- В знак торжества по случаю крупной победы в Донбассе сегодня, восьмого сентября, в двадцать часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Донбасс от немецких захватчиков, двадцатью артиллерийскими выстрелами из двухсот двадцати четырех орудий… Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!.. Восьмое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.
- Теперь крикнем все вместе! - предложил Борщенко.
- Уррр-раа!.. Уррр-раа!.. Уррр-раа! - дружно прокричали в камере.
Лязгнул засов. Дверь слегка открылась. В щель просунулась встревоженная голова и автомат часового. Коверкая русские слова, он крикнул:
- Сумасшедший русский! Кричать нет разрешается! Все расходится по разным местам! Вместе нельзя!
- Закройся! - прохрипел Пархомов. - Дер-ди-дас, кислый квас!
Слова Пархомова вызвали дружный смех. Кто-то лихо свистнул.
Дверь поспешно закрылась. Повеселевшие пленники снова сдвинулись в тесный круг.
ПЕРВЫЕ ДОПРОСЫ
Утром всех новичков быстро и коротко опросили и заполнили на каждого карточку. Потом начали вызывать на допрос.
Силантьева задержали дольше других, и, когда конвоиры втолкнули его в камеру обратно, - бушлат на нем был разорван и на лице кровоточили ссадины.
- И тебя обработали, Фома? - всплеснул руками Пархомов. - Кто же это так постарался?
- Какая-то рыжая сволочь, власовец!
- Власовец? - Все заинтересованно столпились около Силантьева. Тот, растирая кисти рук со свежими кровоподтеками, продолжал рассказывать:
- Стал меня агитировать… Двинул я его в зубастую морду, но неудачно. Помешали. Схватили сзади, руки выкрутили и в наручники!.. Ну, а потом обработали, сволочи, как хотели…
К Силантьеву подсел Борщенко и стал расспрашивать… Но залязгал засов. Дверь снова открылась.
- Рынин, выходи!
Допрос Рынина затянулся надолго. Прошло не менее двух часов, пока дверь снова открылась. Но Рынина в камеру не вернули.
- Капитан Шерстнев, выходи!
Через несколько минут Шерстнев уже стоял в кабинете, где производились допросы.
Против двери, за большим столом сидел гестаповец в черном мундире, с офицерскими знаками различия.
- Ближе! - приказал он конвоирам.
Шерстнева подвели к столу.
- Вы капитан Шерстнев?
Стоявший у стола переводчик повторил вопрос по-русски.
- Да, я капитан Шерстнев.
- Вы говорите по-немецки?
- Как слышите.
- Очень хорошо. Садитесь! - гестаповец показал на стул, стоявший у стола.
Шерстнев сел.
- Я оберштурмфюрер Хенке, У меня есть к вам несколько вопросов.
Шерстнев молча ждал.
- Ты, Фридрих, можешь пока сходить в столовую,- повернулся Хенке к переводчику. - Потом возвращайся.
Переводчик сразу же вышел.
- А вы станьте за дверь! - приказал Хенке конвоирам.
Шерстнев и Хенке остались вдвоем.
- Хотите сигарету, капитан? - предложил Хенке, доставая из стола портсигар.
- Я не курю.
- Как хотите, капитан. - Хенке убрал портсигар обратно в стол. - Тогда приступим сразу к делу. Мои вопросы не будут касаться ваших секретов. Я хочу знать только одно: чем занимались ваши люди до войны?..
В ожидании ответа Хенке пристально наблюдал за лицом Шерстнева. Тот спокойно ответил:
- Я подбирал себе моряков и другими профессиями не интересовался, лейтенант.
- Оберштурмфюрер, - поправил Хенке. - Или - оберлейтенант.
Шерстнев промолчал.
Хенке выдвинул ящик стола и, перебирая личные документы, отобранные у членов экипажа "Нева" при обыске на корабле, небрежно переспросил:
- Значит, вы не знаете сухопутных профессий своих людей?
- Нет, лейтенант, не знаю. Полагаю, что вам проще спросить их самих.
- Ваши люди, капитан, по их словам, до службы на флоте не имели никаких профессий.
- Ну что ж, значит, это так и было, - подтвердил Шерстнев. - Им лучше знать.
- И будто бы они на вашем судне впервые?
- И это верно.
Хенке прищурился и, наклонившись ближе к Шерстневу, вдруг резко спросил:
- А не можете ли вы, капитан, сказать что-либо о практической специальности доктора технических наук Рынина? Чем он знаменит? Чем занимался до сих пор?
- Вот уж чего не знаю, лейтенант, того не знаю.. Для меня доктор Рынин был только пассажир. А расспрашивать его о научных делах мне и в голову не приходило. Да это и непосильно для моей старой головы.
Хенке подозрительно посмотрел на седую голову Шерстнева и злобно сказал:
- Перестаньте дурачиться, капитан Шерстнев! Не может быть, чтобы вы не интересовались этим вопросом. И вы расскажете мне все, что вы знаете о Рынине, - хотите вы это или не хотите!
- Мне сказать вам нечего, лейтенант. А ваш тон заставляет меня вовсе прекратить с вами разговор. - Шерстнев встал. - На ваши вопросы я больше отвечать не буду. Прошу вернуть меня к моей команде.
- Теперь это уже не ваша команда, а наши пленники! И вы будете, будете отвечать мне, капитан! Я заставлю вас разговаривать!
Шерстнев молчал.
Хенке резко нажал кнопку звонка на столе, и в комнату немедленно вскочили конвоиры.
Хенке указал на Шерстнева и приказал:
- В карцер!
Охранники набросились на Шерстнева, вывернули ему руки и, не давая идти, волоком потащили в карцер…
В кабинет вошел длинный, тощий охранник, с узким лицом и тяжелой челюстью. На фуражке у него была трехцветная кокарда власовца. Он остановился у двери и почтительно спросил:
- Вы меня вызывали, господин оберштурмфюрер?
- Да, Шакун, ты мне нужен. Подойди ближе!..
Шакун быстро подошел к столу, неуклюже щелкнул каблуками и почтительно наклонил рыжую голову, готовый слушать…
ОШИБКА ШАКУНА И КАК ЕЮ ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ БОРЩЕНКО
Когда Борщенко ввели к оберштурмфюреру Хенке, .там еще был Шакун. Увидев Борщенко, власовец удивленно вытаращил глаза и медленно пошел навстречу.
- Черный Ворон? Ты ли это?! Ну и встреча, черт меня сожри! Бывает же…
Шакун завертелся около Борщенко, разглядывая его со всех сторон и все более расплываясь широкой зубастой улыбкой.
- Почти не изменился! - продолжал он. - А ведь, почитай, два года прошло с тех пор… с Киева… Да что ты так уставился на меня?! Неужто не узнаешь?… Я - Федор Шакун… Помнишь, познакомились с тобой в бане, из-за твоего водяного с рогатиной?.. Ну, ты еще потом два раза брал меня на свои операций…
Шакун, позабыв о присутствии гестаповца и конвоиров, обрадованный встречей, продолжал:
- Во второй раз я был под твоей командой, когда пускали в расход драчливую многолюдную семейку. Помнишь?.. - Шакун понизил голос. - Девчонка тогда выколола глаз твоему помощнику… Ха-ха-ха!..
Борщенко мучительно передернулся и оглянулся, выискивая, чем бы расколоть голову предателю.
А Шакун продолжал:
- Ну, не кривись. Раз не нравится, - не буду. Мне рассказывали, что не любишь ты разговоров о таких делах. А на этих ты не обращай внимания… - Власовец кивнул в сторону гестаповца и конвоиров. - Они по-русски не понимают ни слова!.. А как ты по-немецки? По-прежнему ни бум-бум?.. Ага? Ну, а я уже калякаю по малости… Погоди, вот я сейчас…
Шакун повернулся к Хенке и по-немецки объяснил:
- Господин оберштурмфюрер, он из наших… В Киеве был старшим в зондеркоманде. Его сам генерал Власов принимал. Он два раза брал меня на операции…
Хенке заинтересованно посмотрел на Борщенко.
- А как его звать? - спросил он Шакуна.
- Имя у него было Павел. Фамилию забыл. В Киеве его прозвали Черным Вороном.
Заинтригованный Хенке сделал знак конвоирам, и они вышли.
- Зитц маль! - пригласил гестаповец.
- Садись, Павел! - перевел Шакун.
- Как ты попал на судно?
Борщенко молча в упор рассматривал гестаповца.
- Он, господин оберштурмфюрер, кроме русского, ни к какому языку не приучен, - пояснил Шакун.- Пробовал, но не может. А на советское судно он попал специально. Он-бывший моряк. Его забрали тогда из Киева для отправки в тыл к коммунистам. На флот. По заданию…
- По какому заданию? - заинтересовался Хенке. - Это важно. Спроси у него.
- Павел! Ты .по какому заданию очутился на судне?
- По особому, - выдавил Борщенко, не представляя, что будет дальше, и решив не выдавать свое знание немецкого языка.
- Опроси у него, Шакун, в чем состояло это задание.
- Павел, оберштурмфюрер интересуется, какое это было задание?
- Я не могу отвечать на этот вопрос!-твердо заявил Борщенко, понемногу ‘приходя в себя. - Скажи, что не могу об этом говорить.
- Он не может говорить! - коротко перевел Шакун. - Особое задание, господин оберштурмфюрер.
Хенке понимающе кивнул и задумался, внимательно разглядывая богатырскую фигуру Борщенко.
Воспользовавшись паузой, Шакун спросил:
- А что это у тебя, Павел, вроде голос изменился? И слова стал растягивать?
- Контузило меня, Федор, - нашелся Борщенко.
- Аа-а-а,- удивился Шакун. - Кто же это тебя? Свои или чужие?
- Свои,-продолжал сочинять Борщенко, не представляя, кого Шакун понимает под своими, кого под чужими.
В разговор снова вступил Хенке:
- Спроси его, Шакун, - куда направлялось судно?
Борщенко отвечал осторожно и не сразу, пользуясь
временем, которое занимал Шакун на переводы.
- Куда направлялось судно, - неизвестно. Никто из команды этого не знал.
- А капитан?
- И капитан не знал.
- А это точно? - засомневался Хенке. - Шакун, повтори вопрос!
- Абсолютно точно! - уверенно подтвердил Борщенко. - Мы следовали по курсу, который постепенно менялся сопровождавшим нас военным кораблем.
- Ага… Так.., Искали новый, обходный путь в Англию? Это похоже!.. Спроси, Шакун,- он давно знает капитана?
- С ним я в первом рейсе,
- А команду?
- Команда вся новая, сборная. Я знаю людей только по фамилиям. Они сами только что познакомились…
- Гмм-м…- Хенке опять задумался. Вероятно, так подобрали команду нарочно. На случай, если она попадет в плен…
- Очень вероятно! - подтвердил Борщенко. - Поэтому и мне удалось к ним попасть.
- Знаешь ли ты, кто из команды коммунист?
- Было два. Оба погибли во время взрыва.
- А капитан?
- Он беспартийный. .
- Как это может быть? - Хенке недоверчиво посмотрел на Борщенко, Тот невозмутимо продолжал:
- Он старик. Был капитаном гари царе. Поэтому - беспартийный.
- Гмм-м… - Гестаповец озадаченно потер нос.- Ага… Может быть, поэтому капитану не доверили маршрут судна… Так, так… Спроси, Шакун, - хорошо ли он знает Рынина?
- Знаю недавно. Только с этого рейса.
- Ты не был к. нему приставлен? - Гестаповец пристально посмотрел на Борщенко.
- Нет.
- Но, может быть, ты слышал, каким строительством он занимался?
- Нет. Об этом на судне никаких разговоров не было.
- Жаль. Тебе это надо было знать,
- Мне это было ни к чему.
- Ну, ладно. О Рынине мы еще выясним. Спроси, Шакун, как твой приятель хочет: вернуться под конвоем в камеру, как бы с допроса, или остаться с нами?
- Павел! Как тебе лучше: остаться у нас или вернуться под конвоем туда?
- Мне надо туда! Мне надо быть там!
- Он должен быть там! - перевел Шакун.
- А зачем ему туда надо? - продолжал спрашивать Хенке.
- Павел, за каким чертом тебе туда нужно?
- У меня там есть свои люди… - объяснил Борщенко.
- И много? - спросил Хенке, выслушав Шакуна.
- Трое! - продолжал импровизировать Борщенко.
- Ага, это хорошо, - сказал Хейке. - Вернись туда и условься с ними о связи. Дай им задание срочно выявить, кто из русских работал на строительстве метро… Заодно пусть заметят и тех, кто работал в шахтах. Понял?
- Чего же тут непонятного? Все ясно! - подтвердил Борщенко. - В Москве и Ленинграде - на метро; в Донбассе и Кузбассе - на шахтах. Яснее ясного!
- Ну вот и хорошо! А теперь, Шакун, можешь пройти с ним в буфет и угостить хорошенько. Потом пусть его доставят обратно в камеру под конвоем, как всех… Мы его через три дня вызовем… Будет работать у нас!
ЧТО НЕОЖИДАННО УЗНАЛ БОРЩЕНКО
Шакун и Борщенко уединились в буфете. Перед ними стояла еда и вино.
Шакун мало ел, время от времени потирая распухшую скулу, и много пил, - и говорил, говорил, говорил:
- Угощайся! Ты, кажется, любил пожрать!.. Я тут на хорошем счету… И заработок приличный… Но в команде охранников - из наших я один! Хорошо, что теперь вместе будем. А то - язык наломал: не с кем душу отвести по-русски. С пленными не разговоришься: того и гляди прихлопнут…
- А что здесь такое? - спросил Борщенко.
- Ты разве не знаешь?
- Откуда мне знать? Я ведь попал сюда этой ночью и случайно…
- Да-да, совсем забыл. Тут, Павел, дело большое. Важное строительство. А работают военнопленные. Особый лагерь…
- Но где же мы находимся?
- Вот чего захотел! А дьявол его знает где!.. На острове - и это все, что известно. Ясно только, что у черта на куличках!
- Неужели нет у острова названия? Как-нибудь зовут же его…
- Пленные, Павел, зовут его Островом Истребления. А наши никак не зовут. Остров - и всё… Но ты не думай, что тут работы мало. Тут, брат, такие дела развертываются, что будет жарко.
Нагнувшись к Борщенко ближе, Шакун ощерил большие желтые зубы и заговорил тише:
- Тут у славян заговор… Готовится побег… Я - в курсе…
- Что значит "у славян"?
- Ну, у русских и других, родственных. Главный у них - Смуров. Но он не один. У них - комитет. Я - в полном курсе. Мы потом их всех накроем и главарей повыдергаем. Вот когда потешусь досыта!..
Борщенко сжал челюсти, чтобы сдержаться.
- Что с тобой? -удивился Шакун, видя как передернулось лицо Борщенко.
- Зуб схватило, - процедил тот.
- А-а-а! Рассказывали, что ты зубами полтинники перекусывал. Попортил, что ли?
- Да… А много обо мне в Киеве слухов ходило?..
- Неужто не знаешь?
- Кое-что, конечно, знаю, но не все… Интересно, что приходилось слышать тебе?
Шакун долго и восторженно рассказывал, какими легендами среди власовцев было окружено имя Черного Ворона в Киеве. Борщенко слушал с отвращением, но внимательно, запоминая все, что относилось к его кровавому двойнику.
- Ну, а знаешь ты мою настоящую фамилию?
- Нет. Уж больно ты, Павел, засекретил самого себя.
- Ну, а где я родился? Сколько мне лет?
- Откуда мне знать?.. Ведь всего-то три раза я с тобой и встречался близко. А сам ты о себе ничего не рассказывал. Называли и твою фамилию, но я забыл. Говорили, будто у тебя есть родственники в Харькове. Правда это?
Борщенко неопределенно пожал плечами.
- Может быть… А от начальства обо мне никогда ничего не слышал? Как оно относилось ко мне?.
- Этого не знаю. Майор Кунст со мной ни разу не разговаривал. А капитан Мейер - тот только рычал всегда.
Борщенко помолчал, запоминая фамилии.
- А что же ты не выпил и рюмки? - подозрительно спросил Шакун. - Подменили, что ли, тебя?
- Мне нельзя пить! Вернусь в камеру, и вдруг - пьяный. Откуда?..
- Ах, да-а… Ты вперед смотришь… - Шакун снова потер скулу. - А мне сегодня один из твоей камеры в морду заехал!..
- Ну, мне, пожалуй, пора, - забеспокоился Борщенко, не слушая. - А то расспросов не оберешься.
Шакун осоловело посмотрел на Борщенко.
- Да, да… Пить пей, а дело разумей…
- Мне надо в камеру, Федор. Пошли!..
- В камеру? А ты слышал мои слова? Меня один из этих сегодня в морду двинул! Понимаешь - меня! Но завтра он узнает, что значит ударить Федора Шакуна!..
- Нельзя его трогать! - строго сказал Борщенко.
- Почему нельзя?! - Шакун ударил кулаком по столу. - Я не могу не рассчитаться с ним! Понимаешь, - не могу!
- Нельзя! - решительно повторил Борщенко. - Он мне нужен.
- Но я оставлю ему кусочек жизни! - Шакун стиснул руку Борщенко. - Оставлю… ради тебя…
- Говорю нельзя - и всё! - отрубил Борщенко.- Особое задание, Федор. Понимать надо!
Шакун замолчал. Сейчас он почувствовал того самого Черного Ворона, который, как о нем говорили, не терпел возражений. И Шакун смирился.
- Ну, пошли, коли так! - сказал он, вставая из-за стола.
КАК КУЗЬМИЧ ОБЪЯСНЯЛСЯ С ГАНСОМ И ЧТО СПАСЛО ЖЕНЮ МУРАТОВА
Пока Борщенко и Шакун были в буфете, на допрос к Хенке привели Кузьмича. Хенке сердито смотрел на его круглую лысую голову, на прокуренные усы-сосульки и не знал что делать. Переводчик еще не вернулся, а терять лишнее время на допросы этих штатских пленных не хотелось.
- Адольф!- обратился он к конвоиру. - Ты по-русски не понимаешь?
- Нет, господин оберштурмфюрер! - вытянулся конвоир.- Понимает Ганс.
- А где сейчас Ганс?
- На посту, у камеры.
- Иди смени его. Пусть он немедленно явится сюда!
Через минуту перед Хенке стоял Ганс, польщенный, что он будет выступать в качестве переводчика.
Хенке порылся в документах Кузьмича, отобранных при обыске на корабле, и спросил:
- Фамилия, имя?
- К^к твой имя? - перевел Ганс.
- Кузьма Кузьмич Кузьмин.
- Почему три имя? - не понял Ганс.
- Фамильный предок мой, как можно догадаться, был Кузьма, отец - Кузьма и я - Кузьма. Вот и получается три Кузьмы, - иронически пояснил Кузьмич. - Есть еще и кузькина мать, но ее мы приберегли для вас…
Переводчик опять не понял и долго выяснял фамильную "многоэтажность" Кузьмича.
Хенке рассердился:
- Тебе трудно переводить, что ли?
- Нет, господин оберштурмфюрер. Я просто заинтересовался. У него мать - Кузька, которая хочет к нам…
- Интересоваться тебе не положено! - обрезал Хенке. - Его мать мне не нужна! Переводи сразу. Быстро!
- Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!
После этого работа переводчика пошла аллюром.
- Спроси, что он знает о докторе Рынине! - приказал Хенке.
- Ты доктор Рынин знает? - спросил Ганс.
- Каждый знает доктора, когда у него лечится. А я разве лечился? У меня лишь однажды, еще во времена гражданки, заболел зуб. Доктор глянул, - надо лечить. А я говорю, - нет. Рви. Доктор вырвал мой зуб, здоровый еще зуб. Вот и все мои болезни… Коли бы у каждого доктор в жизни вырвал только по одному зубу, - пришлось бы докторам стать зазывалами… Да и когда мне было болеть и ходить к доктору Рынину? А за хозяйством кто бы стал смотреть? Доктор Рынин?.. А в хозяйстве у нас - и швабры, и метлы, и тряпки… И чтобы все было чисто, чтобы все было надраено и блестело. Нет, медицина не по моей части…
Ответив так обстоятельно, Кузьмич замолчал и презрительно поглядел на Хенке.
Ганс молниеносно отцедил из ответа Кузьмича те слова, какие понял, выстроил их в ряд и отрапортовал:
- Он, господин оберштурмфюрер, говорит, что Рынин вырвал у него здоровый зуб. И лечил каждого, и у каждого вырвал по-одному зубу. И еще Рынин следил за хозяйством, чтобы щетки, веники и тряпки были чистыми…