Как можно спокойнее Катя вернулась в дом, сказала Секлетее про дрова, и та обрадовалась предложению постоялицы - да, конечно, нужен хворост! Но ладно ли ей самой, в ботиночках да в пальтишке таком легком - снегу в лесу больше, чем в слободе, увязнешь, Катерина, простудишься. И не боится ли она стрельбы, ненароком подстрелют, антихристы!.. Катя ответила, что это, видно, учения, чего их бояться; валенки надела, из вещей своих, чтобы не привлекать бабкиного внимания, ничего не стала брать - да и какие там вещи!.. Скользнула огородом к Дону, быстро перешла заснеженный, крепкий лед, углубилась в лес. Теперь надо найти тайник, там должно быть оружие - Павел предупреждал, что Наумович распорядился положить в дупло дуба наган, так, на всякий случай. Но зачем он ей? До Гороховки тут недалеко, успеет…
И все же она точно выполнила инструкцию: отсчитала от первой придорожной поляны двести шагов на север, стала внимательно осматривать дуб за дубом - лес стоял тихий, заснеженный, настороженный. Гул далекой канонады здесь усиливался, отчетливей слышались орудия, дробный стук пулеметов - кажется, бой приближался к Новой Калитве.
Наконец Катя нашла дупло, похожее по приметам на тайник. Сунула в него руку - пальцы ее коснулись промасленной холодной ткани…
- Бе́лок обираете, Екатерина Кузьминична? - услышала вдруг Катя знакомый насмешливый голос и обернулась, холодея: на дороге, в двух десятках шагов стоял конный Нутряков. Только сейчас конь, пробежавший эти километры в бешеном галопе, устало и обрадованно фыркнул, замотал головой - шел от него белый жаркий пар.
"Выследил… Неужели конец?! Так глупо…"
Катя на какое-то мгновение потеряла власть над собой, не чувствовала ни рук, ни ног, лишь пальцы ее машинально сжимали теперь уже отчетливо чувствующийся под тканью наган.
"Спокойно! Возьми себя в руки… Ну же! И улыбайся. Улыбайся, черт возьми! Делай вид, что ничего не случилось, что тебя нисколько не испугало появление Нутрякова здесь, в лесу… Говори что-нибудь. Он ведь спросил про белок - ответь. А может, он и не замыслил ничего. Просто ехал этой дорогой, увидел ее… Ну да, идет бой, Колесников, вероятно, разгромлен, раз его начальник штаба оказался от поля боя за двадцать пять - тридцать километров, рыщет тут по лесу один. И в глазах у него - холод, смерть. Нет, не просто так Нутряков здесь, он гнался за нею, он приговорил ее…"
Спокойно, Катюша, улыбайся! И тяни, разворачивай тряпку, Нутряков хоть и приближается, но еще далеко, еще есть секунды. Вот он вынужден объезжать развесистый дуб, ветви мешают. Он не спускает с нее, своей пленницы, глаз, но даже руку не держит на кобуре нагана, он уверен, что она безоружна, что она действительно ищет что-то в беличьем дупле…
- А правда, похоже, что бедные белочки запасли на зиму орехов, Иван Михайлович, - весело и звонко сказала Катя. - Тут килограмма два, не меньше!
- Половина моих, Екатерина Кузьминична, - в тон Вереникиной отвечал и Нутряков, радуясь, что глупая эта чекистка даже не заподозрила его, никак, вероятно, не истолковала себе его довольно странное появление в лесу.
"Ну кто так старательно заматывал наган?! Зачем! Дорога уже каждая доля секунды!"
- А я еду, смотрю - то ли вы, то ли нет. - Нутряков был уже в нескольких шагах, улыбался ей обрадованно, как старой и хорошей знакомой.
- А я за дровами, Иван Михайлович. "Все, наган свободен, теперь выхватить его из дупла, взвести курок. Патроны должны быть в барабане…"
- А что ж вы саночки бросили, Екатерина Кузьминична? Тут и дров-то, по-моему, нет…
Щелкнул взведенный курок, и Нутряков понял, что просчитался. Он бросил коня в сторону, схватился за кобуру, но было поздно - Катя выстрелила. Нутряков, охнув, схватился за живот, медленно, со стоном сполз на землю. Лежал теперь в трех шагах от Кати, державшей наган обеими руками и не сводившей с поверженного врага настороженных строгих глаз.
