Ева вспомнила, как однажды он очень дружески с ней простился, а через две недели она получила от его адвоката копию прошения о разводе, столь позорно для нее сформулированного, что она готова была от стыда провалиться сквозь землю. Тогда они уже целый год жили врозь. Выяснилось, что весь год сыщики, нанятые Кинским, следили за ней. В ту пору она была близка с Йоханнсеном. Почти патологическая ревность Кинского часто толкала его на гнусные поступки.
Как-то Кинский поклялся ей, что никогда и не помыслит разлучить с нею Грету, а спустя несколько недель похитил девочку и прятал до тех пор, пока суд не вынес решения передать ребенка отцу.
Ева, снедаемая тревогой, все ходила и ходила по своей маленькой гостиной.
Вошла Марта и озабоченно спросила, что Ева думает делать.
- Разумеется, я его приму, - ответила Ева, уже овладев собой. - Я должна это сделать. Не забывайте, он отец Греты. Ты же знаешь, скольким я ему обязана. И потом, он не заурядный человек, ты сама это понимаешь, он личность значительная. Я где-то читала, что он приглашен на должность дирижера Филадельфийского оркестра. Потому он, должно быть, и едет в Америку.
Марта недоверчиво склонила набок темноволосую голову на тощей шее.
- Я бы не стала отвечать на его письмо, - заявила она.
- Вот как? - засмеялась Ева. - Да он и не посмотрит на это, ты же его знаешь. Возьмет вдруг и заявится ко мне! И бог его ведает, что он тогда выкинет: ведь он на все способен.
Марта кивнула: видит бог! От него всегда было одно беспокойство. Только одно беспокойство! Барон из тех, что приносят несчастье.
- Помолчи, Марта, - попросила Ева, одеваясь к завтраку. - Может, нам с тобой только мерещатся всякие страхи? Возможно, барон едет в Америку по делу и только случайно оказался на этом пароходе.
Но Марта недоверчиво покачала головой.
- Нет и нет, уж я барона знаю.
- Марта, я ухожу. Он придет в пять часов к чаю, и пока будет здесь, сиди в ванной комнате, слышишь?
Ева спустилась на лифте в ресторан. Она еще издали увидела Вайта, и лицо ее вспыхнуло жарким румянцем, сердце сильно забилось. Но когда Вайт поздоровался с ней, она была уже совершенно спокойна.
- Добрый день, любимый, - тихо сказала она.
11
Рулевая машина бушевала вовсю внутри белого приземистого, забранного решеткой кожуха, расположенного у самой кормы. Вайолет с любопытством наблюдала за ее работой. Машину никто не обслуживал; она часто бездействовала, потом вдруг, словно по волшебству, с шумом и треском приходила в движение. Как интересно! Сотрясая корму, четыре мощных гребных винта глубоко внизу взбивали кипящую пену. Временами брызги ее, высоко взметнувшись, достигали Вайолет, обдавая ее приятной свежестью. Соль пощипывала щеки.
Здесь было чудесно. Вайолет от удовольствия начала даже приплясывать. Ее сердечко было переполнено нежностью и любовью. Сейчас явится Уоррен, и она ему скажет, что не выйдет за испанца, ни за что не выйдет: с ее стороны было глупостью заварить всю эту кашу, и пора этой глупости положить конец. Хуан, правда, симпатичный малый, но его духовное убожество удручает ее, а уж о его мелочной ревности ей даже и говорить не хочется.
В кожух рулевой машины вошел матрос. Это был красивый, здоровый парень, и Вайолет бросила ему кокетливый взгляд. "Мой милый моряк!" - запела она вполголоса.
Временами порывы сильного ветра так пригибали дым, валивший из труб, что полосы его стлались по всему пароходу, прежде чем унестись вдаль. Ветер был не такой устойчивый, как вчера: сегодня он налетал короткими шквалами, словно веником мел волны беспредельного океана. Порой сквозь разрывы в низких облаках на несколько минут проглядывало тусклое солнце. Куда ни глянь - ни одного парохода, нигде ни единого признака жизни! Даже чайки и те сегодня покинули "Космос"!
