- Я знаю астрономию на "хорошо" с плюсом, а лучшие из вас - только на "хорошо".
Свой предмет он читал суховато, но знал его отлично и от нас требовал хороших знаний. Когда мы занимались космографией, то на доске приходилось чертить много кругов. У нас обычно они получались кривые, однобокие, эллипсообразные. Иван Николаевич долго смотрел на старавшегося подтереть и исправить уродливый круг и говорил:
- Сотрите. Разрешите, я вам помогу. - После этого подходил к доске, брал мел и со словами: - Вот она, сфера небесная, - одним движением руки выводил ровный, как будто бы циркулем сделанный, красивый круг.
- Ну, а теперь изобразите задачу на плоскости истинного горизонта. Так-с. Не можете? Кажется, капитаном собираетесь быть? Садитесь. "Неуд". - И в журнале появлялась неудовлетворительная отметка.
Никакие объяснения не помогали. Ссылок на болезнь и объективные обстоятельства Панков не принимал. Несмотря на то что Иван Николаевич был очень строг в течение года, на экзаменах он никогда не спрашивал того, чему не учил, и ободрял растерявшихся. Таков был этот преподаватель.
И вот Панков как-то вызвал к доске Сахотина, дал ему простенькую задачу, а сам углубился в журнал. Сахотин взял мел, покрутил его в руках, начертил круг сферы, меридианы и параллели, постоял и, повернувшись к нам лицом, сделал за спиной у преподавателя жест, обозначающий "ничего не знаю". У меня задача была решена. Я быстро вырвал страничку из тетради, скатал шарик и незаметно бросил Сахотину. Он нагнулся, схватил решение и весело застучал мелом. Когда Иван Николаевич обернулся, Сахотин небрежно стоял, облокотившись о край доски. Панков проверил задачу. Решена она была правильно.
- Странно, но факт. Садитесь, Сахотин. Хорошо. Это ваша первая хорошая отметка.
Сахотин с гордо поднятой головой пошел на место. В перерыв Коробов в присутствии всего класса громко, так, чтобы слышал Сахотин, сказал:
- Не дело делаешь, Микешин. Эти "моряки" и так еле тянут, а с твоей подсказкой совсем знать ничего не будут.
Я вспыхнул:
- Ну, ты это брось! Товарищу не помочь - это позор.
- Вот такая помощь - это действительно позор. Так комсомольцы товарищам не помогают.
Сахотин молчал и презрительно смотрел на Коробова.
- Комсомольцы помогают по-другому. Возьми книги и объясни, чтó ему непонятно.
- Не нуждаюсь я в вашей помощи. Это случайно сегодня запоролся. Вы - зубрилы! Вся надежда у вас на зубрежку. Способности нужно иметь, вот что, - процедил Сахотин.
- Тебе, кажется, ни зубрежка, ни способности не помогают, - засмеялся Чубренок.
Прозвенел колокольчик, извещавший о начале следующего урока. Спор прекратился. В класс вошел преподаватель морского права Петр Сергеевич Ткаченко. Мы любили его лекции Не знаю, плавал ли он когда-нибудь на судах. Наверное, нет. Но тем не менее Ткаченко был знатоком морского права. Маленький, сухонький седой старичок, он отличался остроумием, и частенько многие из нас краснели и не знали, куда деваться, попадая на его острый язык.
Его предмет слушали с неослабевающим интересом. Скучную книгу "Кодекс торгового мореплавания" Ткаченко излагал как поэму. На каждую сухую статью он находил десятки характерных примеров, случаев из морского судопроизводства.
Когда занятия кончились, ко мне подошел Сахотин и протянул руку:
- Спасибо, Микешин. Молодец! По-морски поступил. А то, что там всякие Коробовы говорят, - ерунда. Посмотрим, кто в море, на палубе будет лучше - я или они. Вот что, Микешин, хочешь, приходи ко мне сегодня. Витька Милейковский придет. Пойдем погуляем.
- Ладно, зайду. Где ты живешь?
Сахотин дал мне адрес.
Когда вечером я поднялся на второй этаж в доме по Сергиевской улице и вошел в комнату, где жил Сахотин, то поразился тому хаосу, который там царил. Кровать была не застлана, везде были набросаны окурки, в углу валялись пустые бутылки, а на спинке стула висели несвежая рубашка и носки. Воздух был спертый. Хозяин валялся на кушетке и читал какую-то потрепанную книгу.
- А, Микешин, здорово! Садись. Я сейчас оденусь, а этим временем и Витька подойдет.
Я сел. Сахотин вскочил, надел рубашку, висевшую на стуле, порылся в ящике комода, вытащил пачку мятых воротничков, просмотрел их и огорченно сказал:
- Все грязные. Ну, ничего, придется перевернуть на другую сторону. Сойдет.
