- Зыби мало! - поняв ход моих мыслей, утвердительно прокричал Данилыч… Действительно, волна была не слишком высокой - примерно двухметровой, - но вся так и кипела, покрытая орнаментом гребешков, пены, волночек второго и третьего порядка малости. По сравнению с черноморской волна была значительно" короче и круче. Яхта не успевала отыгрывать, палубу заливало. Накат шел в борт; справа и немного сзади сияла яркая, желтая, полная луна. На небе не было ни облачка, спокойно светили звезды. Я разглядел линии пены, тянувшиеся в свинцовых впадинах между валами. Их появление означало, что ветер не слабей шести баллов. Было два часа ночи; яхта находилась где-то у самого центра Азовского моря.
Подошло время "собаки"; первым на руль стал Сергей. Передача штурвала превратилась в сложную операцию. Сначала Сергей вполз в кокпит и перестегнул страховку, потом, держась за мачту, долго искал и не находил положения равновесия; наконец встал рядом с Даней. Еще какое-то время они рулили вдвоем, затем Даня отпустил штурвал и был отброшен куда-то в темноту. Смена состоялась.
- На руле не тяжело? - закричал Данилыч. - Не давит?
- Немного…
- Тогда скинем кливер, - Саша с Даней сбили передний парус и уползли в каюту, чтобы заняться безнадежным делом: попытаться уснуть. Сергей стоял у штурвала довольно долго; но когда я предложил его сменить, он удивился.
- Не устал… Всего минут десять стою!
- Больше часа! - С бесконечными предосторожностями я занял его место.
- Держи ровно триста! - прокричал Сергей. - Увалишь - тяжело вернуть!
Я сразу понял, почему у стоявших до меня были отрешенные лица. Руль требовал максимума внимания. Глаза прикованы к светящейся, заваленной набок картушке компаса, но боковым зрением я вижу, как приближается очередной вал - нависает над бортом, подкатывает, настойчиво отдавливает корму влево; грот сильней берет ветер, и, упреждая рыск, я всей тяжестью наваливаюсь на штурвал. Яхта увеличивает ход, скатывается в сырой овраг между волнами; несколько секунд ее ведет - уже влево - и снова подходит вал… Ощущение упругого сопротивления и покорения лодки повторялось, не надоедая; это было захватывающее ощущение силы. Руки стоящего у руля в маленьком мире яхты были руками бога.
Впрочем, эти мысли пришли позже. Стоя на руле, ни о чем не думал - не успевал. Глаза, руки, все тело совершали настолько сложную и быструю работу, что если б я рассчитывал - сейчас нужно повернуть штурвал, а сейчас, чтобы удержать равновесие, тверже опереться на правую ногу, - если б я продумывал свои движения, я бы запутался, испугался, ничего не успел. Но я все успевал и ничего не путал. Яхту, ставшую продолжением моего тела, вело какое-то чутье. Я совершенно ясно понимал - бояться нечего, оно не подведет, это чутье, только не надо ему мешать. Не надо думать…
Прошло, как мне показалось, минут десять, и Сергей меня сменил. Время на руле проходило ускоренно; тем медленней оно тянулось на кормовой банке.
Полубольной, укутанный плащом, Данилыч подремывал, сложно ухватившись за леера. Стоило, впрочем, на горизонте заплясать цветному тройнику ходовых огней, шкипер просыпался и замечал его первым. Суда проходили справа от нас, и мы были им благодарны. Мы радовались и тому, что не сбились с пути - идем, как и положено, параллельно рекомендованному курсу; и тому, что не одиноки в этом ночном, бурлящем, непонятном море, что у нас есть товарищи по шторму; но главным поводом для радости оставалось то, что эти товарищи проходят достаточно далеко и невзначай не отправят нас ко дну.
Однако суда встречались редко, а все остальное время смотреть не на что, делать нечего, занять себя нечем. Над слегка подсвеченным парусом виднелось однообразное в своем спокойствии небо, под парусом - кусок однообразного в своем беспорядке моря; вот только в зрители я не годился. На корме меня сразу же охватило неприятное ощущение, которого не было, пока я стоял у руля. Пожалуй, не страх - скорее щемящее чувство неустроенности и напряженного, затянувшегося ожидания. Внешний мир давил, как мог - визжал, ревел, обливал забортной водой, вырывал из-под ног палубу - но я во всем этом как бы не участвовал. Я не принимал шторма: в противовес его хаосу во мне с усилием сохранялось нечто неподвижное, упорядоченное. Это усилие раздражало и утомляло. Я не мог любоваться "величием стихии", хотя умом и признавал это величие - я им томился, почти брезговал.
То же внутреннее напряжение слышалось и в спокойном, излишне спокойном голосе Данилыча. Мы переговаривались, верней перекрикивались, в основном для демонстрации взаимного спокойствия голосов. Героем переговоров-перекриков был ветер.
- Он вроде потише!
- Что?!
- Вроде стихает, говорю! На восходе убьется! Точно!..
Само слово "ветер" не произносилось; мы кричали о ветре, бросали слова на ветер, но почему-то избегали называть его ветром. Мы говорили - "он", по свидетельству Льва Тостого, так же - он - русские солдаты именовали противника.
В действительности было непонятно, усиливается или слабеет ветер. Он дул неровно. Мы могли замечать только резкие ослабления или порывы. В остальное время ветер ощущался, как притерпевшаяся боль: становился условием бытия, пронизывал все, но сам по себе как бы не существовал. Наступало временное затишье, и мы, расслабившись, кричали друг другу что-то успокоительное; но он опять наддавал, и опять, замолчав, мы уходили в себя. Как ни странно, каждый должен был бороться со штормом в одиночку.
На руле было проще. Я сменил Сергея, Сергей сменил меня. Ощущение времени потерялось. Казалось, ветер только что задул; потом начинало казаться, что "Гагарин" валится на бок, и уходит от волны, и повторяет этот несложный захватывающий трюк уже годы; что так было всегда и всегда будет - изменений не предвидится… И все же что-то менялось, проходили особые безразмерные ветро-часы. Сергей сменил меня, я сменил Сергея. Спереди и справа по курсу начала замещать звезды сизо-багровая заря. Она была точной копией вчерашней, только поменяла место.
Одновременно с восходом, около пяти часов, шторм достиг наибольшей силы. Яхту клали трехметровые валы. Отмечавший угол крена отвес, который мы с филологической фамильярностью звали "кренометром", гулял далеко за сорокаградусной отметкой. Грот был давно зарифлен, его не мешало бы сбить, но мы и не пытались этого сделать. Пришлось очистить палубу: вахта сгрудилась у ног рулевого в защищенном от волн кокпите.
Я стоял у штурвала, когда близко друг к другу, одна за другой и одна выше другой, подошли три волны. От первой я отвернул, но при этом яхту увело на ветер; вторая, промежуточная волна отвесила тяжкую пощечину правой скуле яхты, третья нависла над бортом… Я понял, что подставить ей корму уже не успею.
- Ого! - в первый раз позволил себе сказать Данилыч, когда гребень закипел выше правого ходового огня "Гагарина"…
Из лоции Азовского моря.
Небольшие размеры, малые глубины и значительная изрезанность берегов Азовского моря ограничивают развитие волнения. Даже во время сильных штормов степень волнения не превышает 4–5 баллов. Тем не менее иногда возникают опасные для малых судов волны, имеющие значительную крутизну и малую длину.
…Я изо всей силы увалил штурвал влево и успел заметить, что кренометр отклонился до красной отметки 60°. Потом его стрелка звонко щелкнула об ограничитель и сломалась. Я почувствовал, что зависаю, отрываюсь, парю над палубой.
Яхта летела в воздухе.
Это длилось какие-то доли секунды. Резко ударившись о воду, "Гагарин" черпнул правым бортом… и выпрямился. В каюте грохнулось что-то тяжелое.
