Присутствующие авиаспециалисты переглянулись: что это с Суматохиным?
- Ну, если не доверяете… - обиженно пробормотал механик и, достав из кармана отвертку, полез на крыло.
- Доверяй, но проверяй.
- Это ваше право.
Федор без интереса взглянул в горловину бака, махнул рукой:
- Закрывай.
Струев нетерпеливо постукивал пальцами по борту кабины: сколько, дескать, можно ждать?
"Ничего, подождешь", - ухмыльнулся, отвернувшись, Федор.
Потом он осматривал самолет так, как это требовалось по инструкции, с такой скрупулезностью, которая приводила в изумление наземников: какая муха укусила Суматохина?
Расписавшись в ведомости, Федор еще постоял, вглядываясь в черные облака, проронил озадаченно:
- Видать, грозовые.
- Скоро ты? - не выдержал наконец Струев.
- Не на свадьбу, успеем.
Он неторопливо забрался в кабину.
- Доложите погоду, - попросил руководитель полетов, когда машина взлетела.
- Понял, - ответил Федор.
Самолет летел под облаками, едва не задевая их фонарем кабины.
- Докладываю. Нижний край триста метров. Облачность десятибалльная. Видимость три километра. Вхожу в облака.
- Передайте вертикальный разрез, - прозвучало в наушниках.
- Понял, перехожу в набор.
В кабине с первых же минут стало мрачно, как в сумерки. Усиливалась болтанка.
Струев, до сих пор хранивший молчание, подал голос:
- Давай вниз.
- Зачем?
- Не нравится мне эта погода. Как бы в грозу не угодить.
- Какая гроза? Ты слышал доклад метеобога?
- Синоптик мог ошибиться.
- А карту-кольцовку смотрел?
- Я тебе говорю - вниз! - Струев повысил голос.
- Не могу. Руководитель полетов просил доложить вертикальный разрез.
Самолет будто запутался в угрюмой толще облаков, его бросало с крыла на крыло, но Федор, не отрывая взгляда от авиагоризонта, продолжал упрямо набирать высоту. Только на десятикилометровом удалении от земли облака как бы расступились и выпустили из плена спарку.
Струев нажал на кнопку внешней связи:
- Я - 607-й, докладываю погоду. Нижний край двести девяносто метров. Видимость под облаками три километра. Верхняя кромка облаков десять тысяч метров. Ложусь на курс.
- 606-го понял, - отозвался руководитель.
- Доложил 607-й, - поправил Струев.
С земли не ответили.
Через полтора часа спарка возвратилась на аэродром.
- Какие замечания? - спросил Суматохина механик.
- Машина удачная.
Федор стянул с себя шлемофон - легкий ветерок окатил его слегка вспотевшее лицо. Суматохина догнал Струев. Федор покосился на своего шеф-пилота:
- Высунулся?
- Что это значит?
- А ничего. Просто я еще раз убедился, что ты командовать любишь, где надо и где не надо. Неужели я сам не в состоянии вести радиообмен? Командир-то экипажа на сегодня - я.
- Ах вот оно что! - протянул Струев. - Тогда надо будет у тебя зачеты по знанию Воздушного кодекса принять.
У Суматохина на скулах напряглись желваки.
- А там, между прочим, сказано, - продолжал Струев, - что старшим на борту является не командир экипажа, а его начальник.
- Ты ошибаешься: не начальник, а инструктор, если уж на то пошло. Но инструктором тебя, кажется, еще не назначили.
- Я исполняю обязанности старшего группы летного состава. Я и отвечаю за безопасность полета. А в следующий раз отстраню от полетов, понял?
Федор рванулся к Струеву, огромной своей пятерней схватил его за плечо, но переборол себя, тут же разжал побелевшие пальцы.
- С-слушай, н-начальник… - заикаясь, чего раньше с ним никогда не было, проговорил он, - в с-сле-дующий раз…
Через несколько минут на стол Вострикова легло заявление Суматохина с просьбой освободить его от занимаемой должности летчика-испытателя по собственному желанию.
Востриков вызвал Струева.
- Как это понимать? - кивнул он на заявление. - Очень уж рьяно ты взялся, Лев Сергеевич. Боюсь, что таким макаром ты всех испытателей разгонишь. С кем я буду план выполнять?
