- Федя, ты ломишься в открытую дверь, - остановил его Аргунов. - Или ты не понимаешь? Сам темп жизни подстегивает нас. Пока боевой самолет будет проходить через эту классическую схему - он устареет морально. Я, конечно, не оправдываю недоработки в конструкции, но и мы обязаны быть более требовательными к себе, а Волчок этого, к сожалению, не хотел понимать. Летчик он сильный, а вот для испытателя не совсем созрел. К званию "летчик" приставка "испытатель" не сразу прикладывается.
- Да знаем мы это! И что теперь толковать… Можно по домам?
- Я теперь не командую, - сухо ответил Аргунов. - Может быть, новое начальство нас собрать надумает.
Суматохин рассвирепел:
- Пошел он к дьяволу, этот Струев! Я с ним теперь даже здороваться не стану! И вообще… летать с ним вместе отказываюсь!
- Летать, допустим, не откажешься, не надо пылить. Полеты здесь ни при чем. - Аргунов плечом подтолкнул Суматохина: - Не вешай нос, Федя, жизнь ведь не остановилась.
- В самом деле, - оживился Волобуев. - А ты чего раскис, Володька? Да бог с ней, с этой работой, другую подыщем!
Денисюк, оглядывающий аэродром, самолеты, ангар, обернулся:
- Разве в этом дело? Без работы, разумеется, не останусь… - Не договорив, пошел быстрыми шагами.
Суматохин хотел догнать его, но Аргунов остановил:
- Не надо. У него и без того муторно на душе. Пусть побудет один.
22
Простившись с друзьями, Андрей пешком отправился домой через городской парк. Шел, ничего не замечая вокруг себя. Перед его глазами, как в кошмарном сне, стояло видение: осенним листом падающий самолет… Он мог поклясться, что истребитель и в самом деле падал, как лист, медленно и плавно, хотя на самом деле скорость была сумасшедшая…
"Не думать об этом, не думать!" Он старался как-то отвлечься от навязчивых, тягостных мыслей и не мог.
Под ногами что-то заскрипело. Снег! А он, оказывается, и не заметил, что пришла зима. Деревья стояли, отягченные инеем, над ними ярко и густо горели в морозном воздухе звезды. А на душе было пусто и темно. Странное безразличие овладело им и горечь, горечь… Куда податься? Сходить бы в больницу к Валере, но к нему никого не пускают. И лежит он там один и, может быть, смотрит в окно на те же самые звезды…
Страшно хотелось курить, но сигареты, как назло, кончились. "А не бросить ли к черту вообще это курево? Ведь давно собирался… Нет, только не сегодня…"
Домой идти не хотелось: начнутся расспросы, что да как… Вспомнился вчерашний разговор. Если его, конечно, можно назвать разговором…
Андрей пришел домой поздно, когда уже все спали. Есть не стал, лишь выпил стакан холодного чая. Потом на цыпочках подошел к дверям комнаты дочери, заглянул в нее. За окном плыла луна и, наверное, тревожила своим светом Ольгу: она неспокойно металась на кровати.
Андрей прошел к окну и наглухо задернул штору. В комнате сразу стало темно, и Ольга успокоилась. Он постоял над ней, смутно различая белеющее на подушке лицо, подобрал свесившуюся с кровати руку: "Спи, и пусть тебе привидится сегодня хороший сон…" Лишь после этого отправился к себе в спальню. Лариса не спала.
- Где ты был? - встретила она его упреком.
- Как - где? - расстегивая рубашку, переспросил он.
- Вот именно, где! Другие мужья как мужья, вовремя уходят, вовремя приходят, а у меня не муж, а государственный деятель. Министр без портфеля!
- Угомонись, что на тебя сегодня нашло?
- А то! Посадил в четырех стенах - сиди! В домработницу превратил. А меня такая жизнь не устраивает. Не устраивает, понял?
Андрей медленно стягивал через голову майку. К подобным вспышкам Ларисы он уже привык и всегда старался отмолчаться. Но на этот раз будто кто подтолкнул его.
- Какая жизнь тебя устраивает? - вполголоса спросил он.
- Не хочу сидеть дома!
- Так не сиди. Ходи в кино, в театр - я тебе, по-моему, не запрещаю.
- Работать хочу!
- Но ведь ты сама ушла с работы.
- Мне надоело быть на побегушках!
- Пошла бы в другое место.
- Куда? Куда я пойду? Тебе, конечно, легко так говорить, а что я умею? Что?
- Почему же ты меня в этом упрекаешь?
- Я не упрекаю… Об институте мечтала… А теперь кто я? Кто?
- Жена, - сказал Аргунов.
- Он еще шутит! Не мог собственную жену на приличное место устроить…
- Слушай, Лариса, - он старался унять раздражение и не мог, - я не отдел кадров и устраивать никого никуда не собираюсь. Но можешь ты наконец понять и мое состояние! Можешь понять, что и мне не сладко! На работе нервотрепка, домой придешь - то же самое.
Лариса нервно рассмеялась:
- А все потому, что ты тряпка… Да-да! Ты распустил своих летчиков, вот они и хулиганят в воздухе. Ты никогда не делишься со мной, а я все равно все знаю. Другие все рассказывают своим женам! А ты как бирюк! И вот попомни мое слово: выгонят тебя с работы! Как пить дать выгонят!
Стиснув зубы, Андрей молча плюхнулся в кровать. Лечь, заснуть, забыться!
Сон долго не приходил. Андрей ворочался, укрывался подушкой, пробовал считать, сбивался, опять считал, мысли путались, перескакивали с одного на другое. Сказалось напряжение последних дней, а тут еще и Лариса со своими причудами… "Брошу все к чертовой матери! Уеду!.. Куда? Куда ты уедешь? