- Нападать на станции пока не будем, обстановка неясная. Нехай разведка пошастает по округе. Слышь, Иван Михайлович? - Колесников обращался к начальнику штаба, и Нутряков кивнул, поднимаясь: бывший офицер царской армии, он хорошо знал свое дело, в подсказках, в общем-то, не нуждался, сам все предусмотрел. Все это довольно ясно читалось на его выбритом, с холеными усиками лице, как и во всей фигуре, затянутой в ладный френч. На стоящего по стойке "смирно" Нутрякова любовались сейчас кулаки - вот какие орлы в их дивизии, вот какого красавца завлекли они на свою сторону!
- Так вот я и говорю, - продолжал Колесников, исподлобья разглядывая Нутрякова. - Чтоб Сашка Конотопцев не девок на Чупаховке у нас щупав, а гонял бы со своими хлопцами по округе. На станцию своих людей надо послать, нехай поотираются там, послухают, понюхают… Глядишь, чего нужное и поймают. Иначе на кой черт нам целый взвод разведки держать?
- Понятно, Иван Сергеевич, - вежливо, несколько даже переигрывая в вежливости и в своей стойке, отвечал Нутряков. - Зря мои разведчики хлеб не едят, не думайте. Мы имеем кое-какую новую информацию о намерениях красных, я потом доложу. Сведения конфиденциальные.
- Чого вин сказав? Яки сведения? - завозились на лавке кулаки.
- Попрошу чуток потише, - глянул в их сторону Колесников. Шестом велел Нутрякову сесть, обвел притихших штабных суровым взглядом. - Требую от командиров дисциплины. Нияких там шатаний, гульбы, грабительства. Людям своим вбивайте в головы: край свой мы от голодной смерти спасаем. Это каждый повстанец должен хорошо понимать и биться за это насмерть. Коммунистам скоро крышка. Мы в ближайшем будущем соединимся, мабуть, с армией Александра Степановича Антонова, ведем пока переговоры. Советуют нам слить местные силы с нашими соседями - Вараввой, Стрешневым и Курочкиным, с отрядом Костина… запамятовал, как величать его… Андрей Мироныч, да!.. Там же, в Борисоглебском уезде, отряды Шурки и Пани не знаю, как их полностью величают. С батькой Махно надо снестись, може помощь какая нужна нашим украинским братам. Главное же, будем держаться Александра Степановича. У него прямая связь с партией эсеров, с белокаменной нашей. Подымемся дружно, освободим столицу…
- Вот это дело! - одобрительно кашлянул Пронька Кунахов. - Ленина в первую голову скинуть из Москвы треба. Я так розумию.
- Доберемся и до Ленина, - важно сказал начальник политотдела Митрофан Безручко, молчавший до сих пор. - Разобьем коммунистов, свою, народную власть установим. Безо всякой политики. Нехай она и Советской будет прозываться, слово хорошее. А политика у крестьян одна - жито сеять, землю пахать, детей ро́стить. Так, не?
- Так, Митрофан, так! Ты крестьянина не замай, и он за ружжо браться не сунется.
- Ох, голова наш политотдел!
- Гарно сказав!
- Може, и по-мирному с коммунистами поладим, а? Чего людей переводить?! Пахать некому будет.
Колесников терпеливо переждал шум.
- С красными схватиться придется, - мрачно сказал он. - Большевики ничего просто так не отдадут, я их породу знаю. А потому надо отбить у них охоту являться сюда раз и навсегда. Колошматить их будем для началу по балкам да по лощинам. Больше, думаю, ночами надо. У нас пока мало боеприпасов, да и оружия. Пушек всего две… Как там со снарядами? - повернул он голову к Серобабе.
- Да як, - Серобаба, черный как грач, носатый, с бельмом на правом глазу, тоже вскочил за столом, тянулся, подражая Нутрякову, но куда там! Ни выправки, ни осанки - пугало огородное, да и только. Колесников не сумел сдержать ухмылку.
- По два снаряда на орудие, Иван Сергеевич, - докладывал Серобаба, красный от натуги и волнения - не привык ко всеобщему вниманию. - Курям на смех, бабам на потеху. Як зеницу ока снаряды берегу. Пальнув бы когда, надо ж хлопцив обучать, да… Дрючок закладаем, а кто-нибудь из хлопцев горлом бабахае… Гм.
- Пушки надо при первой же возможности отбить у красных, - сказал Колесников. - А из наших пальнуть при случае, нехай думают, что снарядов у нас много. Тут главное панику среди красных начать, - продолжал он после паузы, какую не посмел нарушить никто из штабных. - И от одного снаряда побежать могут.
Серобаба, моргая усиленно кривым глазом, кивал, соглашался, а диковатая его физиономия бурела в смятении - ну где их взять, эти чертовы пушки, красные и сами их пуще глаза берегут, поди отыми!..
- Санчасть как? Банки-склянки? Бинты? - напористо спрашивал Колесников, потеряв интерес к начальнику артиллерии - команда дана, пусть сам голову поломает.
- С этой стороны никаких неожиданностей не будет, Иван Сергеевич, - снова поднялся Нутряков. - Я лично проверил у нашего доктора Зайцева запас медикаментов и перевязочных материалов. Полагаю, что на три-четыре боя их хватит. Бинты и марлю взяли в одном из набегов в Бобровский уезд, пришлось… хе-хе… красным товарищам поделиться с нами. В помощь Зайцеву выделены два фельдшера и несколько сестер милосердия из слободских молодых баб; фельдшеры - ив дезертиров…
- Не из дезертиров! - тут же оборвал начальника штаба Безручко. - Заруби это себе на носу, Иван Михайлович! Не дезертиры у нас, а сознательные граждане-бойцы! Поняв?
Нутряков, не привыкший, видно, чтобы на него повышали голос, заметно побледнел.
- Пусть будет по-вашему, Митрофан Васильевич. Я полагаю, что сути это нисколько не меняет…
- Нет, меняет! - заорал Безручко и трахнул ладонью по столу. - Это там, у них, дезертиры, а у нас - повстанцы, освободители народа!..
Нутряков молчал, царапал ногтем столешницу; молчали и все остальные.
Колесников примирительно поднял руку.
- Батьки! - повернулся он к старикам. - Теперь до вас дело. Мы сегодня на Новую Мельницу двинем, там штаб будет. Просторней у хутора, с бугров хорошо округу видно… В Старой Калитве Григорий остается со своим полком. - Он поднял глаза на Григория Назарука, и тот поспешно кивнул, привстал. - Во все глаза тут гляди: посты выставь, конные разъезды пусти по-над Доном, по балкам нехай проезжаются туда-сюда. На колокольню одного-двух посади, кто глазами позорчей, мало ли… А к вам, батьки, вот какое дело: коней надо хорошо накормить, сена или овса в лесу, мы скажем где, припрятать. Мало ли как бои повернутся… Может, и отсидеться придется день-другой, не без этого.
Назарук-старший шевельнулся на лавке, лапищей погладил бороду.
- Ты, Иван, про то не думай, это наша забота. Воинство твое прокормим. Давай красных гони подальше от Калитвы. А зерна да сена найдем. Вон цельный обоз из Боброва пригнали - и пашаничка есть, и овсу немало. И Гончаров вот-вот явится…
Колесников поднялся, одернул гимнастерку. Белой рыбицей шевельнулась на боку шашка в отделанных замысловатой вязью ножнах.
- Ну шо, батьки? Кланяюсь вам. Дай вам бог здоровья!.. Сейчас вы, мабуть, ступайте по домам, а мы тут покумекаем еще по военному делу.
Старики поднялись, загомонили разом; двинулись один за другим, как гусаки, к дверям, в приоткрытую щель которой сунулась любопытствующая бороденка деда Сетрякова. Боец для мелких поручений топорщил ухо, спрашивал выцветшими глазами: "Ну, шо тут у вас? Шо решили?"