- Вы что… же… это, Катя? - мученически улыбаясь, спросил Нутряков. - З-зачем… вы… убили меня? За что? - Пальцы его правой руки шевельнулись, поползли незаметно к кобуре.
- Это вам за Пашу Карандеева, Нутряков. За муки его.
Пальцы Нутрякова расстегнули кобуру, и Катя выстрелила еще раз. Вздрогнувший от выстрела конь шарахнулся в заросли можжевельника, застрял там, зацепился уздечкой за сучья, и стоял теперь, испуганно прядая ушами, безуспешно стараясь высвободить голову из цепких кустов.
- Ненавижу… Я бы тебя по кусочкам… О-о-о-ох… - С этими словами Нутряков бессильно откинулся в снег, раскинул руки…
А Катя пошла прочь - не оглядываясь, не думая о том, что лучше бы ей отцепить от кустов коня и умчаться поскорее от опасного этого места - не скачет ли кто-нибудь за Нутряковым, нет ли погони?..
Ее по-прежнему колотила сильная нервная дрожь, ноги еще плохо слушались, но мысль работала четко: как можно быстрее надо уйти из леса, спрятаться в Гороховке, переждать. А там, лучше всего ночью, уйти в Верхний Мамон…
* * *
Оставив далеко позади эскадроны Милонова, Колесников повернул на юг, к Журавке. Вспомнил вдруг о Вороне, о котором докладывали ему Безручко с Конотопцевым, решил, что лучшего места для отдыха ему не найти: красные слободу не занимали, была она в стороне от района боевых действий, тому же Милонову и в голову не придет, что он, Колесников, может направиться в Журавку. Это выглядело верхом тактической безграмотности - возвращаться почти на то же место, с которого только что был выбит, тем более что от станции Журавка до Митрофановки, где разгружался эшелон с конармейцами Милонова, был один железнодорожный перегон, и стоило разведке красных узнать… Но Колесников рискнул. Выслал вперед, на станцию Журавка и в слободу отряд конных, состоящий из разведки и полуэскадрона старокалитвянцев, приказал этому отряду уничтожить связь между станцией и Митрофановкой, подготовить фураж для лошадей и продовольствие для людей, а также хаты для краткого отдыха.
Больше трех-четырех часов Колесников задерживаться в Журавке не собирался - опасно. Красные все равно обеспокоятся отсутствием связи между станциями и задержкой поездов, пошлют гонцов, разведку. Тому же Милонову, опытному командиру, обязательно придет в голову мысль, что все это не случайно, комбриг обязательно примет меры. Потому надо действовать быстро, энергично, час идет сейчас за три. Пусть пока Милонов ищет его, Колесникова, где-нибудь под хутором Оробинским, в лесах, - спрятаться от погони в чащобе было бы самым разумным, так бы на его месте поступил любой командир. Но Колесников, мрачно посмеиваясь, гнал свою конницу совсем в другую сторону, в душе похваливая себя за сметливость - не прошли даром бои под Новочеркасском, пригодился командирский опыт. Чего зря переводить людей, от жизни которых зависела его собственная жизнь!..
В Журавку колесниковцы влетели буйным снежным вихрем, затопили небольшую слободу лошадьми, нервными и злыми криками, матом. На станции разведка Сашки Конотопцева устроила настоящий погром: дежурный был избит, связан и посажен в погреб под охрану, телефон разбит, провода порезаны. Испуганно посапывал на станции и прибежавший из Кантемировки, резервом, паровозик - его послали в Митрофановку, к Милонову, но для каких целей, машинист не знал. Паровозную бригаду оставили в будке, локомотив мог пригодиться и самим колесниковцам, черт его знает как повернется дело! А при нужде паровозик можно было выслать навстречу милоновцам, устроить крушение. Бригада также сидела под охраной, машиниста и его помощника для острастки малость побили. Те теперь охали, сидя на засаленных своих креслах, примачивали синяки холодной водой. Кочегар, шустрый длинноногий парень, сунулся было бежать, но ушел недалеко: один из охранников, меткий стрелок, уложил парня двумя выстрелами из винтовки, гордо сказав при этом своим товарищам: "Куды бежал-то? От Васьки Козуха разве сбегишь?!"
