- Гоша, я старый член партии, и мне бы хотелось, чтобы тот человек, которого я рекомендую, оправдал мое доверие, доверие его учителя. Перед тобой лежит широкая дорога жизни. По этой дороге надо пройти с высоко поднятой головой. Ты не должен опускать ее перед трудностями, а они у тебя будут. Не должен отступать. Надо все время совершенствоваться, всегда идти вперед. Все свои знания, уменье, ум отдать этой прекрасной, светлой жизни, которую мы начали строить для всех людей. Ты счастливый, Гоша! Ты увидишь такой расцвет нашей Родины, о котором мы не смели и мечтать раньше. Я хотела бы дожить до этого времени.
На всю жизнь запомнились мне ее слова.
Ромка тоже получил рекомендации, и нас приняли в комсомол. Вскоре мы поехали в райком получать билеты. Это был торжественный день. Мама ждала меня. Гордый и счастливый, я вернулся домой с комсомольским билетом в кармане. По этому случаю мама устроила праздничный обед. Когда мы сели за стол, она сказала:
- Поздравляю тебя, дорогой мой! Теперь ты комсомолец. Это не просто - носить комсомольский билет. Надо суметь носить его с честью, не запятнать. Будь всегда мужественным, правдивым. Тебе выпадает большое счастье - бороться вместе со своими товарищами за прекрасное будущее человечества.
- Спасибо, мамочка, я постараюсь быть таким.
Мы долго сидели за столом. Уже давно стемнело, а мы все говорили. Говорили о будущем. И в самых радужных красках представлялось оно мне.
7
Зима проходила в напряженной работе. Мы с Ромкой много и неплохо учились. Комсомольская ячейка дала мне поручение. Я был назначен заместителем редактора школьной газеты "За учебу".
Три раза в неделю, по вечерам, мы ездили в яхт-клуб учиться на яхтенных капитанов. Там преподавал Николай Юльевич и несколько других известных яхтсменов. Учили нас простейшей навигации, лоции, плаванию по карте Финского залива до Кронштадта, морской практике и такелажным работам.
В конце апреля начались теоретические экзамены в яхт-клубе. Сдали мы их удовлетворительно. Не провалили ни одного предмета. Теперь для получения диплома нужно было пройти практику, которая была назначена на середину июля. Мы решили поплавать половину лета на "Орионе" с Львом Васильевичем, а потом, если практику сдадим благополучно, должны получить яхты под свое командование. Мы знали, что члены экипажа "Ориона" почти каждый вечер после работы приезжают в клуб и готовят яхту к летней навигации - шкрабят, чистят, красят. Но мы, к большому нашему сожалению, принять участие в этих работах не могли, потому что подошли дни школьных экзаменов. А ведь нужно было иметь хорошие отметки, так как Николай Юльевич часто справлялся о наших успехах в школе и вообще был в курсе всех наших дел.
Мы усиленно готовились к переходу в шестой класс. Как раз в этот период у меня было много дел с газетой. Она выходила часто. Почти в каждом номере появлялись карикатуры на лентяев и прогульщиков. Рисовать их поручали мне. Тут проходил я школу комсомольской работы.
Был в нашем классе паренек Грушев. В школе его звали Грушка. Он прекрасно делал все упражнения на уроках гимнастики, вертелся на турнике, умел стоять на руках. И очень этим гордился. Если разговор заходил о спорте, Грушка презрительно говорил: "Да что вы можете? Слабаки!" А вот с письменным русским он не ладил, и мы опасались, что его оставят на второй год.
Решили покритиковать Грушку в газете. Я нарисовал на него карикатуру: изобразил Грушку стоящим на руках на учебнике грамматики. Подпись была такая: "Стаю на руках. Кто ище можит?"
Через час после того, как вывесили газету, Грушка подошел ко мне и со злостью сказал:
- Ты, художник, это прекрати. А то я тебе "карточку" попорчу так, что сам по-русски писать забудешь!
- А ты не знаешь, что не должно быть ни одного второгодника?
- Не твоя забота. Так запомни… - И он показал мне увесистый, в чернильных пятнах кулак.
