. У негра Чарльза? Да. Но тот на шхуне всегда ходил босиком и только в порту надевал гигантские лаковые туфли. Большая нога была и у рулевого Нильсена, высокого молчаливого человека с глазами навыкате, дядюшка Ван Дейк тоже носил сандалии чуть поменьше туфель Чарльза. Подойдя к каналу, соединяющему лагуну с океаном и не найдя никого, я повернул назад и, наверное, часа два потратил на безуспешные поиски, обойдя весь атолл.
Когда я вернулся к своему жилищу, то увидел, что из палатки торчит пара босых ног, а на песке валяются желтые сандалии. Как хорошо я знал эти проклятые сандалии, сколько раз человек, которому они принадлежали, бил меня ими по лицу!
Поединок
Все эти часы, проведенные на острове, где-то в глубине души я надеялся, что дядюшка Ван Дейк тоже спасся, и я встречусь с ним. И вот вместо доброго, милого для меня человека, в живых остался злой и жестокий.
В первый день плавания капитан позвал меня к себе в каюту. Он сидел, развалясь в кресле, привинченном к палубе, вытянув ноги так, что я остановился в дверях у порога.
- Так ты, оказывается, русский?
– Да, я русский.
– Проклятый кок не сказал мне об этом, а то бы тебе пришлось подыхать с голоду на берегу.- Он смотрел на меня ледяными глазами.
Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, поняв, что, сам того не желая, подвел дядюшку Ван Дейка.
– Кок не знал, что я русский.
Капитан усмехнулся.
– Тебе не удастся его выгородить. Но ты не думай, что он взял для тебя билет на прогулочную яхту. Капитан сбросил с ноги сандалии.- Надеюсь, ты знаешь, что с ними надо делать. Или в красной России каждый сам себе чистит обувь?
– Да, там каждый сам чистит обувь.
– Заткни свою глотку! Говори, "есть капитан"- и все! Понял?
– Хорошо. Есть, капитан!
– Пошел вон!
Когда я принес ему вычищенные сандалии, он повертел их в руках, улыбнулся, поманил меня к себе пальцем. Когда я, обрадованный, что все-таки растопил его черствое сердце, подошел, он размахнулся и ударил меня подошвой по щеке. Это несправедливое наказание так ошеломило меня, что я застыл, держась рукой за щеку.
Капитан улыбнулся и спросил таким тоном, будто ничего особенного не случилось:
– Ты знаешь, за что я тебя ударил?
Я покачал головой:
– Нет, капитан.
– Исключительно с педагогической целью, чтобы ты знал, что в любой момент я могу оторвать тебе голову или просто швырнуть за борт акулам – они это сделают гораздо лучше. Можешь идти и, учитывая мое сообщение, исполняй свои обязанности. Думаю, ты понял как. -На его полном добродушном лице светилась такая добрая улыбка, было такое участие, что я подумал: не показалось ли мне все это? Но тут я встретился с его глазами, холодными, чужими на этом лице-маске, и все мои сомнения рассеялись.
Когда я вернулся на камбуз и рассказал о своем первом знакомстве с капитаном, дядюшка Вал Дейк подергал себя за серьгу в ухе, потом сказал, поглаживая бородку:
– Не думал я, что так получится. Все-таки, он мне казался не таким подлым человеком. Наверное, и правда, что он служил у нацистов, тут ходят слухи. Эти выродки ненавидят вас, русских. Вы им уже, судя по газетам, повыщипали перья, и то ли еще будет! Но ты не вешай носа на фальшборт. Вот пойду сейчас и скажу ему, чтобы он не особенно разводил волну в тихую погоду. Но ты тоже не слишком задирай нос. Ну, если получишь пару оплеух, пустяк. Мне тоже влетало по первое число, когда был юнгой. Морская служба – это тебе не воскресная школа.
Я мыл посуду, а он рассказывал, как служил юнгой на пароходе, который доставлял в Китай контрабандой опиум, и какой зверь был у них старший помощник.
– Он тоже грозился сбросить меня за борт. Но видишь, ничего не получилось,- заключил он и похлопал меня по плечу.- Все же будь начеку. Не давай ему никаких поводов.- Он вытащил карманные часы.- Ого, пора нести сэндвичи и виски. Постой, я это сделаю сам.
Вернулся кок с подбитым глазом.
– Ничего, парень. Я его предупредил, что акулы едят не только матросов и юнг… Глаз – это пустяк, он просто смазал меня так, ну, чтобы поддержать свое звание. Все-таки капитан.- Помолчав, дядюшка Ван Дейк сказал мечтательно: – Кончим этот рейс, получишь ты свои деньги. Насчет этого не беспокойся, рассчитается пенни в пенни. Я тоже кончаю болтаться в этом парном море. Поедем вместе ко мне домой. Погостишь, а потом и подашься на родину…
Проходили дни и ночи на "Орионе". Я старался вовсю. Капитан улыбался и говорил ласково:
– Из тебя мог бы выйти неплохой матрос, если бы…- При этом он кивал за борт и улыбался…
– От его улыбки прямо мороз по коже,- говорили в матросском кубрике.
– Такой из костей родного отца домино сделает.
– Ты, парень, не особенно задирай форштевень,- учили меня старшие товарищи,- на море капитан выше самого господа бога. Бывали случаи, когда днем был человек, а ночью – весь вышел…
– Таких надо в тюрьму сажать,- сказал я.
Матросы захохотали, а когда смех стих, кто-то с верхней койки сказал:
– Эх, бедняга, ты совсем не знаешь жизни. Разве можно идти против капитана? В лучшем случае, останешься без работы, а ему все равно ничего не будет…
Я стоял и смотрел на желтые, потерявшие блеск, сморщенные теперь сандалии. Все кипело во мне. Припоминались все обиды. Я решил, что больше не буду подчиняться ему, и даже скажу, чтобы убирался из моей палатки. Тут я вздрогнул: в палатке зашуршала морская трава, затем я услышал протяжный зевок и голос. Он говорил так, будто ничего не изменилось.
– Эй, кто там?
Я промолчал.
– Ты что, глухой, скотина!
Я не отозвался и на этот раз.
Он сел и высунулся из палатки. За ночь лицо его осунулось и обросло ярко-рыжей щетиной. Увидав меня, капитан усмехнулся:
– Фома! Вот радостная встреча! Мне показалось, что мое предсказание сбылось, ты, наконец-таки, попал в брюхо к акулам, как твой покровитель Ван Дейк. Не горюй, это от тебя не уйдет.-Он помолчал, насмешливо рассматривая меня ледяными глазами, потом спросил: – Ты что, забыл свои обязанности? Вода прополоскала твои мозги? Ну, живо! Туфли!
Мне стыдно вспомнить про эти позорные минуты.
Вся моя воля, решимость куда-то делись. Или это сказалась сила привычки, но я нагнулся, веял сандалии и подал их ему.
Он сказал:
– Мне плевать на то, что ты думаешь обо мне; Но ты – мой слуга, и я научу тебя подчиняться! Этот паршивый остров остается для тебя кораблем, а я капитаном. Запомни это! Подойди ближе! Ну! – Он размахнулся сандалией.
Я отскочил.
Тогда он сказал, надевая обувь:
– В следующий раз получишь вдвойне. А теперь пойди и принеси мне завтрак, я не ел весь день. Пару орехов. Лучше всего, если ты сорвешь вон те. Да поищи, чем их вскрыть. Погоди! – сказал он, застегивая пряжки сандалий. В его голосе была непоколебимая уверенность, что я со всех ног брошусь исполнять его приказание.- Тут недалеко у берега лагуны, возле камней,- продолжал он,- я чуть не напоролся на гвозди, торчат из шпангоута. Гвозди медные, выдерни, будут вместо ножа, а шпангоут убери с дороги. Кто-то до нас лет за пятьдесят тоже потерпел здесь аварию, теперь не делают таких- гвоздей. Ну, живо!
И я пошел, вытащил длинный медный гвоздь из трухлявого шпангоута. Там оставалось еще несколько гвоздей. Не зная сам для чего, я спрятал шпангоут между камнями, а нож сунул в трещину самого большого камня и засыпал песком. От глаз капитана не укрылось бы, что он у меня в кармане. Я действовал, как после болезни, куда-то исчезли и моя энергия и радость, вызванная опасением. Волоча ноги, я ходил между стволами пальм, выбирая орехи, прокалывал скорлупу гвоздем, пробовал сок. Все попадались перебродившие, с горьковатым соком. А на пальму забираться мне не хотелось. Просто я до того вдруг ослаб, что не смог бы этого сделать без риска свалиться с нее.
"В конце концов, что он мне может сделать,- робко думал я.- Вот возьму эту пару орехов, пусть сам лезет, если ему не понравятся".