Конотопцев, встречавший Колесникова на окраине Журавки, доложил, что "слобода, Иван Сергеич, нашенская, никто из нее носа не высунет. Сено есть, но мало, а насчет жратвы…" Конотопцев добавил, что у журавцев ее не густо, бойцы, правда, словили одного тощего бычка да свинку нашли, курей десятка два… Короче, начальствующему составу пошамать будет чего, а уж рядовым бойцам…
- Ворон тут? - перебил его Колесников.
- Тут.
- Чем занимался?
- Не поверишь, Иван Сергеич - строевой своих бойцов обучал. Мы скачем, а они маршируют вон там, с той стороны Журавки… Чудно! - Конотопцев сплюнул.
- Ничего чудного, - уронил Колесников. - Воевать собирается. Только с кем? Не с нами ли?
- Кто его знает. - Конотопцев снова сплюнул, пожал плечами. - Темная лошадка этот Ворон. Я тебе еще тогда говорил.
- Ну-ну, посмотрим. Веди.
К дому Шматко они подъехали втроем - Колесников, Безручко и Конотопцев. Слезли с лошадей, побросали поводья подскочившим бойцам, вошли в дом. Шматко со своими помощниками, Тележным и Дегтяревым, помогали какой-то бабе накрывать на стол.
- Кто такая? - нахмурился Конотопцев, вошедший в хату первым.
- Это тетка моя, Агафья, - представил Шматко. Он напряженно вглядывался в лица вошедших людей, безошибочно признал среди них Колесникова - именно таким и был он описан в донесениях: рослый, взгляд тяжелый, исподлобья и одновременно властный. Лицо с мороза и ветра красное, злое, походка тяжелая, разбитая - несколько дней, видно, не слезал с коня… Подошел к Ворону, подал холодную, ледяную почти руку, бросил глухо, простуженно:
- Иван Сергеевич.
- Ворон, - в тон ему сказал Шматко, понимая, как много решается сейчас, в это мгновение. Колесников - не дурак, зрелый и опытный командир, безжалостный, жестокий человек. Малейшее подозрение, неповиновение - смерть. Холодом дохнуло в их хорошо натопленной хате. Или гости не закрыли за собою дверь? Да нет, прикрыта, у порога - двое повстанцев, с винтовками в руках, с настороженными взглядами. Ай да Колесников! Обхитрил Милонова, появился в таком месте, где его никто не ждал, даже не предполагал, что он может здесь появиться. Хитер, ничего не скажешь! И предусмотрителен, его так просто вокруг пальца не обведешь. Как не выполнишь сейчас и главного: никто из них, бойцов Ворона, находящихся в хате, не успеет даже наган вытащить… Жаль, очень жаль. Стоило бы рискнуть. Колесников сам пришел ему в руки, упустить такую возможность… Что ему скажет потом Карпунин с Любушкиным?!
И все же Шматко видел, понимал, что момент не самый удачный. Действительно, вряд ли кто-нибудь из них успеет выстрелить в Колесникова и ближайших его помощников. Скорее всего, из этого ничего не получится, их схватят и растерзают, как уничтожат и весь отряд Ворона. Боевая задача не будет выполнена… Нет-нет, стрелять нельзя. Ему, Шматко, приказано заманить главарей на переговоры в безопасное место, Карпунин и Любушкин не давали ему полномочий проводить теракт, он не имеет права ставить под угрозу задуманную операцию - тем более что бандиты, в общем-то, поверили в его легенду, пусть и не совсем, но поверили: батька Ворон - анархист, воевал вместе с Махно, перед расправой над красным комиссаром не остановится, сам же Конотопцев был свидетелем в Талах. А Безручко - тот, чувствуется, верит Ворону безоглядно. Вон улыбается ему от порога во весь рот, тянет руку:
- Ну шо, Ворон? Як ты тут? Хлопци кажуть, маршируешь со своим войском, га?