Я обозлился:
- Ты меня не пугай, а лучше занимайся как следует.
В следующем номере газеты мы опять поместили карикатуру. Грушка был показан спящим на уроке русского языка.
После уроков, когда я и Ромка выходили из школы, Грушка схватил меня за пальто, но я вырвался и сказал:
- Вот что, Грушев, этим ты ничего не добьешься, а если еще будешь приставать, то мы вдвоем с Сергеевым тебе покажем, где раки зимуют. Понял?
Ромка стоял рядом. Было ясно, что мы не шутим.
- Двое на одного - не дело, - мрачно пробурчал Грушка.
- Двое или трое, - это неважно. Не подводи класс. Все время будем тебя протягивать, так и знай.
И мы разошлись.
Снова вышла газета, а в ней была заметка: "Всех побью, а русского учить не буду!" Класс наблюдал эту борьбу газеты с Грушкой. Парень ходил злой, пытался сорвать газету, но ребята ему не дали. На нас с Ромкой он смотрел зверем. Но мы не зевали и держались все время вместе. И Грушка сдался.
На одном из классных собраний он заявил:
- Вы думаете, что вашими карикатурами да заметками на меня воздействуете? Глупости. Я и сам на второй год оставаться не хочу.
Но мы знали, что это наша победа, газетная, комсомольская. И я как-то впервые ощутил всерьез силу общественного воздействия.
Экзамены прошли отлично. Мы перешли в шестой класс. Начались летние каникулы. Учебники и портфели были заброшены. Теперь все свое время мы отдавали яхт-клубу.
"Орион" был уже спущен на воду. Сережка тоже появился в клубе, но на "Орион" плавать не пошел. Он сдал практику и теорию, получил удостоверение яхтенного капитана и принял под свое командование яхту. Правда, золотисто-коричневую красавицу "Сказку" он не получил. Дали Сережке маленькую быстроходную открытую яхту "Пигмей", но он и ею очень гордился, приглашая меня и Ромку к себе в команду. Мы не пошли, надеясь, что Лев Васильевич научит нас большему.
Как только Бакурин получил отпуск и выходы в море стали чаще, он выполнил свое обещание. Под его руководством мы сидели на руле, делали повороты, командовали "Орионом". Он учил нас, как подходить к утопающему, как ложиться в дрейф и как правильно швартоваться к бонам.
Какое это было наслаждение сидеть за рулем "Ориона", когда он с небольшим креном, под полными парусами, поднимая носом каскады сверкающих на солнце брызг, бежал по зеленоватому с барашками морю! Еле заметное движение рулем - и он, как живое, разумное существо, повиновался твоему желанию.
Лев Васильевич остался доволен нашими успехами.
В начале июля мы сдавали практические экзамены. Мне попалась верткая и ходкая "Чаква". Принимать экзамены со мной пошли два опытных спортсмена, а Любавин наблюдал за маневрами с берега. Я отвалил от бона удачно, и "Чаква", быстро забрав ветер, побежала к Елагину мосту. Не доходя пятидесяти метров до него, я скомандовал поворот и пошел вниз к клубу. Вдруг один из экзаменаторов бросил за борт спасательный круг и закричал:
- Человек за бортом!
Я сначала растерялся, но быстро пришел в себя, вспомнив уроки Бакурина. Сделал поворот и подошел к кругу так аккуратно, что вызвал похвалу комиссии. Все маневры были выполнены мною отлично. Оставалось подойти обратно к бону.
Не знаю, что случилось - то ли матрос опоздал раздернуть стаксель-шкот, то ли я, окрыленный успехами, ослабил свое внимание, - но "Чаква" прочертила бортом по мягкой обивке бона и вышла за него. Пришлось сделать еще поворот и снова подходить к бону. Я был страшно расстроен и опасался, что мне не дадут диплома. Экзаменаторы посовещались и сообщили, что практику я сдал.
Ромка сдавал экзамены в тот же день на устойчивом "Нордике". Сдал все маневры хорошо, но с одним лишь замечанием: "несколько медлителен".
