У нас была совсем другая, чудесная своей подробностью карта северо-запада Черного моря. Ее длинные косы - Тендровская и Кинбурнская - прикрывали кокетливо изогнутые колена Днепро-Бугского канала. Лентами вились изобаты глубин со вколотыми в них шпильками буев. Маяки строили глазки капитанам. Под водой прятались мели, лежали затонувшие суда. Карта увлекала изгибами берегов, дразнила недоступностью мелких заливов; она была как готовый сюжет авантюрной повести… "Гагарин" по-прежнему шел вдоль Тендры, а авантюрист Сергей уже прокладывал курс на Евпаторию.
- В Железном Порту к семнадцати тридцати будем, согласен? А теперь так: если по-прежнему норд-ост, идем рекомендованным курсом сто. Если начнется бриз, возьмем мористей… И в любом случае мы в Крыму, - Сергей выпрямился и жестом полководца бросил карандаш на штурманский столик, - в Крыму будем завтра к вечеру, от 18.00 до 20.00!
- Это если из Железного Порта пограничники выпустят, - ласково напомнил я.
- Ну знаешь… - Сергей, как закипающий чайник - чшш? - втянул в себя воздух. - Тут, Баклаша, навигация бессильна.
IV
Ровно в семнадцать тридцать - согласно расчету! - на границе Тендры и горизонта возникло туманное изменение.
- Вот оно! - изрек Данилыч. - Железный Порт.
- А где же порт?..
Вопрос был резонный. На плоском берегу - ни кранов, ни пирса; только бетонные кубики погранзаставы росли на песке и чуть в стороне - покосившийся навигационный знак. Железо в нем присутствовало в составе ржавчины.
- А где ты видел на Большом Фонтане большой фонтан? - сказал Даня. - Так и здесь.
- Фонтанами именовались артезианские источники… - начал было Саша, но его прервал капитан:
- Готовьтесь на берег, господа… - и тяжко вздохнул. Лицо и вся осанка Данилыча - широкая грудь вперед, широкий подбородок кверху - как у многих людей небольшого роста, самой природой предназначены выражать гордую самоуверенность. Но еще в Очакове я заметил: куда все это девается в преддверии визита к пограничникам!
Визит должны были нанести мы с Даней.
- Скажете так, - напутствовал капитан, - ветер усиливается, яхту бьет о дно. Пусть скорей выпускают. Запомнили? Яхту бьет о дно, ветер усиливается… - Под эти драматические инструкции мы отчалили.
Мне предстояло впервые ознакомиться с пограничной системой лично. Косвенная сила запретов (на пляж ночью не ходить!), слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз закроют!), жалобы моряков (на рейде лишние сутки продержали!), неимоверные сложности для рыбаков-любителей и яхтсменов (причем своих, для болгарских яхт, например, все обстояло куда проще) - все это мне, одесситу, было известно с детства. Сила была неукоснительной и располагалась где-то вне жизни приморского города, над ней. Сила потребляла бумаги и выдавала бумаги же. В людях она как бы и не нуждалась: по-моему, до сих пор я ни разу в жизни и не встречал живого пограничника… Вся сложность сегодняшнего визита была в том, что следующий пограничный пункт - Скадовск. Он лежал в стороне от нашего маршрута; зайти туда означало потерять минимум сутки.
На заставе правил молодой, улыбчивый старший лейтенант Мы нарисовали ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер усиливается. Губернатор Железного Порта понимающе хмыкнул.
- Могу дать выход до Черноморского, - сказал он. - Но вдоль берега.
Для нас это означало зигзаг вдоль всего побережья Каркинитского залива. Я развернул документы и победоносно ткнул в маршрутную карту.
- Вот видите: у нас курс прямо на Евпаторию.
На карте пунктирная линия действительно соединяла Гендру с Евпаторией; правда, рисовал линию Сергей и с тем же успехом мог провести ее и через Босфор.
- А где тут печать? - мудро улыбнулся старлей. Я понял, что нас видят насквозь, но сочувствуют - и взглядом остановил Даню, продолжавшего бубнить о киле, якобы бьющемся о дно.
- Вот что, ребята, - сказал старлей после тягостного молчания. - Сам я решить этот вопрос не могу. Будем звонить в отряд.
