Нет, французам это имя было незнакомо.
Китти задумчиво бродила по палубе, распахнув шубку, уперев тонкие, бледные руки в бедра и зажав в углу рта длинный серебряный мундштук.
- В ней чувствуется порода! - произнесла она как бы в пространство. - Настоящая порода! - Китти казалась взволнованной. Взгляд ее томных усталых глаз ожил. Она вдруг остановилась и сказала, обращаясь к своим кавалерам, но так, будто говорила сама с собой. - Она прекрасна! - Китти была словно в трансе, щеки ее зарумянились.
Она пошла дальше, и французы последовали за ней. Виконт Джей, замыкавший шествие, приотстал умышленно. У него был обескураженный, удрученный вид.
Китти вдруг словно подменили, и ее волнение встревожило его. Безумно влюбленный, он вот уже два года ездил за ней повсюду: из города в город, из отеля в отель, неотступно, как тень. Месяцами она вела себя вполне благоразумно, потом вдруг ее охватывало какое-то смятение, вот как сейчас. Он вспомнил, что однажды слышал, будто какая-то молодая актриса покончила с жизнью из-за Китти. Ему, наверно, никогда не понять эту женщину.
Немного погодя они встретили Харпера с Жоржеттой. Китти остановила их.
- Здравствуйте, Харпер, - игриво сказала она, не сводя глаз с Жоржетты, которая стояла, засунув руки в карманы. - Я вам не помешаю?
Харпер смущенно улыбнулся.
- Вы прекрасно декламировали в баре, мадемуазель Адонар! - уверяла Китти. - Это было чудесно!
Жоржетта покраснела.
- Боюсь, что я была немного пьяна, - ответила Жоржетта. - Харпер напоил меня.
- Мне нравится ваша французская речь, мадемуазель Адонар, - продолжала Китти. - И голос ваш мне очень симпатичен. Мне кажется, мы могли бы стать добрыми друзьями.
- О! - проворковала Жоржетта. И пожала Китти руку.
Китти обняла ее за плечи и увела вперед.
- Вы замерзнете! - сказала она озабоченно. - Возьмите мою шубку!
- О нет, мне совсем не холодно! - ответила Жоржетта, продрогшая до мозга костей.
Харпер с трудом скрывал свою досаду. Он предпочел бы остаться наедине с Жоржеттой. Вместе с виконтом Джеем мрачно плелся он за дамами. Французы незаметно удалились.
- Поищем лестницу на верхнюю палубу, - сказала Ева. - Здесь слишком людно. Ах, смотрите-ка, вот же она.
Поднимаясь по ступеням, Еве пришлось ухватиться за руку Вайта - с такой силой дул здесь ветер, он дико разметал ее волосы, пробивался сквозь платье, всем телом ощущала она приятную прохладу.
- Ах, какой ветер! - сказала Ева. - Я рада, что вы приехали, Вайт. Правда, я очень рада!
- Я счастлив, - ответил Вайт. Концы шарфа, которым Ева повязала голову, касались его лица, и он вдыхал аромат ее волос.
22
Они поднялись на шестую палубу. Далеко внизу перекатывались синие, сверкающие волны. Вдали, у самого горизонта, ползло суденышко, окутанное ржаво-коричневым дымом.
- Вайт, глядите-ка, пароход! Что это за судно, как вы думаете?
- Грузовое, видимо, не рейсовое, со случайным грузом, их называют "бродягами".
- Как здесь хорошо! Правда, здесь чудесно?
Ноздри у Евы раздувались, она упивалась терпким морским воздухом. Ее волосы и даже ресницы шевелил ветер. Вайт смотрел на легкий пушок, золотящийся на ее щеках. Порою ветер доносил запах горячей нефти. Три красные трубы выплевывали в голубое небо густые, черные клубы дыма. Игравший на прогулочной палубе оркестр был едва слышен, все вокруг как-то совсем притихло.