Мы получили дипломы, а вместе с ними и назначения. Ромку назначили командиром крошечного ботика "Мушка", а меня на такой же точно, как две капли воды похожий, ботик "Окунек". Это были только что выстроенные суда. Маленькие, чистые, с миниатюрной каютой на двоих, но необычайно остойчивые и мореходные.
И вот наконец долгожданный день. Мы с Ромкой медленно, вразвалку идем к нашим судам. Они стоят борт о борт, две белые крошки. Хозяевами вступаем на палубу и начинаем осмотр судов. Мы - капитаны, и ничто не должно ускользнуть от нашего придирчивого взгляда. Но все в порядке. Все блестит чистотой. Везде навел порядок боцман яхт-клуба. Не терпится опробовать ботики под парусами, но еще нет команды, и нам предстоит впервые самостоятельно набирать себе экипаж.
Вопрос этот решен. К Ромке пойдет Ленька, ко мне - Женька.
- Ромка, сколько событий! В этом году мы стали комсомольцами и капитанами. Какая жизнь, Ромка!
- Да, замечательно, Гошка. Я так рад, что и сказать тебе не могу.
- Это ведь только начало. Когда-нибудь мы встретимся с тобой на настоящих кораблях. Помнишь, как мечтали у Петропавловки?
- Помню. Знаешь, если бы не пошли в тот "дальний" поход на "Волне", может, ничего бы и не было. Какой я все же был осел тогда…
- Лев Васильевич, Любавин и ребята, которые нас учили, такие молодцы! Вот без них действительно ничего бы не было.
- Конечно, замечательные люди! Ты смотрел свое удостоверение? Там написано: "с районом плавания до Лисьего Носа". Я думаю, для начала этого нам хватит.
- Хватит. А в будущем году еще курсы пройдем. Тогда получим уже дипломы второго разряда. Дальше можно будет ходить.
На следующий день, захватив с собою в клуб трепещущих от радости Женьку и Леньку, мы подвели их к "Мушке" и "Окуньку".
"Орион" стоял на якоре против яхт-клуба. На палубе сидели Бакурин, Пантелейчик и Зуев. Первым от бона отвалил я, за мной Ромка. Мы сделали один круг у "Ориона", потом второй.
Я снял фуражку и махал ею, пока не устала рука.
С "Ориона" нам отвечали. "Лев Васильевич поднялся, взял блестящий никелированный рупор и закричал:
- Попутного ветра, капитаны! Не забывайте!
- Никогда не забудем, Лев Васильевич! Будем часто видеться!
Наши яхты сделали еще круг, и я увидел, как Ромка, подобрав шкоты, пошел вниз.
Я повернул за ним.
Мы вели свои кораблики "в дальний рейс" - на Лисий Нос.
Глава четвертая
В 1929 году мы с Ромкой окончили школу и, проведя последнюю летнюю навигацию в яхт-клубе, осенью поступили в Ленинградский морской техникум, или, как его называли, "мореходку", в первый класс судоводительского отделения.
Все было необычно в этом учебном заведении. Даже его внешний вид отличался от рядом стоящих домов. Находилась мореходка на Двадцать второй линии Васильевского острова, в трехэтажном здании с башенкой, на которой, как на корабле, была установлена мачта с реей. Большие квадратные окна, башня и мачта делали это здание чем-то отдаленно похожим на рубку парохода.
Внутри при входе в коридор висел небольшой медный колокол - рында, у которого стоял маленький стол и сидел вахтенный. Когда мы входили в помещение, то чувствовали какой-то особый, сладковатый запах. Позже я узнал, что это запах дыма голландской махорки - "добельман", которую курили ученики старших классов, приходя из дальних плаваний.
Табак был скверный; говорили, что он делается из морских водорослей, пропитанных никотином, но очень дешевый и пахучий.
Во всех коридорах, куда выходили двери классов, на стенах висели модели и полумодели торговых судов. В третьем этаже помещался морской музей техникума, похожий на Военно-морской музей, но во много раз меньше. Он занимал всего один зал. Там стояла большая модель парусника и много разных мелких моделей. Там же находились шкафы, заполненные приборами - компасами, секстанами, транспортирами, картами, линейками - и специальными книгами.
