Снег за окном перестал таять. Фонарь выключили: уже поздно. Я пытаюсь представить, какая холодная черная вода шипит сейчас на песке Тендры, тяжело грохочет у Тарханкута, вокруг Крыма, на косах Азовского моря, - всюду, где уже прошел "Гагарин". Представить эту картину трудно, потому что мы-то знаем: "Гагарин" сейчас на Дону, сейчас лето, полпути июля, экипаж хандрит, неприятно удивленный тем фактом, что "уха у нас еще была"… Свет лампы на моем столе падает на страницу дневника.
Знаете, читатель, я, кажется, понял! "Полпути" - это когда у нас с вами позади уже много хорошего, кажется, будто есть что терять, и жалко. Чепуха это.
Впереди не меньше. Сергей как-то сказал: главный недостаток повести-дневника о путешествии на яхте - заранее известно, что герои не утонули. Я возразил: это еще неизвестно. Неизвестно!
Знаете ли вы, как на Дону "Юрий Гагарин" стал "Летучим голландцем"? Вы слыхали о том, как мы съели простоквашу, предназначенную для сумасшедшего дома? Вы знаете, где мы догнали вполне реальную "Мечту" и чем все закончилось? Послушайте, читатель, - почему вы ни черта не знаете?!
Потому что книга еще только на полпути. "Диспозиция на завтра изменена быть не может" - в этих словах Кутузова (перед Аустерлицем) мне всегда чудится нечто утешительное.
Знаете, читатель, в чем лучшее свойство усталости, сомнений, хандры, - того состояния, которое мне и са мому осточертело называть "полпути"? В том, что оно проходит.
V
- …Живем, как на ракетодроме, - сказал Сергей давным-давно, год или два с половиной назад, утром, на подходе к Ростову, когда мы ночевали у заправщика и нас разбудил гудок очередной "Ракеты".
Шутка принята не была. Казалось, команда захворала цингой: все были опухшие и непрерывно зевали. Набрали на заправщике солярки; но и эта удача никого не расшевелила.
Перед ростовским мостом стояла длинная очередь судов. Разрешение на проход нужно запрашивать у так называемого "капитана рейда", по рации.
- Рации нет - обойдемся без разрешения, - сказал Данилыч, Мы стали на буксир к одному из судов, ожидавших развода. И прошли мост. Капитан рейда не возражал. Все удавалось в то утро; но мы зевали.
"Сейчас на базар пойдем", - злобно думал я, когда мимо борта потянулись просторные набережные Ростова. Еще недавно этот город меня - как одессита - очень интересовал. Ростов и Одесса - почти ровесники: оба возникли в конце позапрошлого века, торговые города, города-купцы, многоязычные и кипучие - южные. Разница в том, что Одесса была воротами на Запад, а Ростов - преддверием Кавказа, Средней Азии. Был когда-то неповторимый аромат у Одессы, аромат пшеничного хлеба и размокшего в морской воде апельсина, дул здесь ветерок со Средиземноморья, из Марселя, из Генуи. Было то, что принято называть "колоритом", - было и навсегда осталось в "Гамбринусе", в пряных поэмах Бабеля. Был, вероятно, свой "колорит" и у Ростова. Но вот что странно: одесские купцы зачем-то старались прослыть негоциантами, европейцами, меценатами. Но в Одессе считалось почему-то выгодным пригласить Карузо - и Карузо пел в Одессе, считалось престижным покровительствовать поэтам - и поэты выросли. Возможно, Моразли заботился лишь о своем реноме, даря городу дома для музеев и библиотек, одесские нувориши всего лишь чванились, отгрохав биржу и театр в пику Санкт-Петербургу, - но ведь купцы Ростова таких замашек и вовсе не имели! В наши дни своеобразие городов все больше стирается. Их лица тускнеют. Но кое-что все же остается, должно оставаться, и я надеялся ответить на вопрос, который в упрощенном виде можно сформулировать так: почему в Ростове не было своего Бабеля?..
Однако я этого так и не понял. Я виноват перед Ростовом: мы его почти не видели.
Мы брели по улицам, не поднимая голов. Болезнь хандры, которой вчера страдал я один, перекинулась на Даню и Сергея. Это было типичное полпути.
И на полпути к базару Данилыч неожиданно остановился. Оглядел нахохлившуюся команду. Очевидно, понял: необходимы крутые меры.
- Сейчас будем развлекаться, вот оно. Домой никто не хочет позвонить?
Оказалось, позвонить нужно всем. Мы развернулись и побрели на почтамт. Выстояли очередь и разговаривали долго.
- Так, - сказал затем Данилыч. - А теперь будем, я имею в виду, развлекаться.
Мы развернулись и пошли в ресторан. Капитан "ставил".
