- Господин Сегуро, - сказала Мери, с которой Уоррен обменялся бесчисленными поцелуями (он читал их все в ее глазах!), - господин Сегуро хочет сделать из Вайолет кинозвезду. - Мери рассмеялась.
- О, чудесно! - ответил Принс. Он взглянул на Вайолет.
Она в самом деле покраснела и смутилась. Желая скрыть смущение, девушка хлопнула в ладоши и воскликнула:
- У меня будет тогда куча денег! И каждому из вас я построю виллу с плавательным бассейном.
Все расхохотались, и громче всех сияющий г-н Сегуро.
- Вы артист? - обратился Уоррен к Сегуро.
Господин из Лос-Анджелеса еще шире расправил плечи, его темные глаза светились дружелюбием.
- Артист? - Его толстые, румяные губы - казалось, они вот-вот лопнут от избытка крови - тронула улыбка. - Нет, нет, к сожалению, - ответил он, поклонившись. - Увы, сударь, у меня нет никаких талантов, ни малейших.
- Ну, тогда вы режиссер.
- Нет, я финансирую производство фильмов, - тряхнув черной гривой волос, со смехом ответил Сегуро. - У меня, как я уже сказал, никаких талантов. Единственный мой талант - мой дядя Рафаэль Сегуро, банкир из Лос-Анджелеса.
И снова на лице Сегуро засияла ослепительная улыбка. Он был чудесный парень, и Уоррен пришел от него в восторг.
Вдруг Вайолет, указывая на красную гвоздику в петлице Уоррена, спросила:
- А это что такое? - Ее глаза зажглись любопытством. - Кому предназначена эта гвоздика? Скажите-ка, Уоррен. Только правду!
Принс вынул гвоздику из петлицы и с легким поклоном протянул ее Вайолет.
- Она предназначена для Вайолет, - сказал он.
- О! О! - Вайолет залилась воркующим счастливым смехом. - Как это мило с твоей стороны, Уоррен! А я уж начала ревновать. - Но все-таки, прежде чем ее рука коснулась гвоздики, она вопрошающе взглянула в сияющее лицо г-на Сегуро. Этот взгляд крайне обеспокоил Принса. Он смутился. Но тут Этель воскликнула:
- Вот и мама!
К ним подошла г-жа Холл.
- Hello, boy,- приветствовала она Уоррена. - How are you? - Она взяла его под руку и быстро увлекла в сторону. - Пройдемтесь, Уоррен, - сказала она, - мне нужен ваш совет.
18
Уоррен не слишком обрадовался тому, что его увели именно в этот момент. Но когда он узнал, зачем г-жа Холл это сделала, он чуть не вспылил. Ей ничего, собственно, от него и не нужно было, она только попросила помочь ей набросать очень важную телеграмму и проводить ее на телеграф. Она плохо ориентировалась на пароходе. Только за этим он ей и понадобился. Черт побери, ей ничего не стоило вызвать человека с важного заседания, чтобы спросить, не желает ли он купить старую пишущую машинку.
Госпожа Холл нервничала и тревожилась, очень тревожилась. В Оклахоме и Денвере в последние недели обанкротились шесть банков! Как-то там банк Холла? Десять минут назад она разговаривала со Швабом из "Нью-Йорк стандарт". Он рассказал ей, что фермеры Запада переживают тяжелый финансовый кризис, но это ей и самой известно. А тут вдруг она увидела Уоррена и подумала, что он, наверно, знает подробности.
Мать трех красавиц дочерей, г-жа Бетти Холл, здоровая, пышная, краснощекая женщина, все еще не утратила былой красоты. Ее белоснежные волосы, как и у многих американских женщин, были мягкие, волнистые, словно шелковая пряжа. В ее лице без особого труда можно было разглядеть черты ее дочек - ямочки на щеках, рисунок губ.
- Послушайте, Уоррен, вы ведь газетчик. Нет ли у вас каких-нибудь известий?
Уоррен знал не больше Шваба. Три дня назад, в Париже, он читал, что некоторые банки в западных штатах вынуждены были прекратить операции, потому что фермеры не в состоянии вернуть ссуды.