Потом он открыл шкаф и показал мне целый десяток пестрых галстуков:
- Ничего наборчик? Все заграничные. - Он снял белый с красным галстук. Через несколько минут Сахотин был готов.
- Что же ты костюм не надеваешь? Так в робе и пойдешь? - удивился я, заметив, что серенький костюм остался висеть в шкафу.
- А как ты думал? В робе шикарнее. Сразу видно, что ты моряк, а не фендрик Жора.
Сахотин произносил это "Жора" с отвратительным акцентом, "по-одесски".
Пока мы сидели в ожидании прихода Милейковского, Сахотин непрерывно говорил. Казалось, что он плавает уже много лет, был на всех морях и океанах и по меньшей мере три раза обошел вокруг света. Он знал все: названия судов, фамилии капитанов, их характеры, на каком судне легко работать, на каком трудно, в каком пароходстве больше платят и как убежать с "тяжелого" парохода.
Наконец пришел Милейковский, тоже в робе и в брезентовой замасленной "канадке", которая, очевидно, также считалась "шиком". Мы вышли. Сахотин и Милейковский закурили трубки. На Невском было много народу, и мы, взявшись под руки, влились в общий людской поток. Сахотин и Милейковский громко хохотали и держались о развязностью, которую я, по наивности, принимал за морскую лихость.
С этого вечера все свободное время я стал проводить в обществе Сахотина и его товарищей. Результат быстро сказался. Я стал плохо учиться. Мне казалось, что теория Сахотина "к экзаменам все подгоним, а зубрить не нужно" правильна, и я перестал заниматься дома, надеясь на свою память. А учиться становилось все труднее и труднее, потому что были введены новые предметы.
Алексеи Иванович Орлов читал курс навигации. В первом классе этот предмет был ведущим, и потому мы должны были особенно прилежно изучать его. Орлов - не старый, красивый, с седеющими висками - в прошлом моряк торгового флота. По навигации неуспевающих почти не было. Предмет был не очень трудный, интересный, а главное - мы чувствовали тут же, в классе, его практическое значение. Кажется, уже через два месяца после начала занятий нам роздали карты, параллельные линейки, транспортиры, и Алексей Иванович задал нам задачу на прокладку курса. Нужно было провести судно по карте из Копорской губы в сторону Нарген. Алексей Иванович прохаживался между столами и исправлял ошибки. К концу года прокладки становились сложнее. Вводились все новые и новые элементы - течение, ветер, туман. И вот у Орлова я тоже ухитрился получить "неуд" за проверочную прокладку. Комсомольскую работу в редакции стенгазеты, порученную мне бюро, я совсем забросил. С Ромкой я дружить не переставал, но он категорически отказался бывать у Сахотина и на мою дружбу с ним смотрел неодобрительно. Как-то он сказал мне:
- Слушай, Игорь, неужели ты не видишь, что за тип этот Сахотин? Ведь это хвастун и ничего больше.
- Да ты его не знаешь. Он прекрасный парень. Много плавал. Дядя у него капитаном на Черном море. А тебе он не нравится потому, что не считается с твоим мнением и мнением Коробова, с которым ты дружишь.
- Нет, не поэтому. Он не моряк, а ничтожество. Ни одной задачи по астрономии самостоятельно решить не может. Ну скажи, какой из него выйдет штурман?
- Ничего. Он к экзаменам все подгонит. Посмотришь, он себя еще покажет, - защищал я Сахотина.
А дела "сахотинцев" шли плохо. Бурхасова отчислили за прогулы и неуспеваемость. Сахотин и Милейковский еле-еле держались. Я чувствовал, что тоже качусь по наклонной плоскости, но отстать от Сахотина не мог. Так приятно было вечерами ходить по Невскому и слышать завистливый шепот: "Моряки! С торговых судов!" Это шептали чахлые зеленолицые юноши без определенных занятий, завсегдатаи Невского, готовые умереть за какую-нибудь заграничную дешевку - галстук, кепку или резиновый пояс. Я тоже завел трубку и пытался курить, но из этого ничего не получалось. От табака меня начинало тошнить, и я предпочитал держать в зубах пустую трубку для "морского вида".
Мама с грустью смотрела на мой залихватский вид и времяпрепровождение. Сахотин ей очень не нравился. Она почувствовала к нему неприязнь в первый же его приход ко мне.
Сахотин рассыпался перед мамой мелким бесом, рассказывал о Керчи, о своих плаваниях, старался быть остроумным и пренебрежительно отзывался о преподавателях техникума и даже о самом Бармине.
Когда он ушел, мама вздохнула:
- Какой неприятный мальчик! Неужели, Гоша, ты с ним дружишь?
Я стал объяснять маме, что это только первое впечатление, на самом же деле Сахотин прекрасный парень и отличный товарищ. Но после этого визита мама стала внимательно присматриваться ко мне и моим новым друзьям. Вскоре она сказала:
- Игорь, я вот уже несколько дней наблюдаю за тобой и твоей компанией. Это совсем не то, что нужно. Ты перестал заниматься. И что это за трубка, нелепый вид "морского волка", ежедневные прогулки по Невскому? Что это тебе дает? Сейчас учиться надо, учиться. Вот и Роман редко стал к тебе заходить, а он хороший парень. Тебе надо бросить дружбу с Сахотиным и остальными бездельниками.
Я был оскорблен в своих лучших чувствах и довольно грубо ответил маме, что я достаточно взрослый, чтобы самому выбирать себе товарищей, и Сахотин совсем не бездельник, а настоящий моряк.
Мама обиделась:
- Если ты, Игорь, будешь со мной так разговаривать, тогда живи как знаешь. Я хочу для тебя только хорошего, - и замолчала.
Мне было стыдно, что я нагрубил матери. Размолвка наша продолжалась недолго. На следующий день мы помирились. Я уверил маму, что подтянусь по всем предметам и прогулки по Невскому прекращу. Несколько дней я выполнял свое обещание, но потом началось все снова.
Глава пятая
1
Появилось еще одно обстоятельство, которое ухудшило мои и так не блестящие дела в мореходке, - я познакомился с Юлькой.
Мы любили гулять по Невскому. Он был переименован в проспект 25-го Октября, но все называли его по-старому - Невский. Вечером проспект сиял освещенными витринами. Лихачи на блестящих саночках, прикрытых отороченными мехом суконными полостями, подкатывали к еще существовавшим частным ресторанам Федорова, Палкина, "Ша нуар". Снег с улиц не вывозили. По обочинам тротуара поднимались снежные горки, наметенные ночью дворниками. Только весной привозили на улицы "снеготопни" - огромные чаны, в которых растапливали снег. Легковых автомобилей было мало. Доживали век допотопные "роллс-ройсы", "изотыфраскини", "лянчии". Посредине проспекта стояли трамвайные столбы с натянутыми между ними проводами. Со скрежетом проползали переполненные трамваи. Вечером участок от Садовой до Литейного заполняли гуляющие. Это был своеобразный клуб бездельников. Здесь встречалась "золотая молодежь", "высшее общество" - нэпманские сынки, мелкие воришки, валютчики. Попадались и моряки с судов загранплавания, и люди, причастные к искусству. Многие друг друга знали. Образовывались свои определенные компании. Рабочая молодежь появлялась здесь редко.
Как-то Сахотин, Милейковский и я, прогуливаясь вечером по Невскому, встретили двух девушек. На меня взглянули вызывающие кукольно-голубые глаза, мелькнула светлая головка в берете. Я обернулся. Девушка тоже.
- Хорошенькая! - вырвалось у меня.
- Где? - откликнулся Сахотин и тотчас, же скомандовал: - Поворот оверштаг! Право на борт! Будем швартоваться.
Мы быстро догнали девушек. Разделились и пошли рядом.
- Разрешите представиться. Три мушкетера - Герман, Игорь и Виктор. Можно вас проводить? - развязно начал Сахотин. - Вам не скучно одним? Мы можем украсить ваше общество.
Девушки прибавили шаг.
- Отстаньте! Не скучно. Обойдемся и без провожатых, - отозвалась одна и что-то зашептала своей подруге.
- А мне все-таки кажется, что без нас вам скучно, - не смущаясь продолжал Сахотин. - О! Да вы настоящая Сольвейг! Голубые глаза, золотистые волосы… Хотите я буду вашим Пер Гюнтом? Нет, я ошибся. Вы похожи на Мери Пикфорд.
Девушки засмеялись.
- У Мери Пикфорд глаза карие…
- Нет, серьезно? А ваша подруга так сердито на нас смотрит. Но это ничего. Мой друг Игорь сумеет развеселить ее. Игорь, расскажи прекрасной незнакомке о рейсе в Аргентину.
Я не знал, с чего начать. Мне было как-то неловко, а Герман чувствовал себя в своей тарелке и без конца сыпал пошлыми фразами.
- Вы моряки? - наконец спросила меня вторая девушка с темными волосами. - Плаваете за границу?
- Да, - соврал я и тут же добавил: - Будущие штурманы.
- Ах, вы из мореходки! Знаю, - оживилась голубоглазая. - Там у меня один мальчик знакомый учился. Забыла, как его фамилия.
- Хорош знакомый! - фыркнул Милейковский.