- Эту главу назовем "Последняя ставка капитана", - шепнул мне Сергей, во время обеда несколько оживший. Я осторожно поставил бокал с красным вином на туго накрахмаленную скатерть. Официант покосился на Даню, который пробовал остроту ножа на пальце с непосредственностью молодого Маугли.
- Вот оно, - удовлетворенно произнес Данилыч после обеда, и в третий раз прозвучало: -
А теперь - развлекаться…
Мы шли по городу. Шкипер двигался впереди остальных - в белых штанах и рубахе, в белых вельветовых "корочках", развалистой походкой, гордо откинув голову. Это напоминало выход матерого рецидивиста со свитой шестерок.
Разгул крепчал. Мы не пропускали ни одного автомата с газированной водой. Мы останавливались на углах, и Данилыч приказывал - "мороженого"! В парке культуры каждый из нас дважды взвесился, измерил рост и ударил кулаком по силомеру. Мы катались на "чертовом колесе"; мы брали от жизни все.
Удивительней всего была та скорость, с которой приносило плоды нехитрое лечение шкипера. Я начал насвистывать. Сергей предложил запить мороженое пивом. Данилыч купил туристскую схему "Вдоль по Дону". Даня останавливался, как бы пораженный громом, и платонически глядел вслед каждой ростовчанке моложе сорока. Я перестал насвистывать и начал напевать. Мировая скорбь стремительно шла на убыль;
а почему - неизвестно.
- Красивейшая скульптура! - громко сказал капитан у памятника конармейцам - конной статуи казака.
- Неправильная! - услышали мы. Возле статуи стоял кряжистый, узловатый старик.
- Неправильно, - со старческой непримиримостью повторил он. - Омундировка на казаке - зимняя?
- Ну так что? Значит, зима…
- А подкова на коне летняя, без шипов! - С этими словами старик сплюнул и ушел.
Ростов начинал мне нравиться: колорит здесь сохранился.
Домой ехали на машине. Шофер препирался с Сергеем, доказывая преимущества конной милиции перед любой другой. Данилыч на переднем сиденье задремал. Даня прижимал к себе сумку с бараниной для вечернего шашлыка. За окном мелькали купеческие особняки, переулки стекали вниз, к Дону.
Таксист довез нас до понтонного моста. Мост лежал на воде, суставчатый, как поезд. Он был выгнут и упруго натянут течением. Платформы слегка подрагивали; такое ощущение, будто идешь по древку лука.
Высокий правый берег донской протоки заполонила машинная цивилизация. Парадный простор пассажирских причалов был ниже по течению; здесь, на окраине порта, за каждую пядь велась борьба. Берег покрывали склады. Ярусом кустарников поднимались корпуса мастерских. Выше царили стволы труб и надломленные силуэты кранов. Громыхало железо, вспыхивала сварка, поднималась мучная пыль из трюма загружаемой баржи; и урчал, утробно булькал кишечник каких-то укутанных серой ватой труб.
А другим концом мост упирался в остров. Здесь был лес, не очень высокий, сквозной, редкие домики базы отдыха, лодочная станция. Несколько человек неторопливо работали на песке у воды - смолили корпус шлюпки.
Возле берега, в компании стайки яхт, отдыхал "Юрий Гагарин".
- Подите все сюда, - позвал Данилыч. Он уже забрался на яхту, голос шел из каюты.
Внутри было темно. Капитан, против обыкновения не щадя аккумулятора, зажег верхний свет. Мы увидели, что на штурманском столике разложена карта СССР - та самая, по которой когда-то давно, в Одессе, прокладывался генеральный маршрут путешествия.
- Вот мы где, - ткнул пальцем шкипер.
- Ой, батя, а мы не знали! - протянул Даня. - В Ростове, где ж еще?
- Вот отсюда мы вышли, - продолжал Данилыч, - так вот шли… видите? А теперь нам сюда. Я имею в виду…
И мы поняли, что он имеет в виду. От Одессы до Ростова путь "Гагарина" образовал вогнутую на юг, слегка неправильную дугу; и почти такую же дугу, только обращенную на север, с вершиной в Волгограде, предстояло описать до Астрахани. Ростов был на полпути, только на полпути.
Уже на полпути. В чем дело, в конце концов!
Часть третья. Реками
Глава первая. Тема с вариациями
…Мы поднимаемся по Бонанзе,
по Эльдорадо, по Золотой реке и Серному ручью,
добираемся до перевала, спускаемся вниз через Золотые Россыпи…
- Что ты ищешь? - спрашиваю. Она смеется.
Джек Лондон
Понять эту идею невозможно. Старайтесь к ней привыкнуть.
Из лекции по квантовой механике
.
Начинающий автор решил создать книгу о кавалерии. На первой странице он написал:
"Командир накинул бурку, взлетел в седло и пришпорил своего вороного. Копыта зазвенели по дороге: цок-цок-цок-цок…"
Вторая страница начиналась и оканчивалась теми же "цок-цок-цок".