Тоненькая Вайолет плотнее закуталась в плащ. Ветер поддувал снизу, она зябла. Пора уже было этому Уоррену прийти! Боясь опоздать, она явилась сюда раньше половины двенадцатого, а сейчас уже без четверти! Чтобы согреться, Вайолет принялась сновать по палубе, от ее прекрасного настроения не осталось и следа. Кое-кто из проходивших мимо мужчин дерзко заглядывал ей в глаза, некоторые даже заговаривали с ней. О мужчины, имя вам - наглость! Как мало в них деликатности - совершенно не чувствуют, что у нее сейчас нет ни малейшего желания флиртовать!
Уже пробило двенадцать. Но и в половине первого Уоррена все еще не было. Теперь Вайолет по-настоящему разозлилась и возмутилась до глубины души. Сжавшись в комочек, мрачно сидела она на скамье возле рулевой машины. Но только собралась уходить, как увидела Уоррена, поднимавшегося по трапу. Он шел не особенно быстро, даже сейчас он не торопился. Увидев ее, он двинулся к ней, сияя, словно юнец, которого только что похвалили.
- Алло, дитя! - крикнул он издали.
- "Алло, дитя!" - вскочив, передразнила его Вайолет с искаженным от злости лицом. - Ты заставил меня ждать, Уоррен! - воскликнула она тоном оскорбленной леди.
От гнева щеки ее разрумянились, глаза сверкали, она была очень похожа на обиженного ребенка и просто обворожительна!
- Как ты хороша, Вайолет! - воскликнул Уоррен, любуясь ею.
- Молчал бы уж! - огрызнулась Вайолет.
Уоррена рассмешил ее резкий тон.
Конечно, ему бы следовало попросить ее на час отложить их встречу: как раз в полдень он был сильно занят, объяснял Уоррен, сегодня ему пришлось выслушать рассказ старого Шваба о его поездке по Европе, потом он взял интервью у г-жи Кёнигсгартен, затем побеседовал с Китти Салливен о ее любимых писателях и только сейчас отправил очередную телеграмму.
- О! - презрительно воскликнула Вайолет. - Подумаешь, Китти! Вот уж с кем я бы никогда не стала беседовать!
Уоррен возразил, что ему, как журналисту, надо узнавать как можно больше интересных вещей.
- Ах, Уоррен! - вскипела Вайолет. - Мы совершенно друг друга не понимаем! Тебе некогда быть человеком. Ты всего лишь себялюбец и карьерист.
- Но ты же знаешь, что я должен работать!..
- Знаю! - отрезала Вайолет, все еще злясь. - Почему же ты не берешь интервью у меня? - спросила она с вызовом.
- У тебя?!
- Да, у меня. А почему бы и нет? Послушай, Уоррен, я дам тебе сейчас такое интересное интервью, что ты немедленно отправишь его по телеграфу. - И, злобно скривив губы, Вайолет начала: - "Вы знаете Уоррена Принса из "Юниверс пресс"?" - "Еще бы! Это милейший молодой человек, восхитительнейший молодой человек…"
Уоррен засмеялся. Она великолепно разыгрывала роль молодой, надменной дамы, дающей интервью. На мгновение ему даже показалось, что к ней вернулось хорошее настроение. Однако его веселый смех не понравился ей, и она вновь впала в прежний раздраженный тон. Уоррену пришлось выслушать, что он много о себе воображает, ставит себя превыше всех людей. Разве не показательно, что он вечно говорит о больших романах, которые когда-нибудь напишет, а между тем не написал ни единой строчки? Он уничижительно отзывается о людях, снискавших мировую славу, а что такое он сам? Ничто! Да, Уоррену пришлось выслушать много неприятных вещей, глубоко задевших его самолюбие.
- Вайолет, прошу тебя… - перебил он ее. - Что я тебе сделал? За что ты на меня сердишься?
- За что? Прелестно, он еще спрашивает, за что! - воскликнула Вайолет, гневно сверкая глазами. - Он спрашивает, за что!
- Ну хорошо, я опоздал на час, - ответил Уоррен и виновато сник под ее взглядом.
- Нет, я не за это на тебя сержусь, вовсе не за это, - сказала Вайолет, внезапно смягчившись. - Я пришла сюда, радуясь, что смогу поговорить с тобой, я всем сердцем жаждала примирения. Мне так хотелось спокойно обо всем потолковать!
