9
Около трех месяцев плавал "Гдов" между черноморскими портами. Он побывал в Батуме, Новороссийске, Поти, побывал и в злополучной для меня Одессе. Мне хотелось повидать знакомых, и я пошел на "Товарищ".
"Товарищ" стоял на зимовке, одинокий и скучный, с разоруженными мачтами и отшнурованными парусами. На палубе было пусто и тихо. Практиканты давно разъехались, и на нем осталась лишь кадровая команда. Я походил по палубе и зашел к Адамычу в каюту. Старик что-то шил большой парусной иглой. Он обрадовался моему приходу, хотя я и не был уверен, что он меня помнит. Ведь столько молодежи проходило через его руки каждый год! Адамыч засуетился и начал предлагать мне чай с каким-то особым вареньем, которое варил сам.
- Ну, как живешь, орел? Хорошо? Плаваешь на паровике? Это ладно. Я вот помню в тысяча восемьсот девяносто пятом году… - И он начал одну из своих длиннейших историй.
Я посидел с ним недолго и пошел на "Гдов". Там я чувствовал себя дома.
В Одессе я получил ласковое письмо от мамы и еще один маленький синий конверт - от Жени. Она писала:
"Здравствуй, Гоша! Как жаль, что я не видела тебя перед уходом в рейс. Ты не прав, когда пишешь мне, что я буду презирать тебя, узнав о твоем исключении из техникума. Нет, не буду. Конечно, это большая неприятность, но ведь это не значит, что тебе закрыта дорога в мореходное училище. Ведь ты сам писал, что начальник примет тебя обратно, если ты будешь иметь хорошие отзывы. Правда? Вот ты и постарайся доказать, что можешь их получить. Я уверена, что ты сможешь. Неужели ты будешь хуже, чем все? Нет, нет! Такой мысли я не допускаю. Мне было бы очень горько, если бы так случилось. Так и знай. Когда ты приедешь, мы обо всем поговорим. Мне очень хочется тебя видеть. Какой ты все-таки счастливый. Моряк! Борешься со стихией, видишь разные страны. Но у меня жизнь, кажется, еще интереснее. Я увлекаюсь театром и чтением. Читаю запоем. Какая прекрасная книга "Овод"! Если не читал, то обязательно прочти.
Ходила на литературный вечер, посвященный памяти Маяковского. Прекрасно читали его стихи. Очень понравилось. Жаль, что он так рано умер. Не знаю, успеет ли мое письмо в Одессу, поэтому писать больше не буду. Пиши больше обо всем и о своей жизни. Я жду с нетерпением твоих писем. Желаю всего хорошего.
Женя".
В Одессе заканчивались черноморские рейсы. Здесь мы должны были грузиться на Плимут, а потом "Гдов" отправлялся в Мурманск. А мне так хотелось в Ленинград!
На юге уже чувствовалось приближение весны. Почки набухли, снег стаял, и шаги гулко, по-весеннему звенели на асфальтовых тротуарах. Воздух был чист и прозрачен. На Приморском бульваре начали появляться гуляющие. Дни стояли теплые, напоенные запахом зелени и моря.
"Гдов" вышел в рейс. Проходим Бискайский залив. Дует свежий попутный ветер. Небо безоблачное. Море - с белоголовой зеленой зыбью. Плимут уже недалеко.
Мы с Тубакиным обедали в столовой, только что сменившись с вахты. Неожиданно бешено застучал гребной вал в машине. Затем все стихло. Мы выскочили на палубу. "Гдов" медленно разворачивался бортом к зыби, потом остановился и беспомощно закачался на волне. Из машины, на ходу застегивая китель, выскочил старший механик и побежал на мостик. Наверное, случилось что-то серьезное. Вскоре раздался свисток с мостика, и Журенок пробежал мимо нас. Через несколько минут он появился снова и объявил:
- Всем собраться на передней палубе!
- А что случилось, Паша?
- Винт, кажется, соскочил с вала!
Все собрались на передней палубе. "Гдов" продолжал качаться на волнах. Его понемногу бортом дрейфовало по ветру.
К нам вышел Андрей Федорович. Лицо его было озабоченно.
- Я собрал вас для того, чтобы все знали, что случилось с судном и какое решение я принял, - сказал капитан. - По сообщению Ивана Павловича, мы потеряли винт. Причина пока неизвестна. Скорее всего, отдалась гайка крепления винта. Это мы выясним в порту. Теперь наша задача - найти выход из трудного положения.
- Надо запросить по радио, нет ли поблизости наших судов, которые могли бы взять нас на буксир, - предложил Чернышев.
- Уже известно, - хмуро ответил Андрей Федорович, - близко никого нет. Самые близкие - в пятистах милях от нас. А за это время, если переменится ветер, мы можем очутиться на берегу.
- Тут, по-моему, думать нечего. Нужно вызвать французский буксир, и пусть он отведет нас в ближайший порт, а там мы поставим запасной винт своими силами, - сказал Иван Павлович.
- Просто, конечно, но дорого. Знаете, сколько возьмут они, если узнают о нашем положении? Сотни тысяч. За спасение всего судна.
- Ну какое же здесь спасение? Простая буксировка… - возмутился стармех.
- Плохо вы знаете этих "спасателей".
Свежий ветер дул нам в спину, и мне стало холодно.
Я переменил место и машинально подумал, что "Гдов" до потери винта шел на фордевинд.
"А что, если… - мелькнуло у меня в голове, - что, если под парусами?.. Нет, это невозможно. Дико…" Но эта мысль не оставляла меня. "Поставить паруса и идти на фордевинд. Почему невозможно?" И я сказал:
- Андрей Федорович, а что, если под парусами… Ветер попутный…
- Ты скажи еще "на веслах"! - засмеялся Квашнин. - Совсем зарапортовался!
Но Андрей Федорович недовольно посмотрел на него:
- А я вот тоже решил идти под парусами. До Плимута восемьдесят миль. Если такой ветер продержится пятнадцать - двадцать часов, мы дойдем, а, судя по прогнозу, смены ветра не предполагается.
- Что вы, Андрей Федорович! На современном паровом судне какие паруса? - удивился стармех.
Он принял слова капитана в шутку. Но Андрей Федорович оставался серьезным и не думал шутить:
- Все, товарищи. Объявляю аврал. Паруса ставить! Пар держите на руль и динамо. Павел Васильевич, спустите стрелы. На каждую стрелу поставьте по трюмному брезенту. Закрепите как следует, заведите шкоты, и так попробуем идти. Хуже не будет. Как бы ни пошли, а все будем ближе к Плимуту и к нашим судам, идущим навстречу. Давайте всех наверх.
Через десять минут на палубе работали все: матросы, кочегары, машинисты. Разбились на две бригады. Одна на носовой палубе поднимала брезенты под руководством боцмана, а второй руководил плотник Куксас на кормовой палубе. Павел Васильевич опять объявил соревнование - кто скорее поставит "паруса". Все работали дружно и весело. Идея прийти в Плимут под парусами, своим ходом, без посторонней помощи понравилась всем.
Вот где пригодятся мои познания в парусном деле! Я работал на носовой палубе с Павлом Васильевичем и давал свои советы по заводке фалов и креплению парусов. Боцман прислушивался к ним и иногда делал так, как я говорил. То, что мой маленький опыт приносил пользу, наполняло меня гордостью и радостью, и я работал вдохновенно - забирался на мачту, продергивал фалы, закреплял брезент за нок стрелы. Я чувствовал необыкновенный подъем. У меня с капитаном были одинаковые мысли! Значит, я все-таки кое-что понимаю в морском деле.
Через час "паруса" на носовой мачте были поставлены.
- Готово! - крикнул Чернышев на мостик.
Брезенты, как заправские паруса, полоскали.
- Подберите шкоты! Разнесите паруса на оба борта! - скомандовал Андрей Федорович, нетерпеливо прохаживаясь по мостику в ожидании постановки "парусов". Мы выполнили приказание. Брезенты наполнились ветром, и "Гдов" пошел вперед, пеня носом воду.
- Настоящий клипер, - смеялись кочегары.
- А вот придем в Плимут, покажем вам клипер! Всю машинную команду рассчитаем. Будем теперь только под парусами ходить, - отвечали мы.
- Поднимите шар! Пусть уж все знают, что мы идем под парусами, хотя и имеем трубу, - распорядился капитан.
Чулков поднял на штаге черный шар. Это означало, что мы идем только под парусами, и все паровые суда должны уступать нам дорогу.
Вечером к "Гдову" подошел французский буксир-спасатель. Весь его экипаж высыпал на палубу и, показывая пальцами на наши самодельные паруса, что-то горячо обсуждал. Смуглый усатый капитан, стоя на крыле своего буксира, жестами объяснял Андрею Федоровичу, что готов взять его на буксир. Рябинин улыбался, отрицательно качал головой и показывал на "паруса". Француз, по-видимому, выругался. Он еще долго крутился около нас, надеясь, что изменится ветер и он поставит русскому судну свои условия. Но ветер не изменился. Расчет Андрея Федоровича был правильным.