- Какая тишина! - сказала Ева, усаживаясь в кресло. - Ну, а теперь рассказывайте о Грете, - попросила она с некоторой торжественностью в голосе и посмотрела Вайту прямо в глаза. Но тут же, не дав ему вымолвить ни слова, заговорила вновь: - Чувствуете? - Она взяла руку Вайта и положила к себе на грудь. - Чувствуете, как бьется сердце? Это Грета. - Она залилась счастливым смехом, и в глубине ее глаз сверкнули искорки. - А теперь говорите! Рассказывайте все, до мельчайшей подробности! Слышите?
Вайт стал рассказывать. Пять-шесть дней тому назад он закончил дела в Вене и был на пути в Гайдельберг. Когда поезд приближался к Зальцбургу, он вспомнил о Грете и о своем обещании навестить ее, если случится проезжать через Зальцбург. Откровенно говоря, он и сам соскучился по ней. В Зальцбурге он сошел с поезда и взял таксомотор до Санкт-Аннена. Порошил снежок. Меньше чем за полчаса он добрался до поместья. На фоне темного леса утопающий в снегу Санкт-Аннен походил на заброшенный монастырь, холодный и неприветливый. Никого не было видно. Наконец ему удалось разыскать служанку. Он попросил ее передать свою визитную карточку и долго ждал, пока к нему не вышла чудаковатая на вид пожилая дама.
- Мисс Роджерс! - сказала Ева и глубоко вздохнула.
- Да, мисс Роджерс, точно такая, какой нам часто описывала ее Грета.
Мисс Роджерс провела его в холл, здесь ему тоже пришлось порядочно ждать. Наконец появилась полковница фон Кинская и попросила пожаловать в гостиную. Она была сама любезность. "Так вы, значит, и есть господин Вайт, - сказала она. - О, Грета всегда с восторгом говорит о вас. Ведь это вы научили ее играть в крокет? Грета, Грета, поди-ка сюда! У нас гость, приехал господин Вайт".
Грета вошла тихо и недоверчиво.
- Как она выглядела? - спросила Ева, дрожа от волнения.
- Как всегда, - ответил Вайт. - Волосы немножко растрепаны, своенравная, озорная. "Здравствуй, Грета, вот и я, - обратился я к ней. - Как видишь, я сдержал свое слово".
Грета смотрела на него во все глаза, видимо все еще не веря, и молчала.
"Ты что, не узнаешь меня, Грета? Я Вайт!" Тут она лукаво рассмеялась и сказала: "Ну, конечно, узнаю, я знаю, что ты Вайт. Здравствуй, Вайт". Но она не тронулась с места, не подошла к нему. В ней не было той естественности и смелости, какой она отличалась в Гайдельберге. Вайт заговорил с ней, но она отвечала робко и односложно. "Поговори же с господином Вайтом, дорогая", - ободряюще сказала г-жа Кинская.
"Why don’t you talk with the gentleman?" - спросила мисс Роджерс мужеподобным, лающим голосом.
- Помните, Ева, как смешно Грета передразнивала ее?
Смущенно теребя передник, Грета взглянула на мисс Роджерс.
"I shall talk with him", - ответила она, но все-таки из нее немного можно было выудить.
- Не много, но хоть что-нибудь? - сказала Ева. - Постарайтесь вспомнить, Вайт, мне важно каждое ее слово.
Вайт припоминал.
- Да, сперва она спросила, сколько я у них пробуду. Я ответил, что должен уехать с первым же поездом. Грета рассмеялась: "Зачем же ты тогда приехал, если сразу же хочешь уехать?" Я ответил, что приехал только затем, чтобы повидать ее. "А куда ты теперь поедешь?" - "В Гайдельберг". - "В Гайдельберг? А как поживает Роланд?" - спросила она, оживившись (Роландом звали овчарку Вайта). "Спасибо, хорошо, он просил передать тебе привет". - "А ты ему передай от меня. Скажи ему, через четыре месяца я опять буду в Гайдельберге". - "Через четыре месяца? - удивилась г-жа Кинская. - Откуда ты это знаешь?" "How do you know it?" - совершенно ошеломленная, переспросила мисс Роджерс. Грета поглядела на бабушку и мисс Роджерс с нескрываемым превосходством и бойко ответила: "А я высчитала! Осталось еще четыре месяца".
- Вот видите! Вот видите! - торжествующе воскликнула Ева. - Она уже не даст себя провести этим старухам! Ну, дальше, дальше, Вайт!
