Глава третья
1
Все важное и большое, что случалось в моей жизни, не могло пройти мимо матери. Я подробно рассказал ей о моей встрече с Любавиным. Мама, как обычно, выслушала мое сообщение внимательно и дружелюбно. Высокая, стройная, с большими карими глазами, которые могли быть то ласковыми, то строгими, то веселыми и насмешливыми, она олицетворяла собой спокойствие. Я мог сказать ей все, зная, что за этим не последует ни раздражения, ни брани, ни слез. Так получилось и теперь.
Мама прочла записку, полученную мною от Николая Юльевича, в которой было написано: "Лев Васильевич! Примите двух мальчиков в команду. Пусть учатся. Любавин", - и сказала:
- Ну что же, Игорь, я думаю, что это будет лучше, чем плавание на вашей "Волне", к которой я, кстати сказать, не питаю никакого доверия. На яхте вы, вероятно, будете плавать под руководством опытных моряков. Единственное, чего я требую, чтобы ты предупреждал меня, на сколько времени уходишь из дому. Иначе я буду всегда волноваться.
Я обещал сделать все, как она просит.
На "Орион" я отправился на следующий день. Волнуясь, подошел к Крестовскому острову. А вдруг что-нибудь помешает и меня снова не возьмут? Может быть, места уже заняты или этот Лев Васильевич просто не захочет взять. Не понравлюсь ему - и все.
Волнение становилось все сильнее. Увидев Елагин мост, я бросился бежать по направлению к нему. Хотелось скорее узнать свою судьбу. Но, пробежав несколько десятков метров, я остановился, восхищенный открывшейся картиной.
Посреди Малой Невки, на фоне зелени Елагина острова, на якоре стояла яхта. Ослепительно белая, с золотой полоской на борту, с двумя светло-желтыми мачтами, с длинной лакированной рубкой красного дерева и бушпритом, она, как большая чайка, покачивалась на легкой зыби. Золотом блестели начищенный колпак компаса, головка руля, иллюминаторы, решетки световых люков. На борту висел маленький трап. За кормой на конце была спущена крохотная шлюпка-тузик. На палубе не видно было ни души.
Я откашлялся и закричал:
- На "Орионе"!
Рубка открылась, и из нее вылез человек. Он прикрыл глаза ладонью, осмотрелся и увидел меня. Человек подтянул тузик, прыгнул в него и, ловко работая с кормы одним веслом, погреб к берегу. Через две минуты нос шлюпки врезался в берег у самых моих ног. Что это был за тузик! Лакированный, красного дерева, как и рубка, с медными оковками, с аккуратно сплетенными кранцами на носу и корме и легкими, похожими на шахматную доску, решетками внутри. Не то что наша "Волна"!
В тузике стоял мальчик. "Наверное, матрос", - подумал я. Он был маленького роста, но с широкими плечами и хорошо развитыми мускулами рук. Мальчик был без рубашки, босиком и в широченном, запачканном краской клеше. Лицо и тело покрывал темный загар. Видно было, что он много времени проводит на солнце.
- Ну, чего авралишь? - недовольно спросил он, в упор глядя на меня узенькими щелками черных глаз.
- Привез письмо Бакурину. Он на судне?
- На судне. Давай садись, - по-прежнему недовольно сказал парнишка и, когда я неловко прыгнул в тузик, оттолкнул его веслом от берега. - Да не сюда! На среднюю банку садись.
Греб он одним веслом артистически и, очевидно желая произвести на меня впечатление, особенно старался. От его движений тузик раскачивался и бежал быстро.
- Хорошая шхуна! - пробуя завязать разговор и показать, что я не новичок в морском деле, сказал я.
- Сам ты шхуна. Это не шхуна, а иол, - презрительно ответил мальчишка, не оборачиваясь, и ловко подвел тузик к трапу. - Вылезай!
Я поднялся на палубу. Паренек привязал тузик и строго посмотрел на меня:
- Ноги вытри. Видишь, палуба какая белая! Только и дела, что за такими убирать.
Я стал вытирать ноги о лежащий у трапа мат.