Ласковый Питер посмотрел на орехи, брошенные мною на песок к его ногам, потом на меня. И я принялся распарывать волокно на макушке, потом выдолбил большую дырку и подал сидящему на песке капитану.
Ласковый Питер сказал, печально улыбаясь:
– Как быстро забывается добро, Фома. Я знаю, о чем ты думал, разгуливая между пальмами: "Не послать ли мне к дьяволу своего капитана?" Но я рад, что благоразумие у тебя взяло верх. Продолжай и дальше развивать эту спасительную для тебя мысль. Ну хорошо, мы еще поговорим об этом.
Он жадно припал к ореху, глаза его дико сверкнули, и орех просвистел у меня над ухом.
– Кормить гнильем! – наконец заревел он, вскакивая, в руке у него появился парабеллум.- Убью!
Черное отверстие ствола прыгало у меня перед глазами.
Он сунул пистолет за пояс.
– Давай второй, да прежде попробуй сам… Второй раз я тебе этого не прощу. Слышишь?
Я молча поднял второй орех, продолбил в нем дырку, налил немного сока на ладонь, попробовал, сок отдавал прогорклым маслом.
Меня охватило отчаяние. В эти минуты я готов был умереть, чтобы покончить с унизительной жизнью слуги. На корабле еще хоть было какое-то оправдание тому, что я выносил издевательства этого негодяя. Там я находился на службе, впереди была свобода и меня поддерживал дядюшка Ван Дейк, а здесь я становлюсь просто невольником. Я медленно протянул ему орех, чувствуя холодную решимость что-то предпринять, как-то ответить ему на новое оскорбление.
Внезапно меня пронзила сумасшедшая мысль: отнять у него пистолет. Я, не раздумывая больше, подошел к нему и, подавая орех левой рукой, правую быстро протянул к поясу, но получил такой удар в лицо, что едва не полетел в лагуну. Орех покатился по песку. Он поднял его и сказал совсем спокойно, с нотками печали в голосе:
– Видно, с каких-то пор все стали считать меня слюнтяем и рохлей. И знаешь почему? Потому, что я стал слишком мягок и доверчив. Допустить, чтобы корабль разбил о рифы предатель У Син! Я верил ему, верил тебе. Как я был рад, увидав моего юнгу, которого уже оплакивал. Он же хотел застрелить меня из моего же револьвера… Ну вот что, запомни! Покушение на капитана карается смертью. Пока я откладываю приговор. И от тебя зависит добиться смягчения наказания. Но помни: при второй сумасшедшей попытке я вынужден буду, как мне это ни тяжело…- Он положил руку на пистолет и, выразительно подмигнув, щелкнул пальцами.- Поэтому, чтобы не подвергаться риску, советую не подходить ко мне ближе чем на десять метров.
– Могу совсем не подходить.
– Нет, почему же. Когда прикажу. Не знаю почему, но мне трудно без твоего общества.
– Я это почувствовал сегодня ночью, когда вы сбросили меня за борт.
– Разве? Не может быть. Было так темно, и все эти негодяи чуть не перевернули шлюпку. Тебе не встречался У Син? Счастливец. Отделался легкой смертью. Капитан усмехнулся и, не спуская с меня холодных, белесых глаз, поднес орех ко рту.
К моему немалому удивлению, он выпил весь сок и даже похвалил:
– Приятная влага, принеси еще и подумай о более питательной пище для своего капитана. Проклятье, забыл в каюте зажигалку. Если бы нам добыть огонь. В процессе цивилизации мы утратили много полезных навыков. Хотя я слышал, в России еще до сих пор добывают огонь путем трения двух кусков дерева. Тебе не приходилось таким способом добывать огонь? Молчишь? Видимо, не приходилось, так придется. А пока отправляйся на поиски пищи, только учти, что сырыми я могу есть на этом проклятом острове только устрицы да еще содержимое орехов.
Я ушел на берег океана, сел на песок и погрузился в невеселые думы. Каким радостным было мое пробуждение на берегу, но вот прошло несколько часов, и все подернулось печальной пеленой.
"Он не может, не имеет права так с тобой обращаться,- говорил во мне возмущенный голос.- Ты должен высказать этому фашисту все, что о нем думаешь".
"Но у него пистолет",- возразил другой голос, более благоразумный.
"Пусть! Лучше погибнуть, чем быть рабом".
"Зачем погибать! Надо победить. Воспользуйся своим положением. Ты ему нужен, сделай вид, что смирился со своей участью, дождись удобного случая и только тогда, действуя наверняка, сможешь захватить оружие".