Вайт вспоминал, задумчиво сплетя свои длинные пальцы.
- Да-да, она спросила еще, играем ли мы уже в крокет. "Нет, пока еще слишком холодно", - ответил я. "Но в июле, - сказала Грета, - мы снова будем играть, правда, Вайт? А пока я буду здесь упражняться. У меня есть шар и молоток". Больше, Ева, я при всем желании ничего не могу припомнить.
Ева молчала. Через некоторое время она подняла глаза на Вайта и разочарованно протянула:
- А обо мне она не спросила?
- Нет! - ответил Вайт. - В тот момент не спросила. Но в ее глазах я видел невысказанный вопрос. Она поглядывала то на госпожу Кинскую, то на мисс Роджерс, словно хотела, чтобы обе дамы ушли.
- А они, конечно, и не подумали это сделать? - с горечью спросила Ева.
- Нет, и я понял, что они ни на минуту не оставят нас с Гретой вдвоем. Но Грета… Грета в конце концов ухитрилась шепнуть мне лежавшее у нее на сердце словцо.
- Говорите же!
- Дамы рассыпались в любезностях, просили остаться с ними отобедать. Грета тоже просила остаться. Даже подошла ко мне и взяла за руку. "Останься, Вайт", - сказала она, умоляюще глядя на меня своими большими глазами. Но я должен был успеть к поезду и стал прощаться.
Только он покинул дом и сел в автомобиль, продолжал Вайт, началась метель. Мотор не заводился, и шоферу пришлось выйти, чтобы завести его ручкой. В этот момент Грета и подбежала к автомобилю. Она вскочила на подножку и потянулась к Вайту.
"Ты простудишься, дорогая! - крикнула г-жа Кинская. - Сейчас же вернись!"
Мисс Роджерс тоже пролаяла какое-то предостережение.
- Но Грета… Знаете, Ева, что сделала Грета? Она снова стала той Гретой, какую я знал.
- Что она сделала? - спросила Ева таким тоном, словно ожидала услышать, что Грета совершила нечто необычайное.
- Ничего особенного, но это объяснило мне, чем все время занята ее головка. Она быстро обхватила мою шею своими тонкими ручонками, прижалась губами к моей щеке и шепнула: "Возьми меня с собой, к маме!" Все это произошло очень быстро, в течение одной секунды. И сквозь вихрь снежных хлопьев я увидел, каким счастьем и торжеством светилось ее личико, - она все-таки сделала то, что хотела. В эту минуту автомобиль тронулся.
- Она так и сказала? - Ева была потрясена.
- Да, так и сказала.
Ева долго сидела, закрыв лицо руками. Она была подавлена тоской и вечной неразберихой в своей жизни, не знала, как выпутаться из нее. Все казалось безнадежным. Когда она уронила руки, вид у нее был опустошенный - щеки впали, в глазах таилась печаль. Но вот на губах мелькнула улыбка, и лицо ожило.
- Я так вам благодарна, Вайт! - сказала она, лаская его взглядом. - Ничем, ничем на свете вы не могли бы меня порадовать больше, нежели этой вестью о Грете.
Ева задумчиво смотрела вдаль. Потом спросила Вайта, уверен ли он, что Грете хорошо живется в обществе старых дам.
- Конечно, - ответил Вайт, - ей там хорошо. У нее ни в чем нет недостатка. Она, несомненно, окружена заботой и любовью. Но, разумеется, ей хочется быть с матерью. Однако она ничем себя не выдавала. Грета держалась мужественно.
- О да, она мужественней меня! - сказала Ева, вздохнув, и нахмурилась. - Вы знаете, Вайт, я часто чувствую себя такой несчастной! Но я постараюсь быть мужественной, как моя дочь. Я уверена, что все еще обернется к лучшему. Скажите, где вольер для собак? - спросила она проходившего матроса.
- Поднимитесь по этому трапу. Собаки в конце шлюпочной палубы.
Надо было навестить наконец беднягу Зепля.