Мореходка не была похожа ни на одно учебное заведение. Ученики, прохаживающиеся по коридорам во время перерывов, тоже отличались от обычных ленинградских студентов.
Когда мы с Ромкой впервые робко вступили в здание мореходки, нас поразила группа молодых, веселых, загорелых юношей, одетых в странную, невиданную форму. Они были в синих костюмах, под которыми виднелись толстые, тоже синие, вязаные свитера. На свитерах крупными красными буквами было вышито "У/С "Товарищ" Н.К.П.С.".
- Ромка, что это за форма, как ты думаешь? - шепотом спросил я.
- Понятия не имею. Потом узнаем, - тоже шепотом ответил Ромка.
Вскоре мы узнали, что это форма всех учеников, ходивших в плавание на учебном паруснике "Товарищ". Он недавно вернулся из Аргентины, куда его водил начальник техникума Дмитрий Николаевич Бармин. В это плавание ходили ученики третьего и четвертого классов, и все остальные им страшно завидовали.
Другие группы учеников тоже были одеты необычно. Преобладали грубые морские робы, сделанные из плотного синего материала и прошитые тройным белым швом. И только у нас, у первоклассников, одежда была разнообразная - береговая.
В мореходке в то время были три отделения: судоводительское, механическое и радио. Между судоводителями и механиками поддерживались иронически-дружеские отношения. Одни всегда подтрунивали над другими. Механики считали, что они важнее на судне, а судоводители - что они. Но вообще дружили крепко; никакой вражды между отделениями не было, и дальше шуток дело не шло.
Преподавательский состав был отличный. Лекции читали бывшие моряки, много плававшие энтузиасты моря; многие из них имели свои труды. Во главе техникума стоял Дмитрий Николаевич Бармин, или, как его называли все, Папа. Коммунист, писатель, всесторонне образованный человек, прекрасный моряк-парусник, чуткий воспитатель, он пользовался большим и заслуженным уважением.
Мы, начинающие, благоговели перед ним, заучивали наизусть его морские стихи, читали его книги. Он был строгим, но справедливым начальником, и мы побаивались его. Все чувствовали, что этот человек беззаветно любит свою профессию, что вся его жизнь была отдана морю и воспитанию молодых моряков. Горе было тому из нас, кто позорил имя советского моряка каким-нибудь неблаговидным поступком, ложью, обманом. Тогда Дмитрий Николаевич менялся. Спокойные голубые глаза метали молнии. Голос становился жестким и звонким, большие и сильные руки сжимались в кулаки. Следа не оставалось от его обычной мягкости, и виновный знал, что пощады ждать от Бармина нечего. Но если Дмитрий Николаевич видел, что ошибка совершена случайно, по неопытности, он помогал исправить ее не только советом, но и делом.
Дмитрий Николаевич всегда носил форменный костюм с золотыми нашивками, на котором был прикреплен знак капитана дальнего плавания - вороненый якорь с золотым секстаном. Нам он преподавал морскую практику. Даже самые скучные вопросы о каких-нибудь талях и блоках становились интересными, когда Бармин начинал приводить примеры из своей морской практики. Ведь он был капитаном "Товарища", и мы видели в тусклом блеске его нашивок ослепительное сияние тропического солнца, мерцание звезд и отражение надутых пассатами парусов.
Однажды Бармин пришел к нам в класс довольный, улыбающийся и сказал:
- Товарищи, закончена постройка нашего нового учебного судна. Оно, правда, небольшое. Имеет вспомогательный мотор и может ходить под парусами. Мореходные качества его должны быть отличные. Называется судно "Красная звезда". На "Красной звезде" весной наши лучшие выпускники-отличники пойдут в учебное плавание вокруг Европы. Вся команда и капитан будут назначены из учеников, окончивших техникум. Учитесь лучше, - может быть, в это плавание попадет и кто-нибудь из вас.