- Давай сядем, Вайолет, - перебил ее Уоррен, и они сели на скамью против рулевой машины. Он взял ее руку в свои, но она тут же ее отдернула.
- Нет, Уоррен, ты меня не понимаешь. Мне надо с тобой серьезно поговорить. Я решила, что непременно это сделаю. Я должна тебе сказать, что ты дурной человек.
- Дурной? - Уоррен недоверчиво улыбнулся, но все же забеспокоился.
- Да, очень дурной, - повторила Вайолет. - Ты дурно поступил со мной. Ты меня смертельно оскорбил.
- Я тебя оскорбил? - растерянно спросил Уоррен.
- Смертельно! - Вайолет вдруг побелела как полотно. - И даже не понимаешь этого! Тогда я тебе объясню. Сегодня тебе придется все выслушать. Ведь и у молодых девушек есть своя гордость, хотя мы вечно смеемся и говорим глупости. Так слушай же! В Риме ты за мной ухаживал, что ж, твое право, ты был в меня влюблен. - Уоррен кивнул. - Ты приложил все старания, чтобы влюбить меня в себя, и увидел, что это тебе удалось. Ты пошел еще дальше и захотел сделать меня своей любовницей.
- Вайолет, прошу тебя…
- Нет, нет, не перебивай. Может, ты станешь это отрицать? Повторяю, ты имел на это полное право. Мы с тобой уже не дети и можем называть вещи своими именами. Я была готова стать твоей любовницей - откровенно в этом сознаюсь, да ты и сам это знаешь, - потому что любила тебя безумно. Но ты сразу пошел на попятный, притворился, что заболел. Ты трус и негодяй!
Уоррен вскочил.
- Вайолет… - попытался он ее успокоить. - Ты все видишь в искаженном свете…
Вайолет тоже поднялась и плотнее закуталась в плащ.
- Нет! - отрезала она, и в ее голосе вновь зазвенели враждебные нотки. - Хоть бы у тебя хватило мужества быть честным! Ты нанес мне самое глубокое оскорбление, какое можно нанести девушке! Я готова была уступить тебе, а ты пренебрег мной. Подумай сам, не подло ли это?
Уоррен пролепетал что-то в свое оправдание.
Вайолет застегнула перчатки. Вот отчего получилось и все остальное, сказала она. Уоррен сам толкнул ее в объятия другого. Конечно, Хуан Сегуро пороха не выдумает, он не собирается писать романы и не ценит многих вещей, которые она и Уоррен считают самыми главными в жизни, но зато это мужчина, который знает, в чем его долг перед любимой женщиной.
- Вот и прекрасно, и прекрасно! - ответил оскорбленный Уоррен и склонился в насмешливо-почтительном поклоне.
- Да! - Вайолет гордо выпрямилась. - Он настоящий джентльмен, кабальеро, а не интеллектуальный хвастун. Я выйду за него. Прощай, Уоррен! - И, протянув ему кончики пальцев, Вайолет ушла.
Теперь уже был взбешен Уоррен, пришедший на свидание в самом прекрасном расположении духа.
О, какими заносчивыми, какими чертовски высокомерными умеют быть американки! Они заносчивее и высокомернее женщин всех других наций. Очаровательная супруга вышла б из этой Вайолет! А ведь она казалась такой мягкой. Он получил урок, за который не знает, как и благодарить.
- Иди к черту! - грубо закричал он. - Выходи себе на здоровье за своего Хуана, ты ведь уже и так его любовница!.. Плевать мне на это! Выходи за него, понятно? Настоящая Ксантиппа! Хватит с меня этой Вайолет! Хватит!
И бледный от ярости Уоррен пустился бегом вниз по лестнице.
12
Весь день Кинский с трудом сдерживал волнение, в его глазах застыло какое-то отсутствующее, напряженное выражение. Уоррен заметил, что он после обеда приоделся, видимо, собрался куда-то: тщательно умывшись и причесавшись, надел свой темный, немного поношенный костюм. Почувствовав на себе взгляд Уоррена, он поднял на него глаза и чуть улыбнулся.
- Иду засвидетельствовать свое почтение госпоже Кёнигсгартен, - сказал он тихо, еще более тихо, чем обычно.