- Ну и пусть катится на все четыре стороны! Без него справимся! - отрезал Струев.
- Нехорошо, нехорошо так, Лев Сергеевич. А что скажет Копытин? Я и сам горяч, но все-таки надо знать меру. А то только на коня - и давай шашкой рубить…
- Так что мне делать? - хмурясь, спросил Струев.
- Поговорить с Суматохиным. Так, мол, и так, оба мы погорячились. Давай на мировую.
- Ни за что!
Востриков надел очки и сквозь них долго смотрел на своего заместителя, потом снял очки, должно быть, понял, что его не переломить.
- Ладно, иди, пришли сюда Аргунова.
- Зачем? - встрепенулся Струев.
- Попрошу, чтоб он поговорил с Суматохиным. Раз ты сам не в состоянии справиться.
…Андрей узнал о заявлении Суматохина сразу же, как только вернулся из полета. Об этом ему сказала Наташа.
- Андрей Николаевич, как же так? - Она чуть не плакала. - Волчка потеряли, Володю Денисюка, а теперь и Федора Ивановича?..
- Где он, этот кипяток? - спросил Аргунов.
- В летном зале. Нахмурился, как сыч, ни с кем не разговаривает. Сам с собой в бильярд играет.
Аргунов, не раздеваясь - его ждала еще одна машина, направился в летный зал. Суматохин был один, но не играл в бильярд, а расхаживал из угла в угол, злой и сосредоточенный.
Аргунов подошел к Федору, положил ему на плечо руку.
- Ты хорошо все обдумал?
- Обдумал.
- Горячку порешь, Федор. А нам с тобой это не к лицу.
- Да пошел ты! - ругнулся Суматохин. - Христосик нашелся. А я с ним больше работать не буду!
- Разве ты только с ним работаешь? - спросил Аргунов. - А со мной? А с Жорой? Волчок вернется…
- Он не вернется.
- А ты почем знаешь?
- Вот увидишь. Не тот у Валерки характер.
- Ну, хорошо. С Волчком дело особое. А мы с Жорой уже не в счет? Да, Федя, короткая у тебя память.
- При чем тут память?
- Как при чем? Не ты ли говорил: "Ребята, что бы ни случилось, давайте всегда держаться друг дружку!" Вспомнил?
Суматохин не успел ответить, как в дверь вломился Сандро Гокадзе.
- Вы только пасматрите! - закричал он с порога и двинулся на Андрея. - Сидит, панимаешь, как голубок, мирно беседует. И это вместо того, чтобы бежать за коньяком? Дай-ка я хоть обниму тебя, чертяку! - Он сграбастал Андрея в охапку и попытался приподнять, но не тут-то было. - Да, такого бугая разве поднимешь? Качнем его, ребята!
Привлеченные громким голосом Гокадзе, в летный зал набилось много народу. Техники, механики. Они подхватили Аргунова и стали подбрасывать его.
Андрей, как мог, отбивался:
- За что, ребята?! Что я вам сделал?
- И он еще спрашивает: за что?! - загремел Гокадзе. - Придется шесть раз подбросить, а пять раз поймать! Сын у тебя родился - вот за что!
- Ты шутишь? - спросил Андрей.
Гокадзе снисходительно улыбнулся:
- Нет, вы только на него пасматрите! Разве может Сандро Вартанович шутить такими вещами?
- Но откуда ты знаешь?
- Дочка сказала. Я тебе домой позвонил, а она: "Поздравьте меня с братиком!" Так что беру свои слова обратно.
- Какие слова?
- Что ты бракодел. Сын - это уже кое-что. А там, глядишь, и другого закажешь…
Андрей с радости не знал, что делать. Кинулся к Суматохину, стал тормошить его.
- Ты представляешь, Федя? Сын… И так неожиданно…
- Поздравляю, Андрей, от всей души поздравляю!
- Ну, тебя подбросить? - спросил Гокадзе.
- Куда? - обернулся к нему Андрей.
- Как - куда? К жене. Или ты совсем ошалел от счастья?
Андрей дошел уже до дверей, на ходу стягивая с себя высотный костюм, но вдруг остановился:
- У меня ведь еще одна машина!