Утром показались берега Англии, а еще через некоторое время Андрей Федорович, не сходивший с мостика почти сутки, закричал:
- Приготовиться к отдаче якоря! Шкоты трави!
Плимут был уже виден. Из порта навстречу нам шел заказанный капитаном буксир. Загрохотала якорная цепь, и "Гдов" остановился, хлопая своими брезентовыми "парусами".
На буксире оказались и корреспонденты. Они щелкали фотоаппаратами и восхищенно смотрели на "Гдов".
На следующий день капитану привезли кипу английских газет, в которых были помещены фотографии "Гдова" под парусами и заметки с заголовками: "Отличное знание морской практики!", "Находчивость и смелость советских моряков!", "Лесовоз "Гдов" пришел в Плимут под парусами!"
Глава десятая
1
Рейсы были тяжелые. Зима выдалась бурная, и Баренцево море давало нам "прикурить", как говорили моряки. "Гдов" делал рейсы между Англией и Мурманском. Он неделями кланялся на черных маслянистых волнах: ветер почему-то всегда был противный; тонны холодной соленой воды обрушивались на палубу, грозя смыть груз. Но мы не зевали. Павел Васильевич лично проверял крепления, возвращаясь с такой проверки мокрым с ног до головы.
Трудно приходилось кочегарам. Они выбивались из сил, шуруя в топках и поддерживая нужное давление пара, а хода не было. Частенько в вахтенном журнале появлялись такие записи: "За вахту прошли две мили", "За вахту прошли полторы мили". Это вместо восьми-девяти миль в час в хорошую погоду. Вообще "Гдов", несмотря на его прекрасные бытовые условия, ходок был неважный.
Мы, матросы, тоже проклинали все на свете. Судно на курсе держалось плохо - его сбивала зыбь. Уставали мы здорово от штурвала, а еще Павел Васильевич донимал мытьем надстроек.
Каждый раз к приходу в Мурманск судно должно было быть вымыто. Этот закон выполнялся, невзирая на погоду.
Вода мерзнет на переборках, руки красные, дует пронизывающий ветер, а Павел Васильевич посасывает трубочку, посмеивается и говорит:
- Горяченькой водичкой - прекрасно смывается. Ну-ка, Игорь, тащи пару ведер еще.
Хватаешь ведра и летишь в баню. Там тепло, так бы и остался навсегда. Как можно медленнее наливаешь ведра, подогреваешь их паром. Кажется, все сделано. Медленно поднимаюсь наверх. Неуютно на палубе. Но что поделаешь, работать надо. Павел Васильевич ждет. Вот когда задумаешься о трудностях морской профессии. Может быть, стоило остаться на берегу?
Но Андрею Федоровичу доставалось, пожалуй, больше всех. Он похудел, глаза ввалились, кожа на лице обветрилась. Капитан сутками не сходил с мостика. Отдыхал он тут же, в штурманской рубке, на неудобном диванчике, пользуясь короткими промежутками между пургой, снегопадами и штормами. Мы поражались тому огромному количеству черного кофе, которое он выпивал в рейсе. Наверное, он так боролся со сном.
В феврале "Гдов" делал четвертый рейс в Англию. Непрерывная качка и штормы сильно измотали экипаж. Давно уже не было слышно в красном уголке веселых шуток, не ладился шахматный турнир, никто не захотел участвовать в вечере самодеятельности, который тщетно пытался организовать Каракаш. Хмуро обедали и сразу же расходились по каютам. Ложились в койки и забывались неспокойным сном. Читать не хотелось, разговаривать тоже. Филиппенко вконец поссорился с Журенком. Люди стали очень раздражительными.
Как-то во время нашего невеселого ужина в столовую ворвался кочегар Голуб и закричал:
- Ребята! Выше головы! Есть хорошие новости. Последний раз идем в Англию. Выгружаемся в Глазго. Оттуда - в тропики, в океан. Понимаете? В тропики! На солнышко.
- Врешь ты все, Голуб, - недоверчиво обернулся к кочегару Чулков, но в глазах его уже светилась надежда.
Кочегар даже не обиделся:
- Надежда Яковлевна сказала. Не веришь? Пойди у Андрея Федоровича спроси.
- А что ты думаешь? Сейчас пойду и спрошу, - мрачно проговорил Тубакин, вылезая из-за стола. - Ну, держись, если обманул, играть на нервах не позволим!
Через несколько минут Сашка вернулся сияющим и торжественно объявил:
- Правда, ребята, Андрей Федорович подтвердил. Только что получено радио. Идем во Владивосток через Панаму. Вот это рейс!