Я стал упиваться своими мечтами. И уже видел поверженного, жалкого врага, просящего пощады. Я еще не знал, что сделаю с ним. По крайней мере мне казалось вполне справедливым унизить его так же, как он унижал меня. Тлетворное влияние этого человека сказалось и на мне. Жестокость и несправедливость заразительны.
"Он будет приносить мне устриц, лазать на пальмы за орехами, а жить станет вон в тех камнях, как павиан в зоопарке". Я захохотал, представив его оборванного, заросшего рыжими волосами, грязного, прыгающего на четвереньках среди камней.
За спиной хрустнул песок, я вскочил. Ласковый Питер подкрался ко мне под шум прибоя и стоял в трех шагах:
– Устал? – спросил он с фальшивым участием.- Не мудрено. Ночь была нелегкой.
– Не очень, я уже хорошо отдохнул,- ответил я, вскакивая.
– Вижу. Тебе даже смешно. Это хорошо. Не будем падать духом, мой мальчик.
– Не будем, герр капитан.
– Похвально… похвально. Постой. Все-таки в чем причина твоего веселья?
– Я смеялся над собственной глупостью.
– Нет, нет, постой. Устрицы подождут. В чем же ты находишь ее… свою глупость, в данное время?
– Я хотел отнять у вас пистолет.
– Да, это покушение с негодными средствами, и если ты так думаешь, то здесь нет глупости, а только благоразумие. Ты радуешь меня, Фома. Все же представ, что твой план удался, что бы ты сделал со мной? А?
– У меня не было никакого плана. Просто мне стало обидно, и я подумал, Что, если бы "вальтер" был у меня, вы бы не так грубо обращались со мной.
– Так, так. Возможно, у тебя и не хватило бы духу продырявить меня, но могли случиться непредвиденные обстоятельства, и дырки появились бы в твоем черепе. Ха-ха-ха! – Он захохотал так добродушно, что невольно улыбнулся и я.- Хватит веселиться, надо подумать и о хлебе насущном, в данном случае – об устрицах. За дело, Фома!
Я брел по колено в воде. Жизнь кишела у меня под ногами. Мелкие крабы сновали по дну, мальки хватали за икры, все камни были густо покрыты водорослями и раковинами разных видов и окраски. Здесь были двустворчатые и спиралевидные моллюски, морские звезды, но устриц не попадалось. Я медленно двигался, стараясь не наступить на морского ежа.
Ласковый Питер шагал по берегу, наблюдая за, мной и что-то недовольно ворча себе под нос. Наконец он остановился и, повелительно махнув рукой, спросил:
– Долго мы так будем бродить? Неужели в этом аквариуме не найдется дюжины приличных устриц?
Я ответил, что пока не встретил ни одной.
– Ты или лжешь, как всегда, или задумал уморить меня голодом, или понятия не имеешь об устрицах.
Держась своего плана, я как можно хладнокровней описал ему внешний вид и вкусовые качества этого моллюска и в заключение предложил перенести поиски в лагуну.
– Хорошая мысль. Но не уходить же нам отсюда с пустыми руками. Давай, что там есть.
Я стал бросать ему мидий, гроздья морских желудей, улиток. Улитки ему понравились. Разбив хрупкие раковины, он проглотил несколько жирных слизняков и сказал:
– Вполне съедобное блюдо, хотя улиткам далеко тдо устриц. Идем к лагуне и не забывай про дистанцию. Закон остается в силе. Первый закон белого человека на этом паршивом острове. И надо сказать, что он принес свои первые благотворные результаты.- Он подмигнул и осклабился.- Законы определяют права и обязанности членов общества. С виду ты как будто понял свои обязанности – служить мне, и только мне. Что же касается твоих прав, то… Я еще подумаю над этой проблемой. Ты почему не смотришь мне в глаза? Все еще не выкинул из головы бредовую мысль укокошить меня?
– Мне это еще не приходило в голову.
– Не может быть. Хотя это вполне логично. Несмотря на всю мягкость, с которой я относился к тебе, ты должен был сделать попытку, жалкую притом, разделаться со мной. Ничего не поделаешь, такова природа человека, даже такого неполноценного, как ты. Ну что стал! Брось камень. И запомни, тебе не разрешается брать в руки тяжелые предметы – ни камни, ни палки, конечно, без моего разрешения. Ну что стал! Марш!