23
За рядами белых спасательных шлюпок, висевших на шлюпбалках и стоявших на кильблоках, ближе к корме было встроено помещение для собак. Возле вольера, где стоял лай и шумная возня, на самом ветру собралась кучка женщин и мужчин. Собаки метались, как бешеные. Каких пород тут только не было! Встречались и очень ценные экземпляры, призеры выставок.
Три черных, как вороново крыло, пуделя в красивых попонках, всем на удивление, проделывали изумительно потешные трюки. Им аплодировали. Эти пудели принадлежали артистке, синьоре Мазини, выступавшей с ними в варьете. Эту девически стройную даму с проседью в волосах легко можно было себе представить на сцене в костюме пажа.
Зепль печально и лениво лежал на полу, но когда Ева тихонько и нежно окликнула его, он вскочил как ужаленный. Спасенье пришло нежданно-негаданно как раз в тот миг, когда он уже готов был умереть от тоски. Стоило Еве протянуть к нему руки, и он тут же вскарабкался ей на грудь, стараясь как можно ближе прижаться к ней. Ева смеялась: ну, пусть лизнет ее в щеку, сегодня все дозволено.
В форме с множеством галунов подле вольера стоял старший офицер, г-н Халлер, широкоплечий, скуластый богатырь. Кислая, чуть ли не брезгливая усмешка кривила его сумрачное лицо.
Все эти собаки были Халлеру весьма не по душе, он их попросту ненавидел. Будь он директором пароходной компании, он отказался бы от транспортировки этих грязных животных. Как старший офицер он отвечал за порядок и чистоту на пароходе. Он уже испробовал все, что было можно. Приказал, например, посыпать пол вольера песком и опилками, но эти твари как ошалелые перерыли весь настил, и ветер разнес тучи песка и опилок по пароходу. Хорошо еще, что на палубе не было свежеокрашенных лодок!
Халлер изливал свою лютую злобу, нашептывая все это на ухо маленькому, невзрачному господину. А тот стоял подле него с застенчивым видом и старался спрятаться за его огромной фигурой. У маленького господина были очень густые, шелковистые седые волосы ежиком и молодое, очень загорелое лицо. Это был Шеллонг, конструктор "Космоса".
- Ну что вы так разъярились, Халлер? - мягко спросил Шеллонг, опасаясь, как бы не услышали ругань Халлера.
- Ненавижу этих женщин, - буркнул сквозь зубы Халлер. - Издеваются над слугами и целуют собак. Мне надоели эти трещотки с накрашенными ногтями, до чертиков надоели. При первой возможности переведусь на грузовое судно.
Господин Шеллонг кивнул головой в сторону вольера.
- Ну, а эта, вон там? - спросил он. - Вы ведь допускаете исключения? Кто она такая?
Халлер окинул вольер мрачным взглядом. Он не знал, кто эта дама, хотя ее черты как будто были ему знакомы. Он не ходил ни в театры, ни в концерты и не интересовался списками пассажиров.
- Представьте, Халлер, - сказал Шеллонг, - домик у озера, где водится рыбка, а в домике такая вот женщина, как эта. Тогда жизнь, пожалуй, приобретет смысл.
Халлер буркнул, что лучше вообще не иметь дела с женщинами, у него на этот счет печальный опыт. Он развелся с женой, которую после многих лет страшной борьбы отбил у другого.
- И все же, - повторил Шеллонг, - домик у озера, где можно порыбачить, и женщина, такая, как эта вот, ждет тебя…
- Вы глупец, - ответил Халлер грубо и презрительно рассмеялся.
Ветер пронес над палубой звонкие, короткие удары колокола.
- Что это? - спросила Ева.
Вайт вынул часы.
- Бьют склянки. Двенадцать.
Ева моментально запахнула шубку.
- Я должна идти. Позаботьтесь о Зепле, Вайт. Райфенберг не простит мне, если я заставлю его ждать.
И в самом деле, Райфенберг уже дожидался ее. Но он вовсе не сердился. Отвесив Еве галантный поклон, он сделал ей комплимент, сказав, что у нее очень свежий вид.