Все повеселели. Как будто яркое тропическое солнце заглянуло в мутные, залепленные снегом иллюминаторы.
А Тубакин с видом "правой руки капитана" рассказывал:
- Андрей Федорович сказал: "Идем в Глазго, затем в Фальмут, из Фальмута через Панаму во Владивосток. Возможен заход в Тринидад и на Гавайи". Правда, здорово?!
Моряки повскакали с мест и бросились к географической карте, к которой уже давно никто не подходил. Посыпались вопросы.
- А где этот порт Фальмут? - несколько смущенно спросил Филиппенко. - Я такого что-то и не слыхал.
- Кто был в Гонолулу? Там, наверное, еще дикари живут.
- Через Панаму очень интересно пройти, замечательное место, - сказал Павел Васильевич, поддаваясь общему настроению.
Я был очарован этими названиями: Гавайи, Панама… Вспомнились прочитанные книжки - "Вокруг света на "Коршуне"", "Фрегат "Паллада"", "Путешествие на "Снарке"" и "Рассказы Южных морей"… Неужели и я попаду в эти экзотические места, увижу океан? Что-то величественное есть в звучании этого слова. Океан…
Еще в детстве, когда я слышал это слово, сердце мое сладко сжималось в предчувствии чего-то необычного и загадочного.
В океане происходили самые интересные приключения. Там мужественные капитаны отстаивали свои суда от смерчей и тайфунов. Там на утлых лодчонках, не боясь смерти, охотились китобои; там, в океане, жили огромные спруты, странные рыбы с крыльями, акулы. Там, вдали от берегов, появлялись быстроходные пиратские бриги и происходили кровопролитные бои с купеческими судами.
Океан был прекрасен и коварен. Где-то у самого экватора лежала штилевая полоса. Там неделями простаивали занесенные туда ветрами парусники. Бессильно свисали паруса, нестерпимый зной изнурял людей, кончались запасы пресной воды и продовольствия. А вокруг лежал безразличный, безжалостный ко всему, лениво дышащий голубой с золотом океан.
Или "ревущие" сороковые широты, где всегда дуют ветры, где капитаны "чайных" клиперов теряли мачты и паруса своих чудесных кораблей.
Саргассово море - кусочек океана, где плавают страшные водоросли, присасывающиеся к днищу судна. Горе капитану парусника, попавшему в Саргассово море! Не вырвется оттуда судно, обросшее зеленой живой бородой.
Все это возникло в моей памяти, когда я услышал сообщение Голуба. Скоро, очень скоро я увижу тебя, океан!
Пока я сидел в задумчивости, в столовой поднялся невероятный шум. Кое-кто уже начал подсчитывать, когда "Гдов" придет в Фальмут и когда попадет в Панаму.
Каракаш кричал, что обязательно познакомится с настоящими индейцами, так как этот народ его интересует с малолетства; кочегары заявили, что в тропиках они поменяются с нами местами - будут работать на палубе, а мы - у топок.
Всей этой веселой суете положил конец Павел Васильевич.
- Больно быстрые, ребята! До Глазго еще нужно дойти благополучно. А то, по вашим подсчетам, мы уже к Панаме подходим, - улыбаясь проговорил он.
Конечно, Павел Васильевич тоже был очень рад предстоящему рейсу, но, как каждый бывалый моряк, не любил преждевременных подсчетов.
От моря можно ждать всяких неожиданностей, которые нарушат все тончайшие расчеты и предсказания. Не выпускай его из-под своего наблюдения ни на одну минуту, не то оно накажет тебя за невнимание к нему, не обольщайся хорошей погодой, - она может внезапно измениться.
Когда боцман сердился и выговаривал кому-нибудь за недосмотр или упущение, он всегда говорил:
- Обнаглели! С морем нужно разговаривать на "вы", а вы что? На "ты" и за руку. Панибратствуете!
Я впервые наблюдал такое отношение к морю, какое было на "Гдове". О море говорили, как о живом существе. Оно имело свой характер. Иногда оно было ласковое и доброе, иногда сердилось, хмурилось, гневалось. Говорили о море с уважением, но без страха, как люди, хорошо знающие повадки человека, с которым прожили бок о бок годы.
С того дня как Голуб принес известие об изменении рейса, скука и уныние, которые царили последнее время на судне, исчезли. Несмотря на то что погода по-прежнему оставалась скверной, качка не прекращалась, настроение у нас было отличное. Мы знали, что еще десяток-другой дней - и мы пойдем навстречу солнцу.