- Постой тут. Я сейчас Бакурина позову, - сказал мой проводник и скрылся в рубке. Я огляделся. Палуба действительно чистая и белая. Ни пылинки, ни обрывка бумажки, ни пятнышка! Паруса убраны в чехлы и красиво зашнурованы. Вокруг высокой мачты тянулись снасти. Ой, сколько их! Неужели я когда-нибудь буду их знать?
На носу блестел ручной шпиль, выкрашенный серебряной краской. Я уже знал, что это машина для подъема якоря. Пока я рассматривал палубу яхты, дверца рубки открылась и из нее показался человек.
Иногда вы чувствуете симпатию к какому-нибудь лицу сразу, с первого взгляда. Вот такую симпатию я почувствовал к человеку, выбравшемуся из рубки. С небольшой, но складной фигурой, сухощавый и ловкий, он напоминал хорошо тренированного гимнаста. Прямой тонкий нос, резкие линии подбородка и рта. Но лучше всего в этом лице были глаза. Светлые, доброжелательные и пристальные.
- Я Бакурин. Давай письмо, - сказал Лев Васильевич. Я протянул ему записку. Он быстро пробежал ее и с улыбкой посмотрел на меня. - А где же второй? Не пришел? Жаль. Значит, Николай Юльевич тебя пригласил? Ладно. Тебя как зовут?.. Вот что, Игорь, - продолжал Бакурин, когда я назвал свое имя, - прежде всего я должен узнать, хочешь ли ты быть моряком или пришел на "Орион" покататься?
- Хочу быть моряком, - тихо ответил я.
- Если так, то ты многому научишься у нас. Но это не прогулка. Это работа. Иногда опасная и тяжелая. Не бойся, что ничего не знаешь. Мы все тебе покажем. Нужно только хотеть… Теперь должен тебя предупредить: у нас дисциплина. Слово командира - закон. Ты должен подчиняться тем порядкам, которые существуют на "Орионе".
- Я буду. Николай Юльевич говорил…
- Тогда я беру тебя матросом. Сергей! - крикнул Бакурин, отодвигая крышку рубки.
На палубе появился мальчик, который привез меня на "Орион".
- Познакомьтесь. Это Сергей Еремин. Тоже матрос. Но он у нас уже второй год и все знает. Для начала он тебе покажет судно. Сергей, проведи Игоря по судну.
- Есть провести по судну! - отчеканил Еремин, явно щеголяя своим морским видом. - Пойдем! Начнем с носа, - повернулся он ко мне.
Мы прошли на нос и по маленькому железному трапику спустились внутрь судна.
- Это кубрик. Вот твоя койка. Здесь будешь спать, - показал Сергей на прикрепленную к борту парусиновую койку.
Кубрик располагался в самом носу. Помещение маленькое и тесное. К бортам прикреплены четыре койки. Под ними находились рундуки для одежды. От переборки откидывался маленький столик, такой, как делают в железнодорожных вагонах.
- Пошли дальше. Это камбуз, - сказал Еремин, когда мы, наклоняя головы, вошли через узкую двустворчатую дверь в следующее помещение. Это была миниатюрная кухня, выкрашенная в белый цвет. К бортам привинчены большие посудные полки. На одной стояли тарелки, на другой - кастрюли. На крючках, ввинченных в подволок, висели кружки. На кухонном столе в специальных подвесах покачивались два обыкновенных примуса.
Смежной с камбузом была кают-компания. Красные бархатные диваны, полированные стены и зеркала придавали ей уютный вид. Поразил меня стол. Верхняя доска его качалась на оси, а к нижней части прикреплены шарообразные свинцовые противовесы.
- Зачем это такой стол сделали? - недоуменно спросил я своего спутника. - Ведь с него все повалится.
- Эх ты, тюха-матюха! - насмешливо сказал Еремин. - Это нарочно и сделано, чтобы в качку со стола ничего не полетело. "Орион" на сорок градусов кренится, а стол держится параллельно воде.
Мне очень не нравился этот Сережкин фасон, но, как новичок, я решил промолчать.
Потом он показал мне каюту капитана - крошечную одноместную каютку, маленький вестибюль и комфортабельную четырехместную каюту под названием "штурманская". Из вестибюля поднимался трап с бархатным поручнем. Он вел через рубку на палубу. С палубы можно было попасть в парусную, сплошь заваленную белыми мешками, в которых хранились паруса. Затем шел открытый кокпит, где сидели рулевой и команда во время хода, а за ним кладовка - ахтерпик, где лежали старые кранцы, щетки и концы. Здесь кончались судовые помещения.