- Черт бы их побрал, этих фермеров! - в ярости воскликнула г-жа Холл. У нее был звучный и властный голос. Пусть люди слышат, пожалуйста, она сказала сущую правду. - Все они мошенники, берут большие кредиты, покупают себе по три автомобиля и не думают о том, чтобы вернуть банку хотя бы цент!
Уоррен улыбнулся. Но она ведь знает г-на Холла, сказал он. В Америке немного таких талантливых (он чуть не сказал - пройдох) банкиров, как ее муж.
- Джон? - Г-жа Холл громко расхохоталась. - Нет, нет мой дорогой Уоррен! - воскликнула она и пренебрежительно хмыкнула. - Джон человек довольно умный, обаятельный, но в делах он ничего не смыслит, ни капельки. В делах я разбираюсь лучше.
Джон, продолжала она, уже трижды разорялся. Один раз, во время краха чикагской хлебной биржи, ей даже пришлось заложить все свои драгоценности, чтобы расплатиться со слугами; во второй раз он попал впросак с нефтью в Неваде, его подвели эти разбойники Уэбстер и лорд Керкуолл. И все только из-за того, что болван Керкуолл был настоящий английский лорд и восторгался манерой Холла одеваться! А в третий раз - но к чему ей рассказывать Уоррену о всех глупостях ее Джона. А теперь ему подставят ножку фермеры, эти плуты и канальи! - Нет, вы очень ошибаетесь, Уоррен, в делах Холл полный профан! Даже ребенок сумеет выманить у него все деньги, если скажет ему, что он самый гениальный финансист Америки.
Уоррен весело рассмеялся. Он отлично знал Холла. Очень трезвый делец, хладнокровный, осмотрительный, Холл иногда мог пойти на риск. Он несколько раз терял и снова наживал большие состояния. И еще Уоррену было хорошо известно; Холла можно сколько угодно называть Наполеоном биржи, он не даст за это ни доллара.
- Но в конце концов, - возразил Уоррен, - Холл ведь всегда снова всплывал на поверхность?
- Конечно! - Г-жа Холл остановилась. - А знаете ли вы, каким образом? - насмешливо спросила она. - Только благодаря случайностям! Его постоянно выручали самые невероятные случайности! - Но теперь г-жа Холл все видела в мрачном свете. О, боже! Она знает Джона! Когда она с девочками вернется домой, то очень возможно, что они найдут дом опечатанным! Даже наверное опечатанным! Но Холл встретит их в шикарном пестром галстуке и в роскошном автомобиле, взятом напрокат, повезет к ленчу в лучший ресторан, таков уж он.
Госпожа Холл глубоко вздохнула.
- Что за время настало, Уоррен! - воскликнула она, и на лице ее мелькнули тревога и страх. - Разве можно спокойно жить, если не знаешь, что ждет тебя завтра? Нежданно-негаданно можешь потерять все, до последнего цента. Банки построены из гранита, и все же каждые три года они рушатся точно карточные домики. А тут еще нужно содержать три молодых существа!
Да, откровенно говоря, ее беспокоит судьба ее девочек. Она всю ночь не сомкнула глаз, и под утро ее вдруг осенила спасительная мысль. Ей нужно знать правду, ничего больше. Она хочет послать телеграмму своему брату Чарли, и когда она увидела Уоррена, то решила, что он поможет ей составить текст: если хочешь знать правду, надо действовать тонко.
- Уоррен, вы знаете моего брата?
Нет, Уоррен не знал его.
- Ну, он дурак и соня, - сказала г-жа Холл, - тем осторожнее нужно составить телеграмму.
Ее брат Чарли был страстный рыболов и больше ничем на свете не интересовался. Он председательствовал в Обществе любителей форели, достигнув тем самым вершины своих честолюбивых помыслов. Составить телеграмму таким образом, чтобы этот лентяй и тупица понял, что от него требуется, разумеется, было нелегко. Уоррен и г-жа Холл долго спорили, пока писали ее.
Когда они вышли из телеграфа, г-жа Холл почувствовала облегчение, словно в руках у нее уже был утешительный ответ. Ей легче дышалось.