Он снял трубку и сразу приступил к делу.
- Как быть, товарищ полковник? Тут у меня яхта, в маршруте у них указана сразу Евпатория, - и старлей, улыбнувшись, открыл документы на той странице, где после Железного Порта была указана не Евпатория и даже не Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.
Из трубки полился металл.
- Есть, - все тверже выговаривал старлей, приподнимаясь со стула, - есть. Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все понял, товарищ полковник.
Он повесил трубку. Мы с Даней тоже стояли, невольно вытянувшись.
- Вот что, ребята… - выдохнул старлей, и мы втроем, расслабившись, снова сели. - Идти нужно в Черноморск. Это факт. И при этом отметиться в Скадовске.
- Значит, заходить в Скадовск? - спросил я с отчаянием, пока Даня заводил пластинку о киле, ударах о дно и ветре.
- Нет. Заходить не надо, - неожиданно сказал старлей. - Я даю выход до Черноморска. Вы идете мимо Скадовска. Вас замечают, делают отметку: такая-то яхта, проследовала тогда-то.
- Так подходить же к Скадовску… - все равно же надо? - не понимал я. Старлей развел руками, пораженный моей тупостью.
- Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело вас засечь. Вы идете себе на Черноморск, - он провел ладонью по столу, показывая, как именно мы идем. - Двухмильной зоны не нарушаете: это - ваша задача. Мы вас засекаем, это наша задача. А если мы вас не засекаем, это уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы идете на Черноморск…
Я посмотрел на Даню; лицо мастера по парусам выражало неестественную степень хитрости. Потом я посмотрел в серые, чистые, очень русские глаза старшего лейтенанта. До меня наконец дошло.
В пустой неуютной комнате (но и сюда доносился шум прибоя) три человека пожали друг другу руки и улыбнулись - улыбкой посвященных, кроткой и мудрой улыбкой людей, познавших Систему.
V
Вот и Железный Порт растаял за кормой. Вдоль борта тянулась все та же безлюдная желто-зеленая кайма. До оконечности острова Джарылгач, где предполагается ночевка, еще тридцать миль, шесть часов ходу. Странно: не утомляет это однообразие. Оно входит в замысел.
- Данька, уйди с носа! Ты ж взрослый парень!..
- Ой, батя, ничего ж не будет!..
Саша по-прежнему сидел в позе "лотос": волевой матрос был погружен в изучение книги "Школа яхтенного капитана". Его неподвижная фигура на фоне заката и моря напоминала полотна Рериха. На горизонте собирались грозовые тучи; и по-прежнему гудел, как заевшая пластинка, всепроникающий прибой.
Сумерки загнали меня в каюту. В свете штурманской лампы над картой нависал нос Сергея. Вокруг были разбросаны циркули и штурманские линейки. Шелестели страницы двух лоций: Черного и почему-то уже и Азовского моря.
- В ясную погоду мыс Айя открывается с сорока миль, - с порога сообщил мне Сергей. - Миля - шестидесятая часть градуса долготы. По розе ветров можно прокладывать курс…
- Все ясно, - я взял блокнот и попытался записать впечатления сегодняшнего дня. Событий было много, они теснились, отталкивая друг друга локтями, не желали укладываться в рамки слов. Мне казалось, что с момента выхода из Очакова прошел не день - по крайней мере месяц. Или год. Или, правильней всего, девяносто миль морского перехода.
- В Керчи мы будем восемнадцатого июля, в шесть часов вечера, - с какой-то механической интонацией произнес Сергей. - Ты знаешь, кстати: Лондон-то находится на широте Киева!
Произошло непоправимое. Судовой врач свихнулся на почве навигации.
Глава 4 Принесенные ветром
12 июля.
Переход остров Джарылгач - бухта Узкая. Ветер N.
I
…И вот, как уже было сказано, утро просочилось в каюту вместе с дождем. На койку падали тяжелые холодные капли. Сверху яхта протекала значительно больше, чем снизу.
Дождь уже шел, когда "Гагарин" отдал якорь у оконечности острова Джарылгач. Именно этой ночью меня поднял звон цепей, нас тянуло на отмель, был аврал, сна не было, и именно сегодняшний рассвет возродил естественный вопрос: зачем же все-таки я во все это ввязался?..