- Да? - рассеянно отозвался Уоррен: он все еще кипел от обиды и злости на Вайолет за ее жестокую и несправедливую отповедь.
Не было еще пяти, а Кинский уже медленно поднимался на верхние палубы, где была каюта Евы. Временами у него слегка кружилась голова и ему приходилось держаться за перила: вчерашний приступ морской болезни все еще давал себя знать.
Кинский переживал один из тех дней, когда он, полностью уйдя в себя, весь поглощенный своими мыслями и видениями, едва замечал, что делается вокруг. Он шел как лунатик, смотрел на встречных, не видя их. По временам у него смутно мелькала мысль, что через несколько минут он будет стоять лицом к лицу с Евой, и все же он не думал об этой встрече, которая была для него вопросом жизни и смерти, - как будто она потеряла всякое значение. Как ни странно, думая о Еве, он видел только ее руки, ничего, кроме рук. В ту пору, когда он руководил ее занятиями, руки Евы долго его не удовлетворяли, были для него истинным мучением. Они казались ему примитивными, не вязавшимися со всем остальным в ней. Многие месяцы он учил ее выражать руками всевозможные чувства - способность, свойственная чуть ли не всем женщинам. Чего только они не умеют ими выразить! Их руки умеют просить, умолять, заклинать, проклинать, радоваться, отчаиваться - они все могут! Кинский накупил великое множество репродукций с картин старых мастеров. "Здесь, Ева, ты видишь, как женщина несет вазу с фруктами, здесь - как мать прижимает к груди свое дитя, а здесь - как любящая женщина обвивает руками шею милого".
- Да-да, вижу, - растерянно отвечала Ева, взволнованная всеми этими великолепными, блестящими репродукциями, открывшими ей сокровища музеев всего мира. - Вижу, вижу и все это изучу и всему научусь!
И она училась - со свойственной ей одержимостью.
Руки Евы! Но почему они сейчас так его поглотили, эти руки? Ведь через минуту он их увидит!
Кинский вышел на палубу, где находилась ее каюта, и здесь ему на миг бросилось в глаза лицо молодого человека с удивительно правильными чертами. Только много позже, когда он был уже у Евы, ему вспомнилось, что это был тот самый молодой человек, которого он вчера видел подле Евы, тот самый, что приезжал к его Грете в Санкт-Аннен.
Кинский заплутался в коридоре. Кто-то из стюардов заметил его растерянность.
- Что вам угодно, сударь? - спросил он.
Кинский остановился и долго думал.
- Я ищу каюту госпожи Кёнигсгартен, - ответил он наконец.
- Сюда, пожалуйста, вот эта дверь.
Теперь он стоял у самой двери, и сердце в нем так отчаянно колотилось, что ему казалось, будто вздрагивает весь коридор. За дверью послышался тихий смех.
Кинский постучался.
- Да? - отозвался звонкий, жизнерадостный голос.
Он машинально нажал на ручку двери, отворил ее и что-то невнятно пробормотал, сам не понимая, что говорит.
- Феликс? Входи же.
Внезапно его глазам предстала Ева - воплощение блеска и силы. Грезившему наяву Кинскому показалось, что она источает какой-то волшебный свет.
Однако Ева была растеряна не меньше его. Она протянула ему руку. Краска бросилась ей в лицо, но она быстро овладела собой и заговорила. Кинский рассеянно отвечал. Позже он никак не мог вспомнить, о чем они говорили.
- Конечно, я была просто ошеломлена, когда получила твое письмо, Феликс. Ты на этом пароходе! Какое совпадение! Но тут я вспомнила, что ты однажды вел переговоры с оркестром Филадельфийской филармонии. Я читала об этом в газете. Правда, с тех пор прошло много времени…
- Нет, я здесь по другой причине, - уклончиво ответил Кинский. И, опустив глаза, добавил: - Переговоры с Филадельфией так ничем и не кончились.
- Ну, я не собираюсь выведывать твои тайны, - ответила Ева и засмеялась, чтобы скрыть волнение в голосе.