В книге было около двухсот страниц. Последние строки выглядели так:
"…цок-цок-цок-цок-цок. Пррр!.. Командир остановил вороного, вылез из седла и снял бурку. Конец".
Этот довольно глупый анекдот вспоминается, когда хочешь описать плавание по реке.
Третий день "Гагарин" идет от Ростова вверх по Дону. Третий день дует горячий, сухой восточный ветер. Река петляет, но ветер, следуя изгибам ее ложа, все равно бьет прямо в лоб. О парусах не может быть и речи: невозможно лавировать на узком фарватере, где то и дело проходят встречные суда. По пятнадцать часов в сутки трещит мотор. У Данилыча его стук начал вызывать профессиональные галлюцинации.
- Хорошо шьем! - неожиданно сказал он сегодня вместо обычного "хорошо идем".
- Что-что?..
- Мотор, говорю. Как швейная машинка: чах-чах-чах-чах…
Действительно: чах-чах-чах-чах… Цок-цок-цок-цок… Мимо нас проходят буи речного фарватера: три тысячи сорок восьмой, сорок седьмой, сорок шестой… На закате ветер стихает. Мы становимся в одной из боковых излучин Дона и ночуем, приняв душ из флакона "Тайги". Восход похож на закат, который прокручивают в обратном порядке: солнце ползет вверх, комары исчезают, ветер снова начинает дуть, а Данилыч заводит швейную машинку: чах-чах-чах…
Иногда нас подбрасывают попутные баржи. Мы швартуемся к борту, глушим мотор, и его сорокасильный тенорок сменяется натруженным басом толкача-буксира: ух-ух-ух-ух… Мы лежим на палубе, стараясь найти огрызок тени. Жара. Ветер. Скука не скука - но монотонность.
Дон - река степная. Как сама степь, он чрезмерен. Широкий, тихий плес, береговые заросли, тихая, уютная протока ведет куда-то вглубь. Поворот русла. Впереди. снова тихий плес, зеленый берег, уютная протока… Поворот. Дон красив. Дон опять красив. Дон снова красив. Даже тягостна эта избыточность, это повторяемость красоты. В море не то: море тоже бесконечно. Но море не периодично.
Впрочем, мы пишем дневник, а не учебник по теории функций. "Монотонность", "бесконечность"… Три дня на Дону были наполнены кочевым бытом, небольшими приключениями и дорожными встречами, как любые дни путешествия. Но если читатель хочет понять то странное ощущение, которое вызывает река, - нужно время от времени прерывать чтение и повторять:
- Цок-цок-цок… Чах-чах-чах… Ух-ух-ух.
I
Из путевых записей Сергея.
На реке берега называют "левым" и "правым", если идут по течению. Мы идем против течения, поэтому впредь, чтобы не путаться, будем называть левый берег правым и наоборот.
Раннее утро. Чах-чах-чах… Причалы Ростова остались позади.
- Знаете, как я назову главу о сегодняшнем дне? - похвастал судовой врач. - "Вперед, на Сталинград!"
Экипаж рассмеялся под влиянием приятной мысли, что Сталинград уже у нас в кармане. Это была типичная ошибка.
"Гагарин" с натугой шел против течения. Буи донского фарватера кренились, рождали буруны; буи как бы гнались за яхтой. Теплый пар стлался над водой. На берегу раскинулись палаточные города. Представители местного туризма еще спали. Ни одной яхты не было видно.
- Где же "Попандопуло"? Катамаран "Мечта" в фуражке с крабом?
- Отстал боец невидимого фронта, - поддержал меня Сергей. - Если вообще когда-либо существовал!
В этот момент раздался всплеск. Запасной багор, багор № 3, каким-то образом отвязался и упал за борт. Мы повернули, но белое древко уже исчезло в белом тумане.
- Черт с ним, - решил шкипер. - Искать не будем, времени жалко. К вечеру должны на Цимле быть.
- Мы что, спешим? Карты все равно ж нет. Будем идти, пока не приедем…
Отсутствие карты никого не смущало. Как же! У нас была туристская схема. "Водный путь от моря Белого до моря Черного".
Судя по "Водному пути", до Цимлянского водохранилища оставалось два поворотика и три шлюзика.
В пять часов сорок минут летнего времени состоялся восход. Мгновенно, как по команде "снять химзащиту", пропал романтический туман. Поднялся горячий ветер. Вместе с утренней прохладой быстро испарялись наши иллюзии.
Впереди сверкали бесчисленные петли Дона. Дон был похож на удава. Удав разевает пасть, и кролик по своей инициативе лезет в открывшуюся нору. В планах "к вечеру быть в Цимле" мы явно сваляли кролика…
- Займусь астрономией, - неожиданно решил Даня. - Очень хочется про звездочки почитать.