О, она отнюдь не была трусихой. Пусть Уоррен не думает, что она трусит. О, она такое пережила! И уже свыклась с мыслью, что сегодня можно обладать богатством, а завтра пойти в прачки. Правда, у нее есть небольшой собственный счет, этих денег хватит для ее семьи почти на год. Она хитростью выманила их у Холла и нисколько этого не скрывает. Кроме того, у нее есть драгоценности, на которые вполне можно продержаться еще полгода. И в конце концов ее девочки не лишены способностей. Она воспитала их, дала им образование. Они говорят на нескольких языках, знают бухгалтерию, машинопись и стенографию. Музыке, пению и тому подобной ерунде она не придает никакого значения. Но танцевать они умеют. Да, танцевать умеют! Ее девочки нигде не пропадут. Г-жа Холл глядела на океан, не видя его. И все же душа ее понемногу успокаивалась. Ветер играл ее пышными волосами.
- Ах, Уоррен, - сказала она, глубоко вздохнув. - Вы не можете себе представить положение матери. При всей вашей фантазии - не можете! Положение матери в наше время просто трагично. Трагично, говорю я вам! Ведь детей надо не только хорошо обеспечить, нужно, чтобы они были счастливы. Я ночи не сплю. У меня три дочери! Три! Мне хочется всех видеть счастливыми, всех! Я всех их люблю одинаково!
Год с лишним путешествовали они по Европе, и девочки всюду пользовались успехом. Почитатели, обожатели - без конца! В Мадриде, в Риме, во Флоренции - всюду в их распоряжении были автомобили поклонников. И что же? Цветы, письма, автомобили - и больше ничего! Пофлиртовали, и только!
Нынешние молодые люди придерживаются того мнения, что девушки существуют для того, чтобы ими любоваться. Ах, упаси бог! Они созданы для замужества, они должны рожать детей, чтобы не сделаться истеричками. Прежде так и велось, а теперь? Теперь молодые люди не хотят жениться, они хотят поиграть, немножко полакомиться - никакой нет серьезности в молодом поколении, абсолютно никакой. Упадок нравов!
- Вот и вы, Уоррен, - г-жа Холл повернулась к Принсу, - вы тоже принадлежите к этому типу современных молодых людей.
Уоррен был застигнут врасплох, по лицу его видно было, что он чувствует себя весьма неловко.
- Не знаю… - пробормотал он неуверенно и поправил очки.
- Да. Мать все видит! Однажды вечером я заметила слезы на глазах Вайолет, и вы, Уоррен, были виновником этих слез.
Уоррен покраснел.
- Уоррен, - беря его под руку, продолжала г-жа Холл уже примирительным материнским тоном. - Мать все чувствует, все видит, все знает. Даже если и слова не обронит. Она, быть может, стесняется говорить? Мать стесняется больше, чем дети. - Она становилась все болтливей. Уоррен уже почти не слушал эти жалобы матери, опасающейся, что ей не удастся пристроить своих дочерей. - Есть еще в мире страны, где к семье относятся с благоговением, это католические страны: Италия, Испания. Но в Америке и в остальной Европе - нет, нет, мой дорогой Уоррен!
Вдруг - они уже спускались на прогулочную палубу - Уоррен услышал имя г-на Сегуро.
- Он происходит из очень старинной знатной семьи, - говорила г-жа Холл. - Его фамилия Сегуро-и-Кастильос. - Г-жа Холл с видимым удовольствием произнесла это звучное имя. Уоррен насторожился.
Этого г-на Сегуро им навязал Холл. Он был из породы тех американцев, которые едут в Европу путешествовать, а там вдруг начинают страдать от одиночества. Он подружился с ними и уже от них не отставал. Через несколько недель он просил у г-жи Холл руки Вайолет.
- Как? - Уоррена оглушили эти слова. Он чувствовал себя так, будто ему водой заложило уши.
- Да, - сказала г-жа Холл. - У дяди Сегуро небольшой, но солидный банк в Лос-Анджелесе и никаких наследников, кроме Хуана. Его зовут Хуан. Конечно, я сказала Вайолет: подумай, я не хочу навязывать тебе свою волю. И Вайолет оказалась благоразумной. В конце концов девушка создана не только для автомобильных прогулок…
У Уоррена все поплыло перед глазами.
- Летом они поженятся. - Г-жа Холл вздохнула. - Дай-то бог! - добавила она.
В этот момент они подошли к прогулочной палубе. Г-жа Холл вдруг прервала свое словоизвержение и кинулась к дородной, закутанной в меха даме, которая величаво шествовала им навстречу.
- О Маргарет! - воскликнула она, пытаясь обнять даму в мехах.
Уоррен немного подождал, тупо глядя на них, потом, воспользовавшись случаем, повернулся и пошел прочь, довольный, что удалось улизнуть. Он чувствовал дрожь в ногах.
Летом они поженятся! Как же это?..
19
Десять часов утра. Как и всегда, профессор Райфенберг пришел на занятия точно, минута в минуту. Салон г-жи Кёнигсгартен был пуст. Райфенберг разложил на рояле ноты, затем очень тихо, так что звуки едва долетали через тонкую дверь в спальню г-жи Кёнигсгартен, заиграл одну из своих знаменитых прелюдий. У него было непревзойденное пиано. Казалось, откуда-то издалека доносятся веселые крики детей, играющих на школьном дворе. Тон маленького кабинетного рояля понравился ему, и лицо профессора засияло от удовольствия. Тут он услышал за стеной звонкий голос Евы, она окликнула его.
- Доброе утро, это я, - отозвался он.
Ева попросила еще минуточку подождать.
- У меня есть время, я не сбегу, Ева!
Добродушно посмеиваясь, он стал с любопытством разглядывать цветы в салоне. Все идет своим чередом, мужчины все еще влюбляются и присылают цветы. Он задумался. Иногда ему казалось, что он живет уже тысячу лет.
Вошла Ева. На ней был костюм для прогулки. Обычно она выходила на занятия в утреннем пеньюаре, часто прямо из ванной комнаты, пахнущая эссенциями, с еще влажными волосами.
- Да, я уже одета, хочу выйти на палубу, - сказала она, отвечая на вопросительный взгляд Райфенберга.
- На палубу? - переспросил Райфенберг, и рот его открылся от безмерного удивления, словно Ева собиралась сделать какую-то явную бессмыслицу. - Как это - на палубу? - Он тряхнул головой и громко расхохотался. - Сперва мы часок поработаем, и у тебя останется еще достаточно времени, чтобы погулять на солнышке, - сказал он и взялся за ноты.
Ева подошла ближе и умоляюще протянула к нему руки.
- Ах, пожалуйста, милый, хороший, только не сегодня! - упрашивала она. - Я приехала из Брюсселя смертельно усталая. Я истосковалась по свежему воздуху. Уже много месяцев я не спала так хорошо, как этой ночью. Нет, каким ты иногда умеешь быть несносным! - Иссиня-серые лучистые глаза смотрели на него с мольбой.
Райфенберг трагически наморщил лоб и склонил перед Евой голову. Его долг быть неумолимо строгим. Если Ева не будет работать, к ней снова вернутся все ее прежние недостатки, сырой звук, подозрительные вибрации, которые только он один и слышит. Стоит им неделю не работать, и она возвращается к нему дикаркой, так что он просто в отчаяние приходит.
- Мы ведь четыре дня не работали, Ева, - сказал он озабоченно, все еще трагически морща лоб. - Ты, вероятно, забыла, что сегодня вечером поешь? - В его маленьких сощуренных глазах таились упрек и предостережение.
Ева рассмеялась. Ах, эти несколько песен она и во сне споет, и ему это прекрасно известно.
- Вот как? - Райфенберг покачал головой. - В этом я вовсе не уверен, - ответил он с иронической усмешкой.
- Есть же на свете такие жестокие тираны! - воскликнула Ева.
Теперь у Райфенберга действительно был несчастный вид. Он примирительно кивнул.
- Ну ладно, - произнес он глухим голосом, в котором чувствовалась горечь, - хотя я с трудом нахожу этому оправдание, с большим трудом! - Он в раздумье вытащил из кармана часы. - Никаких возражений, пожалуйста, никаких возражений, Ева! И прошу быть точной. - Он ушел, недовольный.
- Ты злишься на меня, Пеппи? - шаловливо крикнула ему вдогонку Ева.
Райфенберг тиранил ее, порой она его даже ненавидела. Он тиранил ее во имя искусства и ничуть этого не скрывал, ее личность при этом вообще не играла никакой роли. Время от времени между ними происходили бурные сцены.
- Ты ведь в конце концов не господь бог! - кричала она, и краска гнева заливала ее лицо. Райфенберг бледнел и, раскачиваясь на своих коротких ножках, с уничтожающим высокомерием парировал:
- Нет, конечно, но для тебя я его наместник на земле! - И швырял на пол ноты. - Ну и пропади ты пропадом! - орал он, бурно жестикулируя. - Через месяц ты будешь не петь, а хрюкать. Знаешь ли ты вообще, что такое искусство?
Но на другой день Райфенберг приходил как ни в чем не бывало. Он посмеивался, как смеются над шалостями ребенка. И Ева снова без малейших возражений подчинялась его авторитету. Что она без Райфенберга? А Райфенберг говорил:
- Погоди-ка, Ева, я такое еще сделаю из твоего голоса!
Солнце ярким, ослепительным потоком вливалось в иллюминаторы. Еве казалось, что она утопает в невиданном, бесконечном море света. Зима была унылая, серая, мрачная; месяцами она жила только при электрическом освещении. Ей хотелось поскорее выйти погулять. Где же печенье для ее Зепля? Она сейчас же поднимется к нему. Что-то он думает о своей хозяюшке?
- Где печенье для Зепля? - крикнула она, зная, что Марта где-нибудь поблизости. Марта принесла печенье. Ева уже накинула пальто и надевала на пальцы перстни.
Тут в каюту постучались, и Марта открыла дверь. Кто-то спрашивал, можно ли войти. Ева прислушалась. Теплая волна радости пробежала по всему ее телу. Она застыла на месте, рука, протянутая, чтобы взять со стола кольцо, повисла в воздухе. Лицо ее выражало недоверие и даже испуг. Она побледнела от радости и сердечного трепета, потом вдруг смутилась, совсем как девчонка.
Неужели?.. Не может этого быть!..
Она словно оцепенела и не могла шевельнуть рукой, державшей кольцо.
- Господин Кранах пришел! - сказала Марта мрачно. Она ревновала Еву ко всем.
- Благодарю, Марта! - произнес хорошо знакомый голос.
Невероятно, совершенно невероятно!
Кровь опять прилила к щекам, и Ева почувствовала, что лицо у нее пылает.
- Кто там? - спросила она, хотя вопрос был излишним.
- Это я, Ева! - ответил хорошо знакомый голос.
Ева постаралась овладеть собой. Она несколько раз глубоко вздохнула, потом открыла дверь. Все это было как сон, голова шла кругом. Вспомнилось вчерашнее дурное настроение, отчаяние и страх одиночества. Оказывается, вот почему он не дал знать о себе, не прислал даже коротенькой телеграммы! Стоя в дверях, Ева изумленно и радостно улыбалась. Плавным, неторопливым движением протянула она руку молодому человеку. Ева удивительно умела владеть собой, и все же за секунду до этого она оцепенела, услышав хорошо знакомый голос.
- Вайт? - сказала она с тихим, воркующим смехом. - Я не верю своим глазам.
В расцвете сил, высокий, стройный, стоял перед ней двадцатишестилетний Вайт Кранах. Он был бледен от волнения и смотрел на нее серьезными серыми глазами, в которых читалась радость встречи и глубокая любовь. Потом он поклонился так низко, что она увидела его светлый затылок, и коснулся губами ее руки. Вайт молчал. Он не мог вымолвить ни слова, так потрясла его эта встреча. Десять дней назад они расстались в Берлине.
- Так вы, оказывается, на пароходе, Вайт? - воскликнула Ева, больше не пытаясь скрыть свои чувства. - А я думала, вас задержали дела во Франкфурте.
- Да, я на пароходе, Ева, - сказал Кранах и покраснел, как студент, нет, скорее даже, как школьник. - Я едва успел к отплытию "Космоса".
Он еще вчера вечером хотел зайти к Еве, но у самых дверей ее каюты встретил профессора Райфенберга, и тот сказал ему, что она спит и ни под каким видом нельзя ее будить.
Ева сделала недовольную гримасу.
- Ах, этот отвратительный Райфенберг! - сказала она. - Он уже начинает вмешиваться в мои личные дела. Но вы же могли прийти позднее! Вчера вечером я чувствовала себя очень одинокой, как приятно было бы немного поболтать.
Кранах смотрел на нее своими ясными глазами.