- Вообще-то, - спокойно заметил Данилыч, - таким волнам задницу нужно подставлять..
В кокпите вдруг стало тесней - из люка полезли Саша с Даней.
- Ше за дела?! - вопил мастер по парусам. - Ше такое?!
- Ничего особенного. Идите досыпайте.
- Спасибо, - вежливо ответил Саша. - Дважды из коек выкидывало!
- Ладно… - Даня зевнул. - Пошли и вправду еще покемарим… - взлохмаченные головы исчезли. О разладе, как и у нас с Сергеем, - ни слова!..
То ли напряжение, длившееся слишком долго, перегорело, то ли меня развеселили вездеспящие матросы, но только после "девятого" вала я почувствовал: ничего с яхтой не произойдет. "Гагарин" держался молодцом.
В конце концов этот шторм только мне в новинку, подумал я и, желая почерпнуть дополнительную уверенность, прокричал:
- Данилыч а вы так уже бывали? И сильней доставалось, да?
- Да нет, - ответил Данилыч, - на "Гагарине", пожалуй, в первый раз так. Но что я теперь понял…
Капитан поудобней устроился в кокпите и закончил:
- Теперь я понял: любое море нужно звать на "вы"!
Глава 10 Бердянская элегия
То же утро 22 июля, тот же шторм.
I
Солнце оторвалось от изрытой волнами линии горизонта. Верхушки гребней окрасились багровым, но основное, мертвенное освещение создавала с запада все еще яркая луна. В зрелище двух равноправных светил над хаосом свинцово-багрового моря было нечто инопланетное. При виде этой ожившей иллюстрации к фантастическому роману хотелось ущипнуть себя и проснуться.
Я ущипнул себя и проснулся. Несмотря на броски яхты, спать хотелось невыносимо. К счастью, вахта кончалась; из кубрика снова возникли Саша с Даней. Вид у них был помятый.
- Ух ты! Да… - только и сказал мастер по парусам, бросив взгляд на космический пейзаж моря.
Я сполз вниз. Каюта напоминала свалку во время землетрясения. Все, что когда-то пряталось в углах, лежало на койках, висело на стенах, теперь перекатывалось, сплеталось, сложно сочеталось на полу. Хрустели осколки бутылок; судя по запаху, это были бутылки из-под уксуса и коньяка. В сплетении простынь и одеял, как самородки в породе, сверкали банки тушенки. Все это безобразие было присыпано супнымн концентратами, посолено, подсахарено, поперчено и вымазано повидлом. Дубовый анкерок, исходя последними каплями воды, бодал переборку.
Я вяло и неудачно увернулся от анкерка, заполз на широкую носовую койку, заклинился…
- В одиннадцать покажется Бердянский буй. Потом - берег! - Эти слова Сергея я слышал, проваливаясь в сон, сон, сон…
II
Из лоции Азовского моря.
Северный берег Азовского моря простирается от Крымского полуострова до Таганрогского залива на 112 миль. Этот обрывистый берег пересечен во многих местах балками. К югу от него отходят косы Федотова, Обиточная, Бердянская и Белосарайская. Все косы настолько низкие, что в некоторых случаях приметные пункты северного берега открываются раньше, чем сами косы.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: подход к северному берегу Азовского моря требует особой осторожности: судно может быть снесено на отмели, простирающиеся от кос, или на сами косы.
- Вижу землю! - разбудил меня глас Данилыча. - Сергей! Уже одиннадцать, где же твой буй?!
Для обозрения берега вся команда собралась наверху. Ветер завернул к югу и немного стих. Волны стали ниже, но еще круче.
Далекая земля виднелась почему-то с трех сторон: спереди, справа и слева. Полупроснувшийся Сергей долго смотрел в карту, потом уверенно ткнул куда-то пальцем, заорал: "Мы сейчас тут!", повернулся к Дане и уже тише, конфиденциально прокричал:
- А где буй, сам не знаю!