- Такой же, как вы, - отпарировала девушка. - На Невском познакомились.
Через полчаса мы уже знали, что девушку со светлыми волосами зовут Юлькой, а вторую Марой, что они "обожают танцы", бывают на балах в Севзапсоюзе и часто получают призы за исполнение чарльстона. Обе были одеты модно: в меховые курточки, очень короткие узкие юбки, шелковые чулки и туфли на низких каблуках. На головах лихо сидели синие береты.
Мы "протралили" несколько раз от Садовой до Литейного. Понемногу проспект пустел. Гуляющие начали расходиться.
- Мара, пошли домой, - сказала Юлька.
- До свидания.
- Нет, что вы, Сольвейг! Мы не так воспитаны. Джентльмены всегда провожают своих дам. Я провожу вас, а Игорь с Виктором проводят Марочку. Вы не возражаете?
Меня злил командирский тон Сахотина. В самом деле, тоже начальник выискался! "Вы пойдете туда, а вы сюда". Мне самому хотелось проводить Юлю. Она понравилась.
- Возражаю, - неожиданно сказала девушка. - Меня проводит Игорь, а вы проводите Мару.
Вот это здорово! Я чуть не подскочил от радости. Значит, я имею успех, а Герман со своим фасоном съел пилюлю.
Но Сахотин не рассердился. Он скроил уморительную физиономию и раскланялся по-мушкетерски.
- Марочка героиня не моего романа. Ее проводит Виктор - потомок знаменитого доктора Милейковского. А с тобой, Игорь, завтра дуэль на шпагах у городской стены, когда трижды прокричит сова. Королева ждет меня. Адью! - Он приложил руку к козырьку.
- Подождите, Герман! - крикнула Юлька, но Сахотин уже исчез.
- Ушел. Жаль. Ведь я пошутила, - надула губки Юлька. - Он такой интересный… Я не думала, что он уступит меня вам без боя.
- Без какого боя? - удивился я. - Мы же товарищи.
- Не на кулаках, конечно, - иронически посмотрела на меня Юлька. - Вы, оказывается, очень примитивны. Пошли.
Я взял Юльку под руку, и мы медленно двинулись по затихшему Литейному проспекту. За нами шли Милейковский и Мара. Скоро они попрощались, свернули на улицу Жуковского.
- Так когда вы уходите в море, Игорь? - спросила Юлька. - Куда?
- Весной. Наверное, пошлют на Черноморскую линию, - опять соврал я, прекрасно зная, что после первого курса все практиканты плавают в каботаже. - Там разные порты. Антверпен, Роттердам, Марсель.
- Ох! Замечательно, - задохнулась Юлька и крепко сжала мою руку. - Как бы мне хотелось туда! Вы привезете мне пудру "Коти". Я ее обожаю.
- Ничего не стоит, - щедро пообещал я. - Пожалуйста.
- Вообще я обожаю французскую косметику. Пудру, духи, мыло. Когда папа ездил в Батум, оттуда он привез мамахен уйму всяких прекрасных вещей. Там продают… Нелегально. Я, конечно, пользуюсь всем, но так, чтобы она не знала.
- А ваш папа кто?
- Мужчина, конечно, - засмеялась Юлька. - Он работает в издательстве "Академия". Даже не знаю кем. Что-то там делает с книгами. А мамахен дома. Принимает гостей и уже хочет выдать меня замуж. Ну, это у нее не выйдет. Еще потанцуем. Правда? - она прижалась ко мне.
С каждой минутой Юлька мне нравилась все больше. Такая простая и откровенная. Сразу все рассказала.
- Не выходите замуж, - искренне сказал я, понимая, что если это случится, нашему знакомству конец.
- Почему?
- Я не могу сразу сказать вам, - загадочно прошептал я.
- Вы влюбились в меня?
- Почти.
- Вы не оригинальны. В меня все влюбляются с первого взгляда.
- А вы самонадеянны, - обиделся я.
- Нисколько. Вот мы и пришли.
Мы стояли возле старинного двухэтажного дома. Я задержал Юлькину руку.
- Когда мы встретимся? - спросил я.
- Когда хотите. Я свободна. Звоните. Только лучше днем, мамахен бывает недовольна, когда мне звонят мальчики.
- Вы разве не ходите в школу? - удивился я.
- Я ушла из восьмого класса. Надоело учиться. Все одно и то же. Дома был грандиозный скандал. Фатер орал. Мамуля ревела. Но теперь все успокоились. Готовлюсь на курсы иностранных языков Берлица. Буду переводчицей. Звоните, Игорь.
Она дала мне свой телефон и убежала вверх по лестнице. Я слышал, как в квартире наверху прозвенел резкий звонок.