Безручко подошел, дохнуло от него морозом и давно немытым телом, табаком. Сжал лапищей руку Шматко, похохатывал:
- Горилка есть?.. От молодец! Гарно ты нас в прошлый раз накачав, аж в очах тёмно було.
Он потер руки, сбросил прямо на пол полушубок, шагнул к печи. Смотрел на весело пляшущий огонь, продолжал, обернувшись:
- Ты, Ворон, маршировать кончай. Зараз покормишь, отдохнем и айда с нами. Пощипалы нас красные, людей богато побили.
- Мы с тобой на эту тему говорили, Митрофан Васильевич, - веско и сердито сказал Шматко. - Свобода для моих хлопцев дороже всего. Калачом их в ваше войско не заманишь.
- А мы и не собираемся никого заманивать, Ворон, - насмешливо и зло бросил Колесников. - Расстреляем двоих-троих, остальные сами побегут.
Сели вшестером за стол. Ворон на правах хозяина разливал самогонку. Колесников остановил его руку.
- Хватит мне. Такой кружкой и коня свалить можно.
Выпил, помотал головой, долго нюхал хлеб.
- Ты вот что, Ворон, - сказал он минуту спустя. - На Дону бывал? Ну, в Вешенской, в Каргинской?..
- В Миллерово был, Иван Сергеевич.
- Хорошо. От Миллерово и до Фомина недалеко. - Колесников грыз податливый хрящ. - Надо поискать там Фомина, потолковать с ним. Сейчас с нами пойдешь, в Калитву. Завтра, видно, Милонов нам новый бой навяжет, повоюешь. А я погляжу, шо ты за птица. А потом - Дон. Если уцелеешь. - Он болезненно поморщился. - На Дону казаки понадежнее наших будут, говори с ними о совместных действиях. Хватит паразитом у нас на горбу сидеть. Шо комиссара в Талах прикончив - знаю, и шо чекистов гонял тут, тоже знаю…
- Одному, что ли, ехать? - спросил Шматко.
- Ну зачем?! Вот с ними. - Колесников обглоданной костью показал на Тележного с Дегтяревым. - А хлопцы твои, Митрофан правильно сказал, с нами останутся.
- Не поеду! - трахнул кулаком по столу Шматко. - Не имеешь права, Колесников. Я в твое войско не вступал.
- Не поедешь - расстреляю. Сегодня же, - спокойно и жестко сказал Колесников. - И всю твою банду… из пулемета. За невыполнение распоряжения командования.
- Ну ладно, ладно, - миролюбиво гудел Безручко, самолично теперь разливая по кружкам. - Перелякав ты его до́ смерти, Иван Сергеевич. А хлопец вин гарный, я ще с того разу поняв. Нехай повоюе з нами чудок, а там видно будет. Може, и не его надо посылать до Фомина, а самому мне смотаться. Тут дело тонкое, Иван Сергеевич, дипломатия! - Безручко поднял палец к потолку. - Шо-нибудь там не так ляпнэ… Ну, хлопци, подымайте горилку. За победу!
Все шестеро поднялись, чокнулись кружками, выпили. Колесников, наевшись, видно, отодвинул от себя чугунок с картошкой, сидел мрачный, молчаливый. Безручко рассказывал об утреннем бое, Дегтярев и Тележный слушали его со вниманием, кивали одобрительно и пьяненько - да, так, мол, Митрофан Васильевич, правильно. Шматко, делая вид, что тоже слушает Безручко, размышлял - как быть?
…К вечеру, на общем построении, было объявлено, что отряд батьки Ворона вливается в "дивизию" Колесникова, от которой оставался едва ли полк, и что дивизия следует сейчас в Новую Калитву.
Ночью, на переходе, отряд батьки Ворона целиком бежал.
В Новой Калитве Колесников на скорую руку перегруппировал силы, полк Богдана Пархатого отдал под командование Безручко, сам возглавил конницу. Утром решил выступать навстречу красным частям Шестакова, но Колесникова опередили: ночью батальон курсантов Воронежских пехотных курсов при поддержке сильного артиллерийского огня ворвался в Новую Калитву, и колесниковцы в панике отступили.
Бои продолжались еще шесть дней. Северный и Южный отряды с конницей Милонова не давали Колесникову закрепиться ни в одном населенном пункте, гнали его на юг, в голую снежную степь. Красные отряды и кавалерийская бригада соединились у хутора Оробинского, действовали теперь мощными объединенными силами смело и решительно.
Колесников отступал, побросав орудия, лишившись значительной части конницы, испытывая большую потребность в боеприпасах. В боях были убиты Руденко, Яков Лозовников, пропал куда-то Марко Гончаров со всей своей пулеметной командой. Исчез и начальник штаба Нутряков - никто не мог сказать, куда делся Иван Михайлович, как сквозь землю провалился. Из штабных оставался с Колесниковым только Митрофан Безручко да верный телохранитель Кондрат Опрышко. Командиры - полковые, эскадронные, взводные - менялись иной раз по два на день: одних убивали, другие сбегали.
- Сволочи! Шкуры! Предатели! Мы же за вас воюем! - неистовствовал, белея от обиды и злобы, Колесников, а Безручко помалкивал - что толку ветер дразнить?! Торопил: "На юг, Иван, к Богучару. Там Варавва, Стрешнев. Эти помогут, эти не побегут".
Четвертого декабря, у Твердохлебовки, а потом и у Лофицкой объединенные силы Колесникова, Стрешнева и Вараввы были разбиты. Колесников, прихватив с собою Безручко и два сильно потрепанных эскадрона, бежал в сторону Кантемировки. По пути были Писаревка, Бугаевка - там, говорил он, ждут, там помогут…
…Ночью Колесникова нашли Конотопцев со своим взводом разведки и приехавший вместе с ним Борис Каллистратович. Вынырнул отряд откуда-то из снежной пустоты, внезапно. Лошади под всадниками были мокрыми, блестели заиндевевшей шерстью, тяжело поводили боками - чувствовалось, отмахали километров по пятьдесят, не меньше.
Борис Каллистратович молча протянул Колесникову руку, подал какую-то бумагу. При свете спичек тот прочитал:
"Алексеевского и Мордовцева губкомпарт отзывает в Воронеж на пленум. Разгром повстанцев считается законченным".
- Не все еще потеряно, Иван Сергеевич, - сказал представитель антоновского штаба. - Люди реши большей частью разбежались, их нужно найти и вернуть. Десяток-другой, как дезертиров, расстреляйте… Уйдите сейчас от погони, пересидите, окрепните. Александр Степанович назначил большой совет командиров повстанческих дивизий и полков, надо прибыть в… - Он наклонился к уху Колесникова, шепотом что-то сказал, и Колесников кивнул - понял, мол. - Что же касается этого сигнала, - Борис Каллистратович кивнул на листок бумаги, который Колесников все еще держал в руках, - то, как видите, связь по-прежнему действует, кое-что о намерениях большевиков мы знаем. Рано они вас… хе-хе… хоронят, Иван Сергеевич!
- Рано. Рано! - мрачно согласился с ним Колесников.
Некоторое время ехали молча. Борис Каллистратович жадно и быстро курил, огонек папиросы часто освещал его твердые, жесткого разреза губы, крупный нос.
- Желаю удачи, Иван Сергеевич, - сказал он бодро. - И ждем вас в назначенный час.
- Счастливого пути. - Колесников приподнял шапку, с минуту слушал, как гаснут в глухой зимней ночи лошадиное фырканье, топот копыт, шорох снега… Потом крикнул в белесую тьму перед собою, в качающееся, фыркающее скопище конских голов и нахохлившихся человеческих фигур:
- Сашка! Конотопцев!
- Тут я! - отозвался начальник разведки и подъехал, поправляя на забинтованной голове малахай. Потянулся шеей - чего?
- Пошукай, Конотопцев, чеку. Из бумажки этой следует, что они где-то тут, поблизости. Может, и побалакаем напоследок.
- Пошукаю, - пообещал Сашка. - У самого такая мысля была, Иван Сергеевич!