Мастер по парусам не отозвался. Как обычно в подобных случаях, Даня восседал на носу, впередсмотрящим. Неожиданно он пробормотал что-то вроде "ты будешь смеяться!" и передал Сергею бинокль. От судового врача бинокль перекочевал к Данилычу, потом к Саше, потом ко мне; обошел всю команду. Происходило все это молча: прокомментировать увиденное никто не взялся. Далеко впереди, то почти скрываясь между волнами, то возносясь, мелькал в штормовом море рыжий треугольник паруса.
Берег быстро приближался. Показались корабли на рейде, силуэты портовых кранов, нашелся Сережин буй… Справа тянулась Бердянская коса; земля слева была косой Обиточной. На девяностомильном ночном переходе мы промахнулись всего миль на пять.
Парус впереди тоже рос, был виден уже и невооруженным глазом. "Гагарин" явно догонял, побеждал, справлялся… Вот рыжий треугольник повернул направо, к Бердянской косе; мы за ним. Никто по-прежнему ничего не говорил, только Сергей чаще обычного с шипением - чшш?.. - втягивал в себя воздух. Все ближе, ближе… Вдруг парус впереди накренился, мелькнул на фоне песчаного берега - и исчез.
Из лоции Азовского моря.
Бердянская коса ограничивает Бердянский залив с востока. Восточный берег косы сравнительно приглубый. Вблизи западного берега лежит остров Малый Дзендзик. От этого же берега выступает полуостров Большой Дзендзик. В южной части полуострова видны строения рыбозавода.
Полуостров Б. Дзендзик и остров М. Дзендзик ограничивают с запада небольшие бухты, используемые для стоянки рыболовных судов.
Нас качало все меньше: "Гагарин" входил в защитную зону косы. Переход от шторма к покою был резок. Теряя свинцовые оттенки, вода налилась безмятежно-голубым. Еще двести, еще сто метров - и нас окружил уютный, заброшенный рай. Рыбозавод на косе был покинут людьми; он тонул в зелени камыша, подступившего к стенам, и напоминал поглощенные джунглями города древней Индии. Напротив развалившегося причала стояли сети, которые никто не проверял. Неподвижно висела в голубой воде лодка, на которой никто не плавал. За узкой полосой песка, в искрящейся васильковой лагуне, виднелся маленький пирс и возле него…
- Это не "Мечта"! - с облегчением выдохнул Даня. В лагуне стоял небольшой швербот.
Промеряя глубину, мы подошли к берегу. Смолк восемнадцатичасовой грохот мотора. Уши затопила тишина. Коротко прогремела якорная цепь. Сергей осторожно кашлянул, пробуя голос.
На корме незнакомого швербота теперь уже ясно была видна надпись - "Миф". Порт приписки - Роcтов. На палубе ни души; мачта покосилась, на крыше каюты лежал несвернутый, видимо, только что сбитый штормовой парус…
- Черт бы вас побрал, - пробормотал Даня. - нервы?..
- Пижоны, - согласился Данилыч. И тут же из каюты "Мифа" высунулась взлохмаченная голова. Долговязый парень с осунувшимся лицом вылез наружу. В руках он держал обломок румпеля.
- Салют, ребята! Меня зовут Валера. У вас лишнего руля не найдется?..
III
К вечеру в бухте под прикрытием Дзендзиков собралось не меньше десятка яхт. Вдали, за косой, по-прежнему ревел бессильный здесь шторм.
У летчиков есть термин "улететь на палке". Это значит, что человек спешит, а мест в самолете уже нет. Тогда между креслами пилотов кладется палка.
Настоящий шофер никогда не проедет мимо машины с поднятым капотом.
Если на экзамене по спецкурсу "Статистическая теория жидкости" тонет студент, спасать его бросается вся кафедра.
И вот что любопытно: после подобных контактов настроение повышается и у нуждавшегося в помощи, и у того, кто помогал…
Яхты прибывали поодиночке в течение всей второй половины дня. Было интересно следить, как помятое суденышко забегает в лагуну: экипаж сбивает паруса, лица у всех ошалелые, голоса хриплые, сорванные, ненужно громкие; отдают якорь, начинают озираться; постепенно приходят в себя, здороваются, И вливаются в дружную компанию бухты Большого и Малого Дзендзиков.