- Больше показывать нечего, - сказал Серега и повернулся ко мне спиной.
"Если все здесь такие, то мне придется плоховато, - подумал я. - Ну ничего, как-нибудь".
Я стал бродить по палубе. Щупал такелаж, осмотрел еще раз кладовку, чтобы запомнить, где что лежит. На душе у меня было невесело. Одиноко почувствовал я себя на "Орионе". Невольно вспомнился Ромка с нашей "Волной". Я сел в кокпите и предался грустным размышлениям.
- Ну как, Игорь, понравилось судно? - услышал я голос Бакурина.
Я поднял глаза и увидел Льва Васильевича, сидевшего на крыше рубки. Он курил.
- Очень понравилось, Лев Васильевич. Это иол?
- Да, это иол. Парусное судно, на котором задняя мачта (она называется бизань) вынесена на самую корму, называется иолом. Кстати, я забыл тебе сказать, что ты будешь здесь получать зарплату - пятнадцать рублей в месяц.
- Лев Васильевич, скажите, я могу переехать жить на "Орион"?
- Конечно. Это даже будет хорошо. Кто-нибудь должен быть на судне. Еремин часто остается один. Теперь вас будет двое. Можете подменять друг друга.
- Вы командир "Ориона"?
- Да, командир.
- А Николай Юльевич кто?
- О, он большой парусник! А к нам приходит раз в неделю. Занят очень. Ты вот лучше расскажи о себе. Где ты живешь, где учишься, в каком классе, кто твои родители.
Я все рассказал. Но Лев Васильевич задавал один вопрос за другим. Видно было, что моя жизнь его живо интересует.
- Комсомолец? По годам рано? Нет, уже пора. Ты вступай, Игорь, в комсомол. Это - почетное и благородное звание. Будущее за комсомольцами.
Я почувствовал себя совсем по-другому. Мне казалось, что я беседую со своим хорошим-хорошим товарищем.
Язык у меня развязался, и я отвечал ему охотно и свободно.
- Вот что, Игорь, тебе нужно хорошо знать морскую терминологию. Потом, обязательно научись "голланить" одним веслом, если не умеешь. У тебя будет много времени. Выходы в море у нас не так часты.
- А когда же будет выход, Лев Васильевич?
- Обычно мы выходим в субботу и приходим в понедельник утром или в воскресенье вечером. Ведь остальные члены экипажа все работают. Но я сейчас в отпуске на два месяца, и потому выходить будем часто. Людей хватит, так как еще несколько человек берут отпуск.
- Сколько же нужно народу, чтобы выйти в море на такой большой яхте?
- Человек шесть хватит, пожалуй.
- А где работают остальные?
- Кто где. Это все парусники-любители. Кто на заводе, кто на фабрике. Боцман работает в порту. Я - на "Красном путиловце" экономистом.
Я был удивлен. Экономист - и вдруг моряк.
- Лев Васильевич, а вы тоже мастер спорта?
- Нет. У меня первый разряд. Но с детства привык к парусам. Лодку свою имел. Служил на флоте. Живу за городом, у моря.
Значит, Бакурин начинал свою морскую жизнь тоже на лодке. Мне это было приятно.
- Лев Васильевич, почему же вы не захотели сделаться моряком, а пошли в экономисты?
- Так вышло. По здоровью не подошел. Революция, гражданская война. На фронте до самого конца был. С бригадой моряков Балтийского флота белых громил. Там меня тяжело ранили. Еле выжил. Когда вернулся в Петроград, пошел в мореходное училище. Экзамены сдал, а вот медицинскую комиссию не прошел. А очень хотелось штурманом быть.
Мне все больше и больше нравился Бакурин. Спокойно и серьезно, как со взрослым, говорил он со мной.
- Парусное дело люблю. Все свободное время отдаю этому спорту. Прекрасный спорт. Развивает смелость, находчивость, смекалку. Да сам увидишь скоро. Сейчас я уезжаю и вернусь только послезавтра. Вы с Ереминым можете вахту стоять по очереди или вместе, как хотите. Только судно не бросать!