24
Все же понадобилось какое-то время, прежде чем к Уоррену Принсу вернулось душевное равновесие. Теперь, несколько успокоившись, он, в сущности, уже не чувствовал себя несчастным, но самолюбие его было уязвлено. Как могла Вайолет так, втихомолку, променять его на другого мужчину? У Сегуро есть, вероятно, свои достоинства, почему бы нет, хоть он и показался Уоррену весьма поверхностным и пустым малым. Уоррен ожидал, что Вайолет будет терзать его бурными сценами ревности, что она не сможет забыть его, а она, не говоря ни слова, просто изменила ему.
Ну и пусть! Разве в свое время он сам не сказал Вайолет, что не в состоянии сейчас себя связать? Так даже лучше, куда лучше, теперь только никаких сантиментов. Понял, старина?
Разумнее всего снова заняться работой. И, завидев издали сестер Холл с Хуаном Сегуро в его уморительных желтых перчатках, он решительно повернул назад. Ему повстречался профессор Рюдигер, известный физик, ведущий исследования в области атомной энергии, и Уоррен без особых церемоний заговорил с ним. Профессор Рюдигер работал над расщеплением атомов, он обстреливал их электронами, как снарядами обстреливают крепость. Но интервью получилось довольно скудным. У Принса голова трещала от электронов, протонов и гамма-лучей. Тупо смотрел он в чистые голубые глаза ученого, за которыми жил чуждый и непонятный ему мир.
С Горацием Харпером ему больше повезло. Он встретил Харпера как раз в ту минуту, когда Жоржетта и Китти простились с ним, и поздравил его с победой.
Харпер залился тоненьким звонким смехом.
- Она и в самом деле хороша, эта француженка, - сказал он. - Редко встретишь такую очаровательную девушку. Только слишком много говорит! Боже мой, как она тараторит! Я совершенно обалдел. Она сказала, что у меня гипнотический взгляд, гипнотические глаза. Что вы на это скажете, Принс? - Он весело расхохотался.
- Вероятно, в вас все же есть какая-то гипнотическая сила, о которой вы сами не подозреваете, - ответил Уоррен, чтобы польстить молодому человеку. Он знал, богатые люди любят лесть. Ведь они могут купить все, что пожелают, кроме признания и восхищения своих ближних.
Харпер опять рассмеялся.
- Полнейшая чепуха! Это у меня-то гипнотические глаза?
Уоррен шел с Горацием Харпером по палубе, ему было лестно показаться с ним на людях. Харпер был, пожалуй, самым богатым человеком на борту. Он был сыном умершего три года назад Джеймса Харпера, который нажил свое несметное состояние на каучуке. Горацию Харперу, или Харперу-младшему, как его все называли, перевалило за тридцать. Это был высокий, худощавый человек, с очень жидкими рыжеватыми волосами и такими же жидкими рыжими усиками - волоски их можно было пересчитать. Голова у него была на редкость маленькая, почти детская, лицо нежное, бледное, несмотря на то что он возвращался из Африки. Он производил впечатление человека болезненного. Что толку в его деньгах, здоровья на них не купишь, завидуя ему, говорили пассажиры.
Харпер затащил Уоррена в бар и, заказывая виски, взобрался на высокий табурет.
Да, Харпер только что из Африки, и нельзя сказать, что путешествие было неинтересным, никак нельзя. Но через несколько месяцев ему так все осточертело, и, чтобы развеяться, он на месяц укатил в Париж. Охотился ли он на крупного зверя? А как же! Он ходил и на крупного. Подстрелил трех львов, одного носорога, двух бегемотов. Просто так, между прочим, чтобы рассеяться. Ему, собственно, это не доставило никакого удовольствия, он не охотник. И, естественно, массу мелкого зверя - газелей, антилоп и что еще там бегало. Врачи предписали ему рассеяться, и он решил на несколько месяцев поехать в Африку, надо же когда-нибудь посмотреть, что за штука Африка. Он охотился в Бельгийском Конго и для этой цели пригласил к себе на службу французского летчика Барро.
- Того самого Барро, что две недели назад трагически погиб?
- Да, того самого. Подумать только: его растерзал дикий буйвол. Я прочитал об этом за завтраком в одной из парижских газет. Жаль его, очень жаль, - сказал Харпер и как-то особенно хмыкнул. Но говорил он о Барро совершенно равнодушно. - Славный парень, жаль его.