Мы были взволнованы. Подумать только! Идти вокруг Европы в самостоятельное плавание, под командой капитана - нашего же бывшего товарища. Бегали на Васильевский остров, на пустырь, где строилась "Красная звезда". Судно действительно было небольшое, похожее и на яхту и на норвежский рыболовный бот. Команда предполагалась небольшая: восемь - десять человек. Судно строили по чертежам Бармина.
Мы с Ромкой очень скоро освоились среди своих новых товарищей. Народ здесь был разный. Из некоторых одноклассников составился кружок во главе с Германом Сахотиным. Керчанин по рождению, он любил рассказывать о том, что с детства плавал по Черному морю на разных судах и уже учился в одной из южных мореходок на первом курсе, но семейные обстоятельства заставили его переехать в Ленинград. На второй курс его почему-то не приняли. На улице он не выпускал изо рта прямую трубку, носил лихо заломленную заграничную фуражку - "марсельку" и к занятиям относился пренебрежительно, считая, что он все уже знает. Он любил "потравить" и увлекательно описывал свои приключения на суше и на море. Несколько человек подражали и даже заискивали перед ним. Маленький Дальянов, сын профессора, взял у Сахотина фуражку для образца и заказал себе такую же. Милейковский, длинный и худой, завел трубку и зачесывал свои белобрысые волосы так же, как и Сахотин. Рубан и Бурхасов считали Сахотина олицетворением "морского духа". Все эти ребята где-то приобрели синие робы и вскоре приняли такой морской вид, что можно было подумать, будто они только вернулись из заграничного плавания. Говорили они на каком-то особом, одесско-морском жаргоне, употребляя много непонятных для нас слов. Но учились все неважно.
Сахотин мне тоже очень нравился своим морским видом, лихостью, своими смелыми ответами преподавателям.
"Вот каким должен быть настоящий моряк!" - думалось мне. Несколько раз я пытался завязать дружбу с Сахотиным, но он холодно отклонял мои попытки и не обращал на меня никакого внимания.
Были в классе и другие ребята, совсем не похожие на Сахотина и его товарищей. Их было большинство. Они с интересом учились, занимались спортом и принимали живое участие в общественной жизни техникума. Среди них выделялся Володя Коробов - староста класса. Он страстно любил море, перечитал, кажется, все книги о нем, прекрасно знал историю русского флота, биографии знаменитых путешественников и их открытия. В мореходку Володю привело желание стать штурманом дальнего плавания. В этом он видел свое призвание. Высокий, сильный, прекрасный спортсмен, Коробов учился хорошо и жадно, с удовольствием занимался незнакомыми мореходными науками. Носил он кепку, простой синий костюм и не обращал никакого внимания на "мореходскую" моду. Несмотря на вспыльчивость, - а взрывался Коробов моментально, если был с чем-нибудь не согласен, - он быстро завоевал авторитет в классе своей прямотой, готовностью прийти на помощь и простым дружеским отношением.
Он и его товарищи - Михеев, Рубцов, Морозов - составляли крепкое ядро, вокруг которого объединялись почти все остальные ребята из нашего класса. С ними подружился и Ромка. Мне же они казались слишком "береговыми", обыденными и очень далекими от типа настоящего моряка.
Вскоре я завоевал расположение Сахотина. Случилось это так. Шел урок астрономии, которую преподавал нам Иван Николаевич Панков. Раньше он тоже плавал на судах, но уже давно перешел на преподавательскую работу. Небольшого роста, худой, в наглухо застегнутом кителе, с острыми черными глазами, черными с проседью волосами, маленькими усиками и острой бородкой, он напоминал кардинала Ришелье из "Трех мушкетеров" Дюма. Мы, первоклассники, очень боялись Ивана Николаевича. Когда он входил в класс и после обычного приветствия брал журнал, начинали нервничать даже самые лучшие ученики. Он был беспощаден. Если ставил "неуд" (а ставил он такую отметку часто, так как требовал отличного знания предмета), то исправить его можно было только два раза в год: перед зимними каникулами и при переходе в следующий класс. Высшая оценка у Панкова была "хорошо". На все наши жалобы, почему он никому не ставит "отлично", он с улыбкой отвечал: