Дибцов молчал, виновато сопел и стоял по стойке "смирно". Разговор шел в хате Шматко, теперь это был штаб "батьки Ворона"; присутствовали немногие - заместитель Шматко Прокофий Дегтярев и комиссар Тележный. Тележный появился в отряде с первых же дней, это они с Дибцовым клали здесь, в хате Шматко, печь; приехал он из Павловска, через него шла связь с Наумовичем - на нескольких хуторах были у них свои люди. Тележный, сидя на лавке у стены, внимательно слушал разговор командира с провинившимся бойцом, согласно кивал склоненной стриженной головой. Он тоже не одобрял поведения Дибцова, сказал об этом:
- А в старуху какую-нибудь бы попал, Петро! Греха потом не оберешься.
- Виноват! - тянулся Дибцов. - Попужать хотелося, товарищи командиры. Думал, на пользу.
- Ладно, иди, - махнул рукой Шматко.
- Журавцы и так уже на улицах не показываются, - усмехнулся Дегтярев; пригнув голову, он что-то высматривал за окном. - По слободе идешь, так от окошек и отскакивают… М-да…
Прокофий поднялся, подошел к двери, неплотно прикрытой Дибцовым, потянул за ручку. Вернулся потом к столу, поднял на Шматко глаза.
- Может, самим нам объявиться, Иван? - спросил он, и курносое его, в крупных веснушках лицо застыло в напряженном ожидании.
Шматко покачал головой.
- Нет, - решительно сказал он. - Надо ждать. Приказ.
- На рожон полезем, заподозрят, - поддержал Шматко Тележный. Молодое его безусое лицо было спокойно. Лампа, стоявшая на столе, освещала и занятые делом руки: Тележный чистил наган. Огонь в лампе запрыгал, заплясали тени на стенах, и Тележный, отложив наган, снял закоптившееся стекло, пальцами схватил с огня какой-то нарост, и оранжевый язычок взметнулся вверх, стал прозрачнее, чище.
- Ну вот, давно бы так, - одобрил Шматко. Положив руки на стол, он какое-то время задумчиво смотрел на огонь, на то, как Тележный собрал вычищенный уже наган, сунул его в кобуру.
- Пора бы кому-то уже появиться, пора, - рассуждал Шматко. - Времени прошло достаточно, в штабе Колесникова о нас знают, убежден. Яшка Скиба не зря в Калитву ездил.
- Для верности надо было проследить за ним, - сказал Дегтярев. - Наверняка бы знали; а так, может, он в лавку ездил.
- Проследили бы и наследили, - тут же возразил Тележный.
- Ждать будем, ждать, - повторил Шматко. - Приказ!
* * *
Ехать в Журавку - поглядеть "шо там за батько такой объявився, Ворон", вызвался Митрофан Безручко. Яшка Скиба, тайно приезжавший в Старую Калитву, сказал, что Шматко, судя по всему, анархист, гнет свою линию и никому не собирается подчиняться. С его слов, гулял он на Украине с Махно, крутил хвосты большевикам, а теперь, мол, чихать на все хотел…
- Как бы не так, - важно уронил Безручко, попыхивая трубкой. - У нас пид носом та це вин свою линию будэ гнуть. Нехай не надеется. Враз салазки позагинаем.
Безручко отложил трубку; со вчерашней попойки его мутило, надо бы кружку зелья, глядишь, и полегчало бы.
- Сетряков! - гаркнул он в дверь, и боец для мелких поручений предстал перед ним, выслушал приказ и скоро вернулся с самогонкой в белой жестяной кружке. Безручко жадно выпил, сидел потом малость оглушенный, гладил вислые мокрые усы, смотрел на стоящего перед ним деда расслабленно и тупо.
- Ох, гарна горилка! - похвалил он. - До кишок продрало. Ну, ты, мабуть, иди, Сетряков. Мы тут побалакаем.
Дед ушел, оставив в горнице хаты запах прокислой овчины, а Безручко перевел малость помягчевший взгляд на Скибу - тот по-прежнему переминался с ноги на ногу у порога, мял шапчонку.
- А ты не брешешь, Яков? - строго спросил Безручко. - Про Ворона. Може, там ниякого батька и нема? Зря коней гонять…
- Та вот те крест, Митрофан Василич! - обиделся даже Скиба, и щербатый его рот покривился в протесте. - Шматко - наш, слобожанский, я ж его сопляком помню. А шайку он по округе собрав. Народ отпетый. Позавчера вон чекистов гоняли, пальба такая была, шо не дай бог! Курей всех в Журавке побили.
- А откуда знаешь, шо чекисты булы? - Безручко снова сунул под усы трубку, сосал ее, смакуя.
- Знаю кой-кого… Как жа! Не маленький.
- Гм… - Безручко морщил покрасневший от самогонки лоб, толстыми, желтыми от табака пальцами поскреб у себя под мышкой.
- Ты вот шо, Яшка. Паняй-ка до дому и сиди тихо, як мышь. А мы, мабуть, подскочемо.
- А когда ж будете, Митрофан Василич?
- А цэ не твоего ума дело. Военная тайна. Як нам захочется. Поняв?
Безручко отпустил Скибу, и тот задом, задом выскользнул из штабной хаты, а голова политотдела, хмурясь, стоял у окна, глядя, как Яков отвязывал пегую свою тощую кобылку от телефонного столба, как подтягивал на ней хомут, а потом сел в бричке на корточки, взмахнул хворостиной.
- Сетряков! - снова позвал деда Безручко и велел тому найти Конотопцева, да побыстрей. Сашка явился, что-то дожевывая на ходу, и Безручко это не понравилось: начальник дивизионной разведки мог бы пожрать и не на виду у него…
- Слухаю, Митрофан Василич, - Конотопцев вытер губы рукавом гимнастерки.
- Ты жрать когда перестанешь, Конотопцев? Як не вызову - все ты жуешь, жуешь…
- Та кишки болять, Митрофан Василич, - пожаловался Конотопцев, прикладывая руки к животу. - А чего, съешь - так и полегче.
- Самогонки поменьше трескай… Никакой жеребец столько не выдержит, - посоветовал голова политотдела. Спросил строго: - Не осталось там?
- Не. Хлопцы ж допили. А новую ще гонють.
- Хлопцы! - нахмурился Безручко. - Прежде начальствующий состав должен потреблять, а потом - нижние чины. Испокон веку так було… Ну ладно, сидай. Побалакаем.
Они сели к столу, и Безручко рассказал Конотопцеву о приезде Якова Скибы, о батьке Вороне.
- Дюже он мне любопытный, - признался голова политотдела. - Шо за линия? Ни к красным, ни к нам не ластится. Га? Як можно?
- Может, хитрит? - подал мысль Конотопцев. - Овечью шкуру натянув?
- Та яка там овечья! - протестующе махнул Безручко рукой, и дымящиеся крошки табака выпали на столешницу. - Чекистов же гонял… Ну ладно, побачим, спытаем у самого. Интересно! - Он крутнул головой, заправил трубку свежим табаком.
- Охрану брать? - поднялся Конотопцев.
- А як же! Скажи, щоб эскадрон наладили. Ручной пулемет на всякий случай нехай хлопцы возьмут. Мало ли что.
…Эскадрон повстанцев появился в Журавке к вечеру. Шматко доложили, что со стороны слободы Фисенково движется большой конный отряд, всадники вооружены винтовками, у одного, похоже, на седле ручной пулемет. В бинокль хорошо было видно, как отряд остановился на дальнем бугре, всадники явно совещались, рассматривая Журавку. Потом отделился один, поскакал к слободе.
- Не пугайте его, это парламентер, - сказал Дегтяреву Шматко. Они стояли у дома, курили, наблюдая за тем, как всадник (это был Конотопцев) скакал по Журавке, боязливо поглядывая по сторонам, как, поскользнувшись, конь не сразу набрал прежний ритм бега, и всадника это разозлило - он принялся хлестать его плеткой.
- Трусит, - усмехнулся Дегтярев. - Вдесятером бы на одного - тут они смелые.
Конотопцев осадил лошадь у самых ворот; она, белоногая, с пеной на трензелях, потянула морду к Шматко, и он потрепал ее по шее, ощутив мокрую, вздрагивающую шерсть.
- Кто тут Ворон? - начальственно крикнул Конотопцев.
- Ну я. А что тебе? - с ленцой спросил Шматко, нагоняя на лицо неприступность и нужную суровость. - Ты-то сам кто такой?
- Я от Колесникова. Слыхал?
- Может, и слыхал, что с того?
- Да ты бы слез, - предложил Дегтярев. - А то голову задирать… Не велика шишка.
- Можно и слезти, - согласился Конотопцев, спрыгивая с лошади и бросая поводья подскочившему к ним Дибцову, оправляя ремень, на котором болталась деревянная кобура с маузером.
Подал руку Шматко:
- Приветствую тебя, Ворон. Конотопцев я. Начальник разведки у Ивана Сергеевича.
- Здоров, коли не шутишь, - ответил на приветствие Шматко. - И чего ж ты до нас разведывать явился? Все у нас тут на виду, ни от кого не прячемся.
- Хм… - Конотопцев замялся. - Разговор есть.
- Так давайте в хату, чего тут стоять? Это мои заместители, - представил Шматко, - Дегтярев и Тележный.
Пригнувшись в притолоке, Конотопцев вошел в дом, быстро оглядев довольно убогое его убранство. Обратил внимание на то, что печь явно перекладывали и что Ворон живет так себе. Лавки вдоль стены, под окном - грубо сколоченный стол, топчаны…
- Садись, - предложил Шматко.
- Ты это… В случай чего - эскадрон рядом, видел, наверно.
- Видел, видел, - с улыбкой махнул рукой Шматко, и сам, садясь к столу, внимательно глядел в настороженные и бегающие глаза Конотопцева - человека, которого он хорошо уже знал заочно, еще в Воронеже: Любушкин дал ему подробную характеристику, сказав, что за его плечами - служба в разведке старой армии, а затем, в гражданскую войну, - у белогвардейцев. Так что вояка это опытный, враг убежденный, хотя и не очень грамотный.
- Начальник политотдела приехал, хочет с тобою побалакать, - стал говорить Конотопцев, малость, видно, успокоившись, свободнее усаживаясь на лавке.
- А что ж тебя послал? Мы тут не кусаемся, - Шматко глянул на Дегтярева с Тележным, и те закивали согласно: само собой, Ворон! Чего там!..
Конотопцев свел белесые жидкие брови, положил руку на стол, как бы придавая вес своим словам, все расставляя по местам.
- Положено так. Все ж таки он голова политотдела, а не рядовой боец… Ты вот что, Ворон. Тронешь если меня - ни одного живого хлопцы не оставят, учти. Знаем, сколько вас.
- Ну-ну, запугал… Ха-ха… Видали? - обратился Шматко к Дегтяреву и Тележному, и они подхватили смех батька.
- Вы вот что, хлопцы, - стал нажимать Конотопцев. - Покладите-ка пушки свои на стол… Безручко не любит балакать с этими цацками.
- А ты ему вот это передай, - Шматко неторопливо, свернул кукиш. - Бачишь? Оружие мы в бою добыли, кровью своей. А тут является какой-то Безручко-Безножко, и клади наганы на стол! Ха! Убирайся-ка ты, Конотопцев, подобру-поздорову, а то, в самом деле, не пришлось бы и нам из пулемета ваших полосовать.
- Ну ты потише, потише, - пошел на попятную Конотопцев. - Давай с оружием переговоры вести, раз так. Но еще раз предупреждаю: мыша́ отсюда не убежит…
…Минут двадцать спустя Безручко, Конотопцев, Шматко, Дегтярев и Тележный сидели за столом, а вокруг дома, вперемежку, с оружием наготове стояли повстанцы и люди батьки Ворона. Тем и другим был отдан приказ: стрелять при первом же сигнале опасности, и потому охрана не спускала глаз друг с друга. Зимний день уже кончался, багровое солнце садилось за дальними буграми, тревожный розовый свет тлел в подслеповатых оконцах слободы. Журавка притихла, затаилась, даже собаки попрятались. Слышалось только фырканье разгоряченных походом коней да гоготали у колодца сбившиеся в кучу бойцы эскадрона.
- Ну чого ж ты, Ворон, до нашего штаба глаз не кажешь, а? - спрашивал Безручко, раскуривая трубку. - Территория наша, обязан подчиняться законам военного времени.
- У меня свои законы, - спокойно отвечал Шматко. - Ты меня не тронь, а я тебя не трону.
- Мы прослышали, шо ты тут чекистов пощипав. Так?
- Было дело.
- Значит, с большевизмом не в ладах?
- Выходит, так.
- А чого бы нам общими, значит, силами на коммуниста не навалиться, а? Так сподручней. Шо скажешь?
- Может, и сподручней. Только войной идти против красных мои хлопцы не желают.
- Что так?
- А надоело.
- Ах, мать твою за ногу!.. - Безручко грохнул кулаком по столу. - Мы, выходит, кровь должны лить, а тебе надоело?! За нашей спиной в рай желаешь въехать?
- Да уж какой там рай! С голоду бы не подохнуть.
- И подохнем. И ты, и я, и Конотопцев, и хлопцы твои - все! Бо коммунисты нам судьбину такую уготовили. Знаешь же, шо продотряды все подчистую метут.
- Знаю. А кровь лить мне тоже надоело! - трахнул кулаком и Шматко. - Ты знаешь, сколько у меня на Украине было хлопцев! А сейчас где они? Там! - Он пальцем ткнул в направлении земляного пола. - И мы там будем, если…
- Да мы твоих хлопцев просто мобилизуем, Ворон! Приказом. А тебя - к стенке! За неподчинение.
Шматко побагровел.
- А плевал я на вашу мобилизацию! Силой ничего не сделаешь. Если помощь моя нужна - говори. А так перестреляем друг друга - и все. Ты меня не знаешь, Безручко. Злой я теперь стал, ох какой злой!
Безручко озадаченно поскреб лысеющую макушку. Большие его, навыкате, глаза искали поддержки у начальника разведки, спрашивали мнение.
Конотопцев, у которого от напряжения дергалось веко, старался придать своему осевшему голосу приказной тон:
- Ты это, Ворон, не мути воду. Порядок завсегда был и должен быть. Это тебе не шутка - мобилизация. Примыкай к нам по-хорошему.
- Я свое слово сказал, - упрямо повторил Шматко. - Какая помощь нужна - скажи, подмогнем. А так - мы птицы вольные. Сегодня здесь, завтра снимусь, на Дон пойду или снова на Украину…
- А если хитришь? - глаза Безручко внимательно щупали Ворона. - Если чего затаил против нас?
- Интересный ты человек, Митрофан! Я ж никого сюда не звал, к вам не лезу… Живу со своими хлопцами как хочу.
- Живешь ты на нашей земле, Ворон. Потому и выбирай: или с нами, или…
- Батько же сказал: что от нас требуется?! - не выдержал Дегтярев. - Чего воду в ступе толочь! Нужна если помощь…
- Нужна, - кивнул Безручко. - В Талах вон исполком бы надо разгромить. Там Писаревка рядом, Богучар…
- На Богучар не пойду, - покачал головой Шматко. - Там сильный ревком, чека, чоновцы… Мокрое место от Ворона останется. В волчью яму суете. Не пойду.
Безручко с Конотопцевым повыхватывали наганы.
- Руки! Руки подымайте! - приказал голова политотдела. - Ну! И ты! Ты! - орал он на Дегтярева и побледневшего Тележного. - Ах вы, чекистские шкуры! Ягнятами тут попритворялись. Та у мэнэ на чекистов нюх, як у собаки. Ще тильки в хату зайшов, так у носи засвербило. Тут же чека, думаю!..
- Убери, - спокойно сказал Шматко, глазами показывая на наган. - Такие концерты и я умею разыгрывать.
- Ворон! Руки! - визгливо кричал Конотопцев. - Стрелять будем!
- Не будешь, - усмехнулся Шматко. - Не за тем приехали. В дивизию вашу все одно не пойду, а помогать буду. Нам с большевиками не по пути. Так, Дегтярев?
- Та-ак. - Прокофий перевел дух, снял руку с расстегнутой уже кобуры.
Безручко бросил наган на стол, захохотал.
- Ну шо, Ворон? Перелякався? Штаны-то сухи? А то сымай…
Тоненько, по-бабьи, хихикал и Конотопцев, но глаза его по-прежнему были настороженными, злыми.
- Ладно, Ворон, пошутковалы, и будет, - сказал Безручко. - С хлопцами нашими Талы погромишь. А там побачимо. Неволить, може, и не станем. Гуляй пока.
Все поднялись из-за стола, заговорили разом. Напряжение на лицах гостей и хозяев спало, вместе и посмеялись над происшедшим.
- А хозяин ты хреновый, Ворон, - гудел Безручко. - Гости до тэбэ по холоду скакали-скакали, а ты и горилки не припас.
- Отчего ж не припас? - смеялся Шматко. - Дибцов! Ну-ка, в сенях там, глянь…
Дибцов, а вместе с ним и Тележный с Дегтяревым засуетились; появилась четверть, вареная картошка, капуста, крупно нарезанный лук…
- Оцэ другэ дило! - Безручко потирал руки. - Сидай, Конотопцев. Малость подкрепимся на дорогу. А то и правда - в животе бурчить…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
По скользкой и грязной дороге, соединяющей Старую и Новую Калитву, поддерживая старое свое и не очень послушное уже тело добротной суковатой палкой, медленно шла Мария Андреевна Колесникова. Из дому тронулась она утром, сказав девкам и Оксане, что сходит на Малую Мельницу, к Ивану, - там сейчас его штаб. Оксана стала было напрашиваться с ней, убеждая, что вдвоем идти легче, дорога эта и для молодых ног не ближняя, туда да обратно наберется, поди, километров двенадцать, не меньше; кроме того, и ей, как жене, надо поговорить с Иваном: прошел слух, что на Новой Мельнице у него краля, беловолосая какая-то Лидка. Но Мария Андреевна Оксану с собой не взяла: насчет крали она и сама разузнает, а поговорить ей со старшим сыном надо о другом. Калитва хоть и восстала, и власть тут Иван с дружками захватил, все одно - дело это бандитское, против законной Советской власти совершенное.
Мария Андреевна, повязавшись теплым платком, отправилась в путь пораньше. Дороги она не боялась - выросла тут, с детства и грязь калитвянскую месила, и по зеленому лугу бегала, и в Дону купалась. Дойдет и теперь до Новой Мельницы, не развалится. Летом бы, конечно, сподручнее: до хутора напрямки километра четыре, но сейчас по лугу не пройти - снег размок, туман. Придется идти через мост, что у Новой Калитвы, потом вдоль бугров на Мельницу эту… Ишь, убрал бандитский свой штаб из Старой Калитвы, подальше от людских глаз. Таких делов наворотили, что сквозь землю хоть проваливайся: продотрядовцев побили, в какой-то Меловатке, Гончаров хвастался, мальцов с матерью постреляли из обрезов… Там же, Марко языком молол, девку он себе приглядел, Лидку эту, а Иван себе взял. Ох, Иван-Иван! Да что ж тебе, непутевому, свет застило? Руки людской кровью измарал, колесниковский род на веки-вечные опозорил. Как теперь меньшим сынам, Павлу да Гришке, в глаза смотреть? А чужим людям? Чует ее старое сердце, что кровавая эта игра ненадолго, что страшный будет для Ивана конец. Господи, вразуми ты его, беспутного, направь на истинную дорогу! Что ж ты, господи, видишь все с небушка, да не подскажешь? Явился бы в каком-нибудь образе к нему и подсказал бы, нашептал бы в оглохшее ухо, в бесстыжие зенки глянул бы. Проклятье его ждет народное, кара небесная… Давеча являлся от тебя посланник, господи, сказывал с горестью: смерть Ивану, если не бросит кровавое свое дело, не одумается…
Мария Андреевна, мелко крестясь, стояла сейчас лицом к Новокалитвянской зеленой церкви, купола которой едва были видны из-за тумана, плакала. Сердце ее изболелось за проклятый этот месяц, сил вовсе не стало. Стыд-то какой, господи! Позор! Кто бы мог подумать, что старший ее, Иван, на такое дело пойти согласится?! Ну, пригрозили, ну, припугнули - мужик ведь он, не баба. Да и баба - на какую еще напали бы. В Гнилушах вон, рассказывали в слободе, учителку какую-то Назарук с дружками в свою веру хотели обратить, а та - ни в какую, на своем стояла. Так они, сволочи, груди ей срезали, живодеры!.. А Григорий потом божился, мол, не они это, а Осип Варавва из-под Богучара набежал… Да какая разница, одного полета птицы.
Отдохнув и немного успокоившись, Мария Андреевна пошла дальше, ставя ноги в разбитых чоботах сбоку дороги, в чистый и рыхлый снег - вилась цепочка маленьких, глубоких следов…
На Новую Мельницу она пришла к полудню. Вдоль меловых бугров идти было легче, не то что по лугу, - дорога тут посуше. Черная Калитва лежала подо льдом и снегом, но у самого мостка дымилась широкая полынья, билось у ее края вздрагивающее на ветру гусиное перо.