- Все-таки согласись, Баклаша: повезло нам, - задумчиво сказал Сергей. Поскольку я молчал, судовой врач поднялся, кряхтя и трудно помещаясь в каютном пространстве, натянул штормовой плащ; скрылся в люке.
Я продолжал лежать с уютным ощущением: имею право. Во время ночного аврала матросы так и не проснулись. Сергей поступил остроумней: когда цепь запасного якоря наконец зазвенела в клюзе, сонно спросил, откуда звон и по ком он звонит. Я с удовольствием прислушался: сверху, с палубы, донесся гневный голос Данилыча. В альпинизме это называется "разбор восхождения". Правда, доставалось - ше такое? - в основном Дане. Меня не касается…
Койка мерно покачивалась. Несмотря на сырость, можно было еще поспать; можно и обдумать возрожденный вопрос о смысле моего здесь присутствия. С момента отхода вопрос этот как-то забылся, подавленный обилием впечатлений. Впрочем, заниматься самопознанием и сейчас не хочется. Хорошо ведь? Хорошо… Эффект палатки: мокро, тесно - и беспричинно уютно, защищено. Палатка, которая движется. Купе, которое плывет. Каюта… Почему это, попытался я подогреть угасающее сознание, почему только в каюте начинаешь понимать, что вне каюты ты был, строго говоря, ненормальным?.. Тендра, "Мгла", простая смерть Володи, шипит за тонким бортом вода, удивительно спокойное лицо тети Пати… как же она-то без каюты обходится? Я начинал задремывать.
- Баклаша! - Лицо Сергея, возбужденное, мокрое, нависло в раме люка. - Поглядел бы, что делается! Дрыхнет он!.. - Судовой врач опять исчез. Из люка пахнуло сырой свежестью.
В крышу каюты по-прежнему стучался дождь. Я встал, надел штормовой костюм и поднялся на палубу.
II
На руле стоял Даня. Его цыганская бороденка мокро топорщилась, в зубах торчала раскисшая папироса, с полей невообразимо-фетровой шляпы лилась вода. Над мастером по парусам плыло небо, налитое всеми оттенками свинца и олова; на горизонте этот припой натекал на бронзу с прозеленью. Угадать, где небо переходит в море, помогала только ниточка далекого берега с едва заметными портовыми кранами. А впереди и горизонт, и небо закрывали паруса.
Меня охватило ощущение праздника. Вдоль Тендры, из-за слабого ветра в сочетании с пограничным "контрольным сроком", шли под мотором; но и сонный полет под парусом на переходе Ильичевск - Очаков был не похож на то, что я сейчас видел. Происходило нечто совсем иное.
Дождь был соленым. С гребней срывалась пена и зависала, с кажущейся неторопливостью плывя по ветру. Из ералаша волн в какой-то неуемной радости вылетали двухцветные тела мелких дельфинов-белобочек и с плеском погружались, проныривая под бушприт. Мы шли фордевинд. Ветер шелестяще выл, и казалось, что этот звук, один звук несет яхту. Паруса гудели, как трансформатор высокого напряжения. Зыбь приходила в корму слева; на гребне нос яхты начинал подниматься, корпус вдавливало в воду, и в этот момент максимальной скорости, когда Даня с трудом удерживал румпель, из-под киля вдруг вылетал водоворот свистящей пены, шипел - и улетал в сторону, расплываясь далеко позади!
- Хорошо идем! - прокричал Данилыч. Его широкое лицо блестело, глаза светились, как у мальчишки перед охотой. - Данька! Давай еще и апсель поставим!
Мастер по парусам с готовностью кивнул, передал руль "бате" и скрылся в носовом отсеке. Вскоре оба матроса тянули какие-то фалы, обменивались репликами типа "отдай штаг"… Мы с Сергеем тупо переминались с ноги на ногу. Обидно чувствовать себя идиотом, но я совершенно не понимал, что такое штаг и кому его нужно отдать.