- Сварил бы лучше обед…
Но мастер по парусам, захватив школьный учебник астрономии, уже исчез в каюте. Сергей вдруг вспомнил, что давно хотел постирать белье. Он набрал воды, поставил греться у мотора, а сам пока прилег.
- Возьми руль, Слава, - скомандовал Данилыч. - Хочу двигатель проверить.
И он скрылся в машинном отделении.
Чах-чах-чах… Навигационная обстановка Дона порождает неодолимую, чумацкую лень. От буя к бую идет яхта. Не нужно ни корректировать курс, ни ловить ветер. Поймаешь дремотным взглядом очередной буй - и следи, как он выныривает из речного сияния то слева, то справа от бушприта. Потом, обретя солидные размеры, буй проплывает вдоль борта. На нем номер: 3086. Следующим будет буй 3085, на него и держи. Бог знает, что это за цифры - может, километры? Но думать лень. Солнце нагрело плечи, ключицы пахнут жженой пластмассой. Накинуть рубашку тоже лень…
Некоторое оживление вносят встречные суда. Взбивая мелкую водяную пыль, лихо раскорячив подпорки крыльев, проносятся серебристые водомерки - "Вихри" и "Кометы". Изредка над кронами деревьев появляется белоснежная грановитая палата с антеннами. Это - палубная надстройка очередного "Волгобалта". За кормой вздымается горб, с которого судно как бы непрерывно съезжает. "Гагарин" почтительно шарахается. Стандартный теплоход типа "Река - море" здесь, на узком донском фарватере, подавляет величием.
Зато совсем домашний, уютный вид у стареньких, ржавеньких, нагруженных песком барж. Корму подпирает тупорылый буксир. Иногда, скорбно пыхтя, буксир толкает сразу несколько барж. На палубах сохнет белье, ходят бабы, замотанные в белые платки.
- Деревня плывет! - восхищался Данилыч. - К такой прицепиться - горя бы не знали.
Мы были не против стать на буксир, но первая оказия случилась только в середине дня…
- Ребята!! - заорал Данилыч. - Гей, на барже! Возьмите на буксир. Не обидим!
- У нас мотор испортился! - лживо вторил я.
- Привет из Одессы!!! Ура-а-а! - вопил Даня, не покидая каюты. Текст криков роли не играл: рев двух моторов начисто убирал из речи смысловую нагрузку.
Как с помощью жестов изобразить желание стать на буксир? Данилыч разрешил эту проблему просто. Он попеременно поднимал над головой то кормовой конец с петлей, то бутылку водки. Казалось, капитан одновременно хочет выпить и повеситься и не знает, с чего начать.
Но речники - люди сообразительные. На мостике толкача показался крупный, голый по пояс мужчина. Он лаконично махнул рукой, указывая место у правого борта.
Суда звонко "поцеловались", сжав кранцы, и пошли рядом.
Ух-ух-ух… Яхта, примостившаяся под буксирным боком, напоминает кисейную барышню об руку с деревенским кузнецом. Ухажер что-то рокочет раскатистым басом, а дама семенит рядом, изредка вздрагивая от его шуток.
- Можно? - Капитан буксира нанес нам визит. - Будем знакомы, Алексей.
- Очень приятно… Накрывайте стол, ребята.
На палубе "Гагарина" стало тесно. Алексей был молод, но широк и грузен, как Тарас Бульба. Спускаясь по трапу для осмотра каюты, он застрял плечами в люке.
Мы с Сергеем переглянулись. Опять пробуждалась психология туриста, в представлении которого вся Сибирь должна есть пельмени и за что-то бить белку в глаз. Сейчас перед нами был потомок казаков, степняк, наследник разбойного и вольного духа Войска Донского. Перед внутренним взором замелькали нагайки, шашки и лампасы. В памяти почему-то всплыли непонятное слово "ясак" и фраза "его благородие хорунжий приказали в капусту порубать".
Сели за стол. Данилыч весьма кстати вспомнил, что сегодня день Военно-Морского Флота. Выпили. Алексей охотно рассказал, что по Дону ходит пятый год, раньше служил на Дальнем Востоке.
Я почувствовал себя обманутым. Где местный говор, шипящие "язви тя в душу"? Алексей говорил правильным, усредненным языком радиодиктора. Я тщетно пытался уловить "нечто ястребиное" в его "воинственном смуглом лице": лицо было самое обыкновенное, потное, несколько тяжелое.
- Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? - осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:
- Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.
В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?
Но когда говорят "после войны", всегда имеют в виду последнюю войну.
- Отец погиб, - рассказывал капитан буксира, - у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.
Мне стало стыдно. Что я ждал - дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.