- Ладно, - сказал Суматохин, - иди. Я за тебя слетаю.
- Спасибо, а вечером ко мне. Идет?
- Идет.
24
Город утопал в снегу. Чистый, нарядный снег шапками лежал на крышах, белым одеялом укутывал скверы, сверкающей бахромой свисал с телеграфных проводов, слепя глаза и радуя душу.
Андрей смотрел на улицы, по которым они проезжали, и не узнавал их. Было что-то ликующе-тревожное в этой первозданности снега, в этом застывшем безмолвии деревьев над шумливыми потоками тротуаров, в этом воздухе, настоянном на морозной свежести.
Гокадзе говорил бурно, горячо, то и дело нажимая на сигнал, высовывался в окно и ругался с прохожими. Андрей не слушал. Он в уме сочинял записку Ларисе. Как хотел бы он сказать ей много добрых, ласковых, нежных слов, таких, какие - он чувствовал - жили в его душе, а вот наружу вырваться боялись. Стеснялись кого, что ли?
"Милая, родная, девочка моя… Как я виноват перед тобой… И как тебе пришлось нелегко… А я в это время… даже ничего не почувствовал. Почему тебе одной?.. Почему? Это несправедливо. И я с радостью взял бы на себя хоть половину твоих мук… Родная моя… А как сын? Здоров ли? Ведь прежде времени… Береги себя и его…"
Так он сочинял записку, а когда подъехали к роддому и Гокадзе с готовностью протянул ему ручку, Андрей повертел ее в руках и на листе бумаги написал одно только слово: "Спасибо".
Нянечка ушла с запиской на второй этаж и долго не возвращалась. Андрей уже перечитал все списки новорожденных, вывешенные на стене. Нашел и свою фамилию.
"Аргунова Лариса Федоровна, сын, рост 49 см, вес 1 кг 900 г"..
"Боже мой, какая кроха!"
Андрей давно мечтал о сыне, еще когда была жива Светлана. Но Светлана подарила ему дочку. И вот спустя столько лет родился мальчик. Мужчина! Продолжение его самого. Как назвать? Может, Валеркой? Нравится ему это имя… Наверное, потому, что Русаков - Валера. Да и Волчок…
Вернулась нянечка.
- Придется подождать, - заявила она, - мамаша сейчас кормит.
- Хорошо-хорошо, я подожду!
Нянечка с интересом взглянула на такого рослого папашу, сравнила, очевидно, с крохой сыном и стала что-то записывать в тетради, потом опять как-то очень пристально, будто что-то припоминая, посмотрела на него. Андрей перехватил ее долгий взгляд. И вспомнил…
Был теплый день бабьего лета. Андрей стоял в коридоре с охапкой цветов, а к нему навстречу шла вот эта самая нянечка, только тогда еще молодая, с приветливым миловидным лицом. На руках она держала завернутую в одеяло девочку, а за нею, счастливо улыбаясь, медленно двигалась бледная Светлана.
- С доченькой вас, папаша! - мягким окающим говорком произнесла нянечка и передала ему новорожденную.
- Спасибо, хозяюшка. А это вам. - Андрей протянул ей цветы.
…Как торопится время!
Помнится, они все трое - Андрей, Светлана и Оленька - отъезжали от подъезда роддома на русаковском "Москвиче", низком, кургузом, самого первого выпуска, и Светлана все боялась за дочку: машина была очень тесной.
Видя нетерпение Аргунова, нянечка отложила тетрадь и отправилась снова на второй этаж. Вскоре она вернулась с запиской.
"Милый, - писала Лариса, - у нас теперь есть Виталька. Правда, он такой маленький: ни волос на голове, ни ноготков на пальцах, - но кричит басом. Вылитый ты. Даже родинка под мышкой такая же, как у тебя… Врачи говорят: ничего страшного, что преждевременный. Для семимесячного он - богатырь. Я чувствую себя хорошо. Как вы? Как Волчок?"
Андрей покраснел: Лариса даже здесь в таком состоянии помнила о Волчке, а он забыл…
Сандро Гокадзе терпеливо поджидал его в машине.
- Домой?
- Нет, ты поезжай. Мне нужно к Волчку. Как он там один?