Надо признать, Кинский явился в самый неподходящий момент. С эгоизмом всех влюбленных она именно теперь всякую помеху ощущала как нечто невыносимое для себя и решила, что окажет ему сердечный прием, не лишенный, однако, некоторой сдержанности. О, она готова была многое простить, но никогда, ни за что не сможет забыть его прошение о разводе. Не простит и того, что он похитил Грету прямо на улице. Она собиралась поболтать с ним полчаса, как со старым знакомым, с приятелем, и на этом бы все кончилось. Откровенно говоря, Ева сильно побаивалась этой встречи. Но сейчас, когда Кинский вел себя очень тактично, почти смиренно, она даже обрадовалась, что столь неожиданно свиделась с ним, и с каждой минутой становилась все более спокойной, даже веселой.
- Вот чай. Прошу, Феликс. Может, выпьешь чашечку?
- Благодарю, не откажусь.
Руки Евы! Он смотрел на них, не отрываясь. Сейчас слились воедино мечта и действительность. Как хороши ее руки, как гибки, как выхолены! Пальцы, хоть и суженные к ногтю, все же были чуть толстоваты. От тяжелой работы в юности.
- Какими красивыми стали твои руки, Ева! - сказал он, когда она подала ему чашку чаю. - Ты помнишь еще наши занятия? Помнишь, как держат в руках вазу с фруктами?
Ева оживленно закивала в ответ.
- О! Ты имеешь в виду дочь Тициана? Забыла ее имя… Смотри! - И плавным движением Ева вскинула руки: казалось, будто она кончиками пальцев держит вазу: - Вспомнила, вспомнила! - засмеялась она. - Ее звали Лавинией!
- Умница! - восхищенно заметил Кинский и улыбнулся. - А вот как дочь Тициана держит голову, этого ты, наверное, не помнишь?
- Нет, помню! - Ева встала и, высоко воздев руки, с идеальной точностью воспроизвела нужную позу.
- Ты способная ученица, Ева, - восхищенно заметил Кинский.
- Да, я много и усердно училась, - ответила она, почти с нежностью взглянув на него своими иссиня-серыми глазами. - У тебя! - добавила она и в знак благодарности низко ему поклонилась. - Ты был превосходным учителем!..
Теперь они болтали о всякой всячине, перескакивая с одного на другое. "Как твое здоровье, Феликс?" - "Хорошо!" - "А как поживает твоя мать? Как идет работа? Надеюсь, хорошо?" Грета ей рассказывала, что он работает день и ночь. Сама она где-то читала, будто он написал новую оперу и что она скоро появится. Или об этом ей рассказывал Райфенберг?
- Увы, до этого еще далеко, - мрачно покачал головой Кинский. - Ведь я никогда ничего не довожу до конца. Ты знаешь. Может, это мой рок - никогда ничего не кончать. - Кинский взглянул ей прямо в глаза, затем скривил свои узкие губы в горькую улыбку и отвел взгляд.
Еще бы! Ева прекрасно знала, что он не умеет ставить точку. В этом и была его трагедия. Сейчас она пыталась что-либо прочесть на его лице, с годами ставшем ей совсем чужим, - ведь она видела его лишь изредка, да и то во сне, и всегда искаженным гневом и ревностью. Бедный Феликс, он очень плохо выглядит и так изжелта-бледен, - видно, редко бывает на воздухе. Хрящеватый нос еще больше выдается вперед, а глубоко запавшие глаза горят мрачным огнем.
На лице Кинского Ева подметила еще одну незнакомую ей черту: выражение полной отрешенности и отчаяния. В его блуждающем взгляде она прочла безразличие человека, живущего в другом мире и почти чуждого всему земному.
Лицо Кинского нервно подергивалось, и Ева заметила, что, разговаривая, он все время к чему-то прислушивался. Она забеспокоилась. Из ванной доносился какой-то шум. Это Марта, глупая, не могла уж посидеть тихо! Кинскому в это мгновение вспомнился молодой человек, встретившийся ему на палубе… да, да, тот самый, что в метель вышел из таксомотора у ограды Санкт-Аннена. Что это? За стеной разбился стакан. Ах так, их подслушивают! Ева окружила его соглядатаями!
Он умолк на полуслове и встревоженно спросил:
- Там есть кто-нибудь?
- Да, это Марта, она там прибирает. Ты же ее помнишь, - холодно, почти наставительно сказала Ева.
- Да, да, конечно, - ответил Кинский и, ядовито усмехнувшись, взглянул на нее.