- Хорошо, Лев Васильевич.
- Теперь ты должен уже отвечать не "хорошо", а "есть". На морском судне "хорошо" нет, - проговорил Бакурин и спустился в каюту. Через несколько минут он вышел в сером костюме и белых туфлях. В руках у него была какая-то книга:
- Вот, Игорь, тебе "Парусный спорт". Читай в свободное время. А сейчас свези меня на берег.
- Есть свезти вас на берег! - подражая Сереге, сказал я и сам остался собой доволен: очень уж по-морскому это звучало.
Я подал тузик к трапу. Лев Васильевич легко спрыгнул на банку и взял кормовое весло.
- Вот смотри, как нужно "голланить". - И он медленно стал показывать мне, как нужно грести одним веслом. - А ну-ка, попробуй.
Пытаясь повторить его движения, я убедился, что это не так легко. Тузик сносило течением.
- Так мы, пожалуй, в залив уйдем. Садись-ка на весла. Для тренировки будет много времени. Только обязательно два весла с собой бери, а то в заливе непременно будешь, - пошутил Бакурин.
Высадив его на берег, я погреб обратно на "Орион".
Закрепив тузик, я спустился вниз. Серега лежал на диване в кают-компании и не обращал на меня никакого внимания. Мне не хотелось начинать с ним разговор, но надо было:
- Как вахту будем стоять, по очереди или вместе?
- Как хочешь. Я все равно на яхте живу.
- Я тоже сегодня перееду сюда жить.
- Вот тогда и говорить будем о вахте. Продуктов с собой бери побольше.
- Ладно. Перевези меня на берег. Вечером вернусь. Слушай лучше, кричать буду.
- Услышу.
Серега нехотя поднялся, и мы вышли на палубу. Он перевез меня на берег, и я радостный помчался домой.
Мама была на работе, и мне показалось, что прошла вечность до ее прихода. По моему лицу она сразу же увидела, что у меня все хорошо. Как всегда, я подробно рассказал ей о посещении "Ориона". Ее интересовало все: какое судно, где будет его стоянка, как меня приняли, какое впечатление на меня произвел Бакурин, кто он такой и кто еще плавает на "Орионе". Милая мама, она понимала мое состояние и сочувствовала хорошей мальчишеской мечте.
А мне не терпелось скорее переехать на яхту. Я попросил маму, чтобы она собрала мне вещи и дала продуктов дня на три. Скоро все это было приготовлено. Мой старенький потертый чемодан вместил две пары белья, трусики, принадлежности для мытья и серый поношенный ватник. Остальные вещи были на мне. Из продуктов я получил буханку хлеба, немного сахару, макароны, пшено, соль, чай, несколько килограммов сырой картошки и бутылочку подсолнечного масла. На прощанье мама сунула мне в руку рубль.
- Это тебе так, на всякий случай, - сказала она, целуя меня в голову. - Гоша, обязательно давай о себе знать как можно чаще, а то я буду беспокоиться. - И она чуть-чуть погрустнела.
- До свиданья, мамочка. Когда вернемся с моря, я тебе позвоню в школу. Не скучай, - важно, как настоящий моряк, сказал я, взял в руки чемодан, мешочек с продуктами и вышел из дому. Вот бы Ромка увидел меня сейчас! Я посмотрел на Мойку. "Волны" у спуска не было. Наверно, ребята поехали к Петропавловке.
2
Началась жизнь, совсем не похожая на ту, которую я вел раньше. Сережка еще немного пофасонил, но вскоре это ему надоело. Он оказался компанейским и веселым парнем, влюбленным в парусный спорт и в Льва Васильевича. Сережка плавал на "Орионе" вторую навигацию и поэтому неплохо знал такелажные работы. Поразил меня Сережка своим умением плавать. Куда было Ромке до Еремина!
Как ловкая обезьянка, он забирался на краспицу грот-мачты (а эта перекладина была над уровнем воды не менее чем в десяти метрах), расправлял руки и "ласточкой" летел вниз. Маленький, с плотно сжатыми ногами, раскинутыми руками, он действительно напоминал летящую птицу. Красиво нырял, ничего не скажешь!
Плавал он всеми стилями, но любимым его был кроль. Учился он в шестом классе, только что вступил в комсомол, был на год старше меня и мечтал поступить в военно-морское училище.