…А Волчок был не один. Возле его кровати сидел Волобуев и молчал. Он вообще принадлежал к тем великим молчальникам, из которых слово хоть штопором вытаскивай. Мало кто на заводе знал, что Волобуев - мастер самолетного спорта. Перешел он на испытательную работу пять лет назад, а до этого обучал курсантов искусству пилотирования самолетом в Высшем военном авиационном училище летчиков.
- Как там дела? - слабым голосом спросил Волчок.
- Нормально.
- Летаете?
- Угу.
- Наверно, костят меня?
- Нет, жалеют.
Волчок лежал в отдельной палате, и возле него круглосуточно дежурила медсестра. Когда к нему приходили товарищи, она предупреждала, чтобы не утомляли его разговорами, и ревностно следила, выполняется ли ее просьба. Самым желанным посетителем, на которого можно положиться, она считала Волобуева - умеет молчать. Зато с Суматохиным глаз да глаз нужен. С три короба наговорит: "Сестричка, милая, буду нем как рыба!", а чуть отлучишься - закипел, расшумелся. Неуравновешенный какой-то…
Медсестра взяла со стола графин и пошла за водой, решив про себя: "Не буду им мешать".
Едва дверь за ней закрылась, Волчок преобразился. Куда девалось его напускное безразличие!
- Жора, я сегодня всю ночь не спал. Думал…
- О чем?
- Неужели все? Неужели отлетался?
Волобуев усмехнулся:
- Лепет.
- Если так… - Волчок сделал попытку привстать, но рука его подвернулась, и он бессильно опустил голову. Глаза его наполнились слезами. - Лучше б и я вместе с самолетом…
- Хватит! - оборвал Волобуев. - Человек не дешевле железа.
- Без неба - разве это жизнь?
Волобуев нахмурился:
- Что ты в жизни понимаешь?
- Теперь начинаю понимать.
- Вот то-то…
Валерий немного помолчал.
- Вам-то что, вы в таких переделках небось не бывали.
- Да уж где нам! - лениво процедил Волобуев.
- И все-таки, - горячился Валерий, - неужели с вами никогда не было никаких ЧП?
- Да вспоминать об этом…
Медсестра принесла графин, поправила на тумбочке салфетку, посмотрела на Волобуева:
- Вы еще тут помолчите, а я в магазин сбегаю, ладно?
- Хорошо.
Валерий поерзал на кровати.
- А все-таки я вам не верю. Я видел вашу летную книжку. В разделе "Летные происшествия" написано: "Авария".
- Было, - протянул Волобуев.
- Расскажите.
- Неинтересно.
- Скучный вы человек! - Волчок обиженно отвернулся.
- Ладно, - помолчав, сказал Волобуев, - все равно медсестру ждать. С курсантом горели.
- Горели? Как?
- Обычно. Дым. Огонь.
- Ну а дальше?
Волобуев, казалось, не слышал.
- Закурить бы…
Волчок безнадежно махнул рукой:
- Иди ты, Жора, домой. Молчать мне и без тебя тошно. Лежишь здесь, как в могиле…
- Ну ладно, слушай. Летим мы, значит, в зону, скребем высоту. Когда смотрю: горит лампа "Пожар". Да вдобавок и температура подскочила. Сделали змейку - за хвостом дымище. Что делать? Докладываем руководителю полетов, а с земли нам командуют: выключить двигатель и покинуть самолет.
- Я бы лучше на вынужденную пошел! - перебил Волчок.
- Вот… Выключили мы, значит, движок. Спрашиваю: "Что ж ты не прыгаешь?" А он: "Катапульта отказала". Это уж позже по обломкам обнаружили, что техник забыл предохранительную чеку вытащить. Ну а тогда медлить было некогда - пошли на вынужденную. Не оставлять же курсанта одного на погибель. Управление беру на себя, да только из второй кабины обзор - сам знаешь. "Сбрось фонарь", - приказываю, а сам все внимание - как бы самолет на поле приладить. Приладить-то я его приладил, да не совсем удачно: канава подвела. Полный капот! Перевернулись, горим. Висим вниз головой. "Жив?" - спрашиваю. "Жив, а как вылезти?"
"Ты фонарь, - спрашиваю, - сбросил?" - "Нет", - "Ну и молодец. Гореть вместе будем". Керосин льется, дым, гарь. Сейчас, думаю, как ахнет! Помощи ждать неоткуда - когда еще люди подъедут! Одни головешки останутся. Начал я потихоньку свой фонарь открывать, а он - ни туда ни сюда. Перекосило. Ну тут я и разозлился! Ах ты, черт! На земле погибать? Как рванул фонарь! Вылез. Смотрю: хвост самолета горит, огонь уже к задней кабине подбирается. Надо скорей курсанта вызволять. А как? Был хотя бы топор. Спасибо, булыжник под рукой оказался. Схватил его и давай колотить по плексигласу. Разбил. Выкрашиваю дырку в фонаре. Все руки искромсал - кровища. Под ногами керосин. Вот-вот произойдет взрыв. От дыма задыхаюсь, да и у курсанта, смотрю, голова болтается. Как я его выволок, до сих пор не понимаю. Схватил в охапку - он совсем мальчишка, - и ходу от самолета! Только отбежал - как ахнет!
- Взорвался все-таки?
- На мелкие куски.
- Повезло вам.
- Еще как! - Волобуев разговорился, глаза его смеялись, на лице заиграла улыбка. - А дальше уже комедия пошла. Лежим это мы с курсантом у кустиков, ждем, когда за нами с аэродрома подъедут - я ведь успел сообщить, куда садился. Смешно. Оба чумазые, куртки изодраны. А в теле такая слабость - руки не поднять. Видим, санитарная машина подъезжает, а самолет уже догорает. Первым выскочил мой комэск, фуражку с головы - и об землю. Молчат. А меня смех разобрал: над живыми шапки снимают…
- Чему вы смеетесь? - раздался голос Аргунова.
Волобуев оглянулся:
- А, это ты, Андрюха!
- Андрей Николаевич! - обрадовался Волчок и попытался привстать.
Но Аргунов удержал его:
- Лежи, лежи. Так о чем речь?
- Да вот, вспоминаем… - Волобуев опять сделался неразговорчивым.
- А как курсант? - поинтересовался Валера. - Наверное, после этого он уже не летал?
- Полковника Клевцова помнишь?
- Кому мы тогда самолеты перегоняли?
- Ага. Вот он-то и был тот курсант. А ты - отлетался, отлетался!
Аргунов перевел взгляд с Волобуева на Волчка, покачал головой:
- Ты мне брось такие слова. Паникер. У тебя сейчас одна задача: поменьше обо всем думать. А ты тоже молодец, Георгий Маркович, рассказываешь всякие страсти.
- Какие страсти? - слабо оправдывался Волобуев. - Что он, красная девица? Между прочим, курсант Клевцов больше трех месяцев в госпитале после того случая провалялся, а ничего - оклемался. Зато сейчас какой ас! Полком командует!
- Бравый полковник, - подтвердил Андрей. - Жаль, не удалось с ним тогда после перегона посидеть.
- Еще встретимся, какие наши годы, - сказал Волобуев. - Я слышал краем уха, что первую партию новых машин будем поставлять ему. Это правда, Андрей?
Аргунов хитровато прищурился:
- Откуда у тебя такие сведения?
- Да так… - неопределенно пожал плечами Волобуев. - Земля слухом полнится.
Волчок снова заволновался.
- Много у вас работы? - спросил он.
- Хватает. Да ты не беспокойся, и на твою долю останется, главное - выздоравливай, - успокоил его Аргунов.
- А признайтесь, Андрей Николаевич, здорово вам за меня влетело?
Аргунов быстро взглянул на Волобуева: проговорился? Но тот чуть заметно качнул головой.
- Да ты что, Валерий? Ничуть мне за тебя не влетело.
- И Денисюку ничего?
- Ну, пожурили малость…
- А я так переживал…
- Тебе сейчас только этого не хватает - за других переживать…
Волчок отвернулся к стене и долго молчал. Может, заснул? Волобуев начал осторожно продвигаться к двери. Встал и Аргунов.
- А как там Струев? - спросил Волчок, и в голосе его послышалась еле сдерживаемая обида. - Летает?