Странные сюрпризы преподносит путешествие. В Ялте, встретившись с давними друзьями, не знаешь, о чем говорить. А с людьми, которых видишь впервые, находится множество точек соприкосновения.
- Стаксель - в куски. Ну, думаю…
- А у нас? Сижу в кокпите - мокренько!
- Насчет мачты у Данилыча поинтересуйтесь. У одесситов все есть! - весело кричит из воды, прилаживая к корме "Мифа" новый руль, старожил бухты Валера. По-домашнему сохнут на крышах кают подушки и простыни, кто-то негромко чертыхается, штопая парус, кому-то понадобился ключ на семнадцать; Саша варит борщ - и ароматный пар плывет над лагуной; Даня оседлал мачту таганрогского "Витязя", помогает чинить рею; и течет над водой, то и дело прерываясь грубоватым смехом, неторопливая беседа яхт.
Раздается возглас: "Генацвале, прими швартовы!" - и еще один гость появляется в бухте: кэч "Арго" с грузинским акцентом… За косой все так же гудит шторм.
А вечером на борту "Гагарина" состоялся прием. Починившиеся яхтсмены прибывали на минутку, с визитом вежливости; на минутку присаживались и уже никуда не уходили. Здесь были просоленные представители двух морей - Черного и Азовского.
Удивительно много народу может поместиться в каюте! Валера - терапевт из Ростова - сидит, упираясь головой в потолок, на острых коленях батумского докера. Между плечами двух сварщиков - Эдика и Фимы - зажат шкипер, по профессии портной. Уже ясно, что борща на всех не хватит, и не только борща; но кто обращает внимание на подобные мелочи во время спора о том, "чье море лучше"!
- Мелкое?! Потонуть хватит! А ветра…
- Рыбы у нас меньше, да. Зато простор!
- Генацвале, дайте я скажу! Яхтингу мешает пограничная система, верно?
- Еще как! Ну?..
- В таком случае у нас два выхода, генацвале: либо упразднить границы, либо сделать Черное море внутренним!..
Мне было хорошо с ними. Спор, основанный на местном патриотизме, скоро иссяк, капитаны "Мифа" и "Арго" сцепились уже на новой почве: сравнивая бермудское парусное вооружение с гафельным. Два судовых врача делились последними каплями средства по профилактике насморка в открытом море. Разногласия возникали непрерывно, по каждому поводу, но это были разногласия единомышленников.
И только одна маленькая заноза не давала мне покоя. Сергей сидел рядом со мной; последние полчаса он пытался разучить с Эдиком и Валерой одесскую песню "Придешь домой, махнешь рукой, выйдешь замуж за Ваську-диспетчера". Аккомпанемент - и кого из гостей черт дернул захватить гитару! - как всегда у врача-навигатора, смахивал на испорченное "Болеро" Равеля; но не в том дело…
Сейчас я уже не понимал: на каком мы свете? Если на мирном - похоже, что так, - то не начнется ли из-за оставшейся неопределенности новое расхождение? Сколько можно, сердито подумал я и повернулся к Сергею. Только что отзвучал последний аккорд "Болеро"; судовой врач опустил гитару и весело смотрел на меня.
- Знаешь что? - начали мы одновременно… Продолжения не понадобилось. Далее мы действовали по примете - продублировав слова, собеседники должны взяться за что-нибудь черное и загадать по желанию - и оба ухватились за клеенчатую зюйдвестку пожилого капитана "Витязя". Думаю, что загаданные нами желания совпали.
- Вы чего, ребята? - Капитан "Витязя" снял с себя зюйдвестку и внимательно осмотрел. По другую сторону стола дружно рассмеялись Саша с Даней. Общий разговор - уже о проблемах речной навигации - пошел своим чередом.