Трясина парусной терминологии неизбежно засасывает новичка. Перед отъездом я полистал "Школу яхтенного капитана", и в голове бессмысленно засел один из вопросов для самопроверки. Звучит он так: "Отдавать ли топенанту бизани при галфинде?" Полная парусность "Юрия Гагарина" - около ста квадратных метров, самый большой парус - стаксель. Передняя мачта - грот, парус на ней тоже грот. Все это я знал и уже не называл точно такой же парус на второй мачте "задним гротом". Это была бизань; впрочем, мачты имеют одинаковую высоту, иногда сам капитан именовал грот-мачтой как раз заднюю, передняя становилась фок-мачтой, парус на ней - фоком, бизань исчезала, и я невольно повторял фразу одного из коллег-преподавателей, обращенную к студентам:
- Знаете что? Не нужно делать из меня дурака…
Апсель, по форме похожий на лист каштана, взлетел вверх, хлопнул и распустился.
- Хорошо потянул! - Данилыч всем телом навалился на длинное перо румпеля.
Накренившись, яхта полетела еще быстрей.
- Батя! Может, на штурвал руль перевести?! - закричал Даня.
- А?!
- Управление… на штурвал! Легче будет!
- Не надо! Я так лучше лодку чувствую, вот оно! - В двух метрах друг от друга капитану и мастеру по парусам приходилось кричать во весь голос. Негромкие шипящие гласные ветра уносили слова куда легче, чем вчерашний грохот мотора.
- Узлов шесть идем! - закричал Данилыч.
- Шесть?! - Даня вспыхнул. - Какие шесть, когда восемь!
- Шесть, - капитан дернул рулем, оценил взглядом улетающую воронку - и обидно ухмыльнулся. - Шесть, сынок.
- Ну ше ты начинаешь, батя?! Без апселя семь было!
- Шесть. Опять споришь?! - неожиданно побагровел Данилыч. - Ты с мамой своей спорь, со мной спорить не надо, вот оно. Спорим, что шесть?..
Даня капризно затряс головой. Данилыч вдруг бросил руль. "Гагарин" вильнул, слегка изменил курс и, к моему облегчению, ровно пошел сам, а капитан схватил мастера по парусам за плечо - идем! - и потащил на нос. Мне было видно, как оба отчаянно жестикулировали, щупая стаксель. Судя по долетавшим фрагментам, одновременно с количеством узлов обсуждались дела семейные.
Помнится, перед отходом из Ильичевска, узнав о том, что один из матросов капитанский сын, я огорчился - в команде будет любимчик. Что ж, я не ошибся. В качестве "своего" Даня находится на усиленном режиме воспитания. По отношению к остальным Данилыч - терпеливый моралист, склонный к нотации, но Даня обладает способностью мгновенно вывести капитана из себя, сам заводится с пол-оборота, потом так же быстро остывает, и называется у него весь этот ритуал "поцапаться с батей"…
- "Восемь"! Спорит он!
- Ну не восемь. А ше, шесть? - Постепенно затихая, семья Кириченко возвратилась на корму. Перемирие было достигнуто решением "набить еще и кливер".
Лично мне казалось, что узлов - все девять. Норд свежел; в порывах яхту с корнем вырывало из воды и несло по воздуху. Берег Джарылгача давно исчез, мы пересекали широкий Каркинитский залив. Тяжелой синевой наливались скаты двухметровых валов. Дождь по-прежнему лил, и его капли висели неподвижно, летя: по ветру рядом с нами.
Должно быть, прошло несколько часов; я этого не чувствовал. Впереди открылся берег Крыма. Он был похож на срез броневой плиты, разделяющей небо и море.
- Буди штурмана, пускай определится! - весело закричал Данилыч. Это была емкая фраза. Во-первых, судовой врач назначался штурманом: его увлечение навигацией не прошло для капитана незамеченным. Во-вторых, я только сейчас заметил, что врач-навигатор спит, спит сидя. Его нос опустился на грудь, а из рук выпал карандаш и промокший блокнот…
Из путевых записей Сергея
12 июля, ветер N, пять баллов. Переход о. Джарылгач - бухта Узкая. Истинный курс 190. Девиация 10, компасный курс 180 на Межводное. Расстояние: 30 миль. Ориентировочное время движения: 6 часов. Первой откроется нефтяная вышка на Бакальской косе, слева от курса 20. Берег согласно лоции откроется за 8 миль, в 12.30. Створы Ярылгачской бухты: см. "Огни и знаки Черного моря". Затем курс 220, компасный 210, и все это нужно помнить, когда тебя будят!