Вахту мы решили стоять вместе, так как Сергей жил далеко от яхт-клуба и с яхты почти не сходил. Мне тоже хотелось провести на "Орионе" как можно больше времени. Домой я не собирался. Мы объединили наши продукты и договорились готовить по очереди: один день он, а другой - я.
Вставали мы рано - в семь часов. Если была солнечная, теплая погода, то прямо с борта ныряли в воду. Плавали вокруг яхты, вылезали, чистили зубы и принимались за приготовление завтрака. После чая начинались судовые работы. Ежедневно мы жесткими щетками терли палубу, убирали помещения внутри, драили мелом медяшку. Раз в неделю нужно было мыть с мылом белые борта "Ориона". По словам Сережки, Лев Васильевич и Николай Юльевич не прощали небрежной работы, а грязи просто не терпели. Когда кончались эти обязательные дела, мы начинали заниматься.
Сережка выступал в роли учителя, а я в роли ученика. Он учил меня разбирать снасти, говорил, для чего они служат и как их легче запомнить. Он показал мне морские узлы и даже тройной топовый, который считался самым красивым и трудным, показал, как нужно сращивать оборванные концы. Сразу все запомнить было тяжело, но кое-что все же оставалось в голове от этих занятий. Я все проверял по книжке, данной мне Бакуриным. Хотелось как можно скорее догнать Сережку.
Много времени я посвящал тузику - учился "голланить". Давалось мне это нелегко. Весло все время выскакивало из специальной выемки в корме, движения у меня получались совсем не такими, как показывал Сережка, и тузик вперед не шел. Но я упорно учился.
Когда бывало очень жарко, мы ложились прямо на палубу загорать и вели бесконечные разговоры.
- Знаешь, Игорь, - говорил Сережка. - Лев Васильевич замечательный человек. Смелый. Мы с ним в такие переплеты попадали, ой-ей-ей! Не теряется ни в каких случаях. Он ведь в революцию комиссаром был в матросской бригаде. Там его и ранили.
- Когда же мы в море-то пойдем, Серега? Уже три дня стоим. Никто к нам не едет.
- В субботу. Тогда все соберутся. Увидишь весь экипаж. У нас боцман смешной - Зуев. Рыжий, с трубкой. Вот придет, так не полежим. Лентяев не любит, и сам работает как черт. Говорит, что на судне всегда есть дело.
- Старый?
- Какое там! Молодой. Комсомолец. В порту на буксире работает. Моряк толковый. Скоро все они отпуска возьмут, тогда все время в море будем ходить.
- Кто же еще есть в команде?
- Альберт Пантелейчик. Большой любитель паруса. Силы необыкновенной - два пуда свободно выжимает! А посмотришь на него - ничего особенного. Молчаливый. За рейс слово-два скажет. Потом еще Кузьмич, тот пожилой, комичный, все шутит. И еще Седов - слесарь, ух, и веселый! Ты не удивляйся, они все парусники отличные.
- "Орион" кому принадлежит? Яхт-клубу?
- Нет, он в аренде у губисполкома. Поэтому нам с тобой по пятнадцать рублей и платят.
- Зачем же губисполкому яхта?
- Как зачем? Вот с субботы на воскресенье усталые люди, служащие и рабочие, выходят в море подышать свежим воздухом и отдохнуть.
Серега рассказывал мне о прошлогодних походах на "Орионе", о штормах, в которые он попадал, о том, как в штилевую погоду можно ловить рыбу "на свет".
Я с нетерпением ожидал выхода в море. Прочитал всю книжку "Парусный спорт". Многого не понял. Надоедал Сережке всякими вопросами. Так прошли три дня. Кончились продукты. Сережка решил поехать домой за пополнением. Когда я перевез его на берег, он важно сказал:
- Вот что, Гошка, если ветер будет усиливаться, потравишь якорную цепь. Я к вечеру постараюсь вернуться.
Я остался один на судне. Волновался, поглядывал на флаг. Было тихо. К вечеру, хотя ночи были совсем светлые, я поднял якорный огонь. Таково было указание Сереги. По правилам. Чтобы не заснуть и не прозевать Сережку, я остался на палубе.