- Дед! - позвал Колесников. - Скажи Опрышке или Стругову, чтоб лампу нам засветил. Да выпить там, закусить… командиры проголодались.
- Слухаю, слухаю! - торопливо ронял Сетряков и горбился в кожушке, пятился задом. А затворив дверь, переменился, закричал визгливо: - Опрышко! Кондрат! Игде ты, черт волосатый?! Картоху давай!
Явился не спеша Кондрат Опрышко, телохранитель Колесникова, поставил на стол квадратную бутыль с самогонкой, вытянулся изваянием у Колесникова за спиной - какие еще будут приказания? Колесников молчал, с интересом наблюдая за дедом Сетряковым, который, семеня, обжигая руки, тащил полуведерный чугунок с парящей картошкой; под мышкой у него торчал толстый шмат сала.
- Чаво ишшо, Иван Сергеевич? - прогудел за спиной Опрышко, и Колесников даже вздрогнул от неожиданности.
- Ничаво, - поморщился он. - Деда карауль. А то выкрадут еще лазутчики.
- Не выкрадут, - серьезно и деловито прогудел Опрышко, не поняв иронии. - Мыша не пробежит.
- Ну-ну, иди.
Опрышко, а вслед за ним и дед Сетряков вышли, а штабные потянулись к стаканам… Сдвинули потом лбы к карте, которую Колесников самолично развернул на столе; сытые и полупьяные, слушали дивизионного командира вполуха.
За окнами штабного дома уже хозяйствовали вязкие, скорые на расправу с ноябрьским днем сумерки.
* * *
Гончаров с эскадроном и обозом явился в Старую Калитву к концу штабного заседания, к полуночи. Издали раздался топот притомившихся дальним переходом коней, скрип множества подвод, возбужденные голоса людей.
Колесников вышел на крыльцо, зябко подергивая плечами, настороженно нюхая стылый морозный воздух. Высоко над головой в фиолетовом, без дна, небе блестели крупные белые звезды. Висела где-то за спиной яркая молодая луна, заливала густым молочным светом округу. Шире казался пойменный калитвянский луг, дальше, к самому горизонту, отодвинулся лес, дома слободы стали игрушечными, ненастоящими. Звуки, доносившиеся с края улицы, воспринимались остро и отчетливо, тревожили душу и слух. Сжалось сердце: необычайный простор и свобода чудились Колесникову в этом подлунном мире, среди тишины и звезд, где каждое живое существо по праву и желанию должно выбирать себе путь, стремиться к избранной цели. Ведь так просто все и понятно: вон, на лугу, белой дорогой лежит лунный след, иди по нему куда хочешь, чувствуй себя независимым, сильным, уверенным…
Мелькнула в небе какая-то тень, наверное, испуганная людьми птица искала себе новое пристанище, и Колесников долго глядел вслед этой тени…
Зачем он смалодушничал тогда, в штабе?! Зачем согласился возглавить Повстанческую дивизию? Ведь ничего путного из этой затеи все равно не выйдет. Он знает большевиков: они не отступятся, не отдадут власть. Что значит для них горстка тех же антоновцев, махновцев, бунтующих на Дону казаков, взявшихся за оружие калитвян против могучей России? Что они могут сделать о этим вот безбрежным миром, с этим лунным светом и далекими звездами? Можно ли заставить солнце подниматься с другой стороны?
Бежать! Надо бежать! Пока не поздно, пока еще руки не в крови… А Лапцуй? Если об этом узнают в полку… Теперь узнают, если он и убежит. Трофим не простит, позаботится о том, чтобы в полку узнали. Он, Колесников, сам себя загнал в западню, захлопнул дверь. Выхода нет. Теперь ему не простят - ни те, ни другие.
- Сволочи! - с отчаянием сказал Колесников, сам не зная, кому адресует свой безысходный гнев и бессильную злобу. - Сволочи! - повторил он уже спокойнее. В конце концов Трофим Назарук и тот же Марко Гончаров могли его только припугнуть - за что же, в самом деле, лишать жизни Оксану, мать и его сестер? Они же и раньше знали, что он служит в Красной Армии!
Колесников скрипанул зубами: да нет же, нет! Чего он паникует, нагоняет страху на самого себя?! Он на службе, в отпуску, обязан вернуться в полк. Пойти вот сейчас, потихоньку, за Дон, через лес и Гороховку, в Мамон - там красные. Штабные - пьяные, придет из набега Гончаров, все будут заняты им…
"Иди, иди, - сказал знакомый насмешливый голос. - Ждут тебя там у красных, в особом отделе, не дождутся. Шашечку белую припомнят, еще кой-чего. Дорожка у тебя теперь одна, Колесников. Покатился колобок - не остановишь".
"Да не хочу я, не хочу! Долго ли это "восстание" продержится?"
"Раньше надо было думать, не маленький… А тут, глядишь, есть смысл повоевать. Никто же не знает, чем дело кончится".
"Ненавижу! Ненавижу всех до единого!" - черной кровью обливалось сердце Колесникова. Он отчетливо понимал, что ненавидел сейчас прежде всего самого себя, как понимал и то, что нет уже для него пути ни назад, ни вперед…
* * *
Эскадрон Гончарова на вялой рыси скоро подскочил к крыльцу; за эскадроном тянулась длинная вереница тяжело груженных подвод и даже саней, хотя снегу еще было мало.
У штабного дома сразу стало многолюдно, шумно, колготно.
Марко гарцевал на высоком белоногом коне; по-кошачьи цепко спрыгнул на землю, кинул поводья уздечки деду Сетрякову, вынесшему Колесникову шинель, - не захворал бы Иван Сергеевич, распарился в доме да сразу на холод.
- Ну? Как сходил? - спросил Колесников Марка́, в свете луны приглядываясь к его довольной физиономии. - Что долго так?
- Да что, - сплюнул Марко. - Пока власть скинули, председателя волисполкома судили, комсомолу мозги вправляли… Ну, бабу одну гузкой заставили посверкать, больно уж она кудахтала… Много было делов, Иван Сергее. Воинство свое увеличил на пятнадцать человек, с конями…
- Ну-ну, хорошо. Овса привез?
- Семь подвод. Да пшеницы восемнадцать.
- Кони-то, что взял, добрые? И люди - кто они?
- Кони верховые, а люди… - Марко пятерней почесал в голове, под шапкой. - В бою покажутся. Разговор с ними короткий був: не хочешь до нас идти, становись к стенке. Двоих проучили, остальные сами побегли.
Колесников, слушая Гончарова, пошел с крыльца, оглядывая спешившийся эскадрон, вслушиваясь в голоса людей, усталое всхрапывание лошадей; у одной из подвод он остановился, удивленно приглядываясь к сидящей в ней женщине, - что за явление? Молча повернул голову к Марку, и тот, понимая молчаливый вопрос, лихо цыкнул сквозь зубы:
- Вот, командир, девку себе отхватил. При председателе тамошнем секретарем была. Злющая - ух! Ни с какого боку не подступишься. Еж да и только.
- Секретарь, говоришь? - рассеянно переспросил Колесников, подошел ближе, вгляделся.
Лида - замерзшая, перепуганная, наревевшаяся до головной боли и слабости во всем теле - подняла глаза.
- Как зовут? - отрывисто спросил Колесников.
- Соболева, - сказала Лида и отвернулась. - Говорила уже.
- Пошли-ка на свет, - велел Лиде Колесников и смотрел, как она неловко слезала с брички, оглядывалась, переминаясь на задеревеневших, видно, от долгого сидения ногах; молча смотрела в свою очередь на него - ну куда, мол, дальше?
В комнате при свете лампы Колесников оглядел Лиду с головы до ног.
- Хм… - Лицо его дернула жесткая улыбка. - Грамотная?
- Грамотная.
- При штабе тебя оставлю, бумаги будешь писать.
Лида сузила глаза, голос ее срывался.
- Думаешь, работать на тебя буду?! Грамоту свою тратить на бандитские ваши дела?! Макара Василича на моих глазах убили, Ваню Жиглова… Жениха моего…
Колесников, коротко и зло размахнувшись, ударил Лиду в лицо. Девушка, вскрикнув, упала.
- Тут я приказываю! - чеканя каждое слово, гаркнул он. - И ты будешь делать то, что прикажу, или шкуру с тебя спустим. Опрышко! - властно позвал он. - Или кто там есть?
В комнату сунулся Филимон Стругов, ездовой, за ним, деловито сопя, протиснулся в дверь Кондрат Опрышко; вошел и Марко Гончаров, исподлобья недовольно поглядывая на Колесникова - что еще тот задумал?
Лида поднялась с пола, глаза ее горели ненавистью.
- Справился, да? - бросила она с вызовом Колесникову. - С девкой-то. Глянь какой! С одного удара валишь.
- А ты б сама ложилась, - хохотнул Марко, постукивая плеткой по руке.
- Погоди! - бросил ему Колесников. И снова Лиде: - Ты поняла, что я сказал? При штабе бумаги будешь составлять.
- Ты что же это, Иван… - У Гончарова сам собою открылся рот. - Себе девку забираешь, так?
- При штабе останется, - отрубил Колесников. - Бумаги писать, а ты, Марк Иваныч, те бумаги читать будешь, поняв?
Гончаров изменился в лице; матюкнувшись, повернулся на каблуках хромовых, раздобытых в прошлом набеге сапог, пошел к двери. У самого порога замедлил шаги, что-то хотел сказать - резкое, злое, даже спина его в добротном кожухе выражала протест и лютое недовольство решением Колесникова, - но передумал, трахнул дверью, ушел.
- Стругов! Опрышко! - как кирпичи, положил Колесников слова приказа. - Девку бачите?
- Так точно, Иван Сергев!
- Бачимо!
- Так вот, чтоб ни один волос с ее головы не упав, понятно? Бо я из ваших волосьев уздечку прикажу сплести, понятно? А тикать вздумает эта краля - руби!
Филимон с Опрышкой, как кони, замотали головами. Повинуясь жесту Колесникова, один за другим вышли вон.
- Страсть люблю занозистых девок, - сказал Колесников Лиде. - Ще парубком за такими ухаживал… Да ты раздевайся, натоплено тут. Трошки посиди, а потом на Новую Мельницу поедем, там будешь жить.
Лида не ответила ничего, сидела, понурившись, на лавке.
- Сговорчивой будешь, так и вправду волос с головы не упадет. - Колесников ходил перед нею, тяжело скрипели под его ногами половицы. - А дурить примешься, вон Опрышке для разносу отдам. Видала, какой?
- Потянули-и-и… Хлеб потянули-и… - донеслось визгливое с улицы, и Колесников подхватился чертом, вылетел на крыльцо.
Лида, припав к окну, видела, как сгрудились у подводы с мешками какие-то люди, как Гончаров подскочил к одному из мужиков, вскинувшему на спину поклажу, ахнул его кулаком в лицо. Мужик уронил мешок, упал и сам, сбитый с ног очередным ударом.
"Зверь!" - с содроганием подумала Лида, отворачиваясь от окна, вздрагивая уже знакомой дрожью, окончательно теперь понимая всю сложность своего положения.
- Кого это Марко прибил? - услышала она строгий голос Колесникова.
- Да Маншина, Демьяна, - весело ответил чей-то молодой голос. - Я, говорит, сам этот мешок на телегу клав, до дому собрався утащить.
- Мало ли что клав, - уронил начальственное Колесников. - Добро теперь общественное, коней кормить…
Он вернулся в дом, хмуро, мимоходом глянув на побледневшую Лиду.