- Так где мы? - Капитан явно иронизировал.
- Киммерия… - пробормотал Сергей, глядя на стремительно растущий берег. Древнее название Крыма прозвучало античным ругательством. - Где нефтяная вышка?
- Нету, снесли. Твои действия?
Навигатор вопросительно зашипел. Уже были видны фонтаны прибоя. Справа серые скалы понижались перед входом в какую-то бухту. Данилыч сжалился:
- Вот оно! - Он ткнул в карту, и мы впервые оценили своеобразную прелесть этого выражения. "Гагарин" выходил точно к цели.
III
Вход в бухту Узкая довольно широк. Яхта дважды повернула, обходя мыс и каменный мол. Тяжело упали мокрые паруса. В маленькой, со всех сторон укрытой гавани стояла неожиданная тишина. Ветер порвал облака, открылся кусок вымытой синевы. На берегу валялись рассохшиеся рыбачьи баркасы. В воде отражалось кафе стиля модерн и ветхий дом с вывеской "Баня".
- Поздравляю с прибытием в Крым, господа! - торжественно сказал капитан.
- Крым - курорт, - изрек Сергей. - Это не Крым. Стереотип не срабатывает. Логично?
И все же это был Крым. Цвет воды, мягкая настойчивость солнца, белая пыль, которую поднял проехавший в стороне грузовик, - все это было чуть ярче обычного.
Мы пришвартовались к борту единственного в бухте судна - сейнера. Борт был ржавый, в соляных потеках. На палубе громоздились бочонки, в воздухе витали ароматы рыбного промысла.
- Морякам привет! - На сейнере показался вахтенный, такой же мятый и просоленный, как его судно. - Откуда?
- Из Одессы.
- Ну?! Слышь, Витя, опять одесситы! - обрадовался рыбак. Откуда-то из трюма тут же вынырнул Витя. Он был помоложе. Оба уставились на нас с веселым зрительским предвкушением.
- В чем дело? - гордо спросил Данилыч. - Какие одесситы?
- Были тут до вас, позавчера ушли… Веселые! Капитан рыжий такой, молодец! В фуражке с крабом ходит.
- И в черном свитере? - Данилыч поморщился.
- Точно. Ну, выдавал! А вы "Частушки морские" тоже можете?..
- Солярка у вас найдется? - не отвечая, осведомился капитан. Старший рыбак громко засмеялся, решив, видимо, что представление началось.
- Ну дает!.. Как не найдется? Бутылку дашь - по краспицы зальем.
- Вот оно. Вы немного отдохните, - повернулся к нам Данилыч, - а потом горючки наберете. На заставу сам схожу…
Капитан начал собираться. По мере того, как штормовая одежда сменялась парадно-выходной, лицо Данилыча теряло праздничное выражение. Когда он взял папку с документами, перед нами был уже не морской волк, а пожилой человек, которому предстоят неприятности.
- Мне тоже на берег, - вдруг твердо объявил Саша - Письмо могло прийти. От матери. До востребования.
- Дай бате паспорт, - быстро предложил Даня. - Он получит. Возьмешь письмо, батя?
- Спасибо. Я сам, - Саша покраснел и отвернулся от невинно улыбающегося мастера по парусам.
Заправка яхты горючим - процедура сложная. Нацедить канистру в машинном отделении сейнера, из широкого крана в узкое горлышко; подняться наверх, перелезть через борт и леерное ограждение; заползти в кормовой отсек яхты и там, согнувшись в три погибели, фильтровать маслянистую жидкость с помощью лейки, затянутой марлей… Рыбаки, разочарованные уровнем проявляемой нами веселости, издали все же поглядывали с ожиданием на новых одесситов; не отчаивались.
- Сколько вам платят? - неожиданно спросил Витя.
- Как это??
- Ну как… полевые, прогонные?
- Отпуск. Мы отдыхаем, - с канистрой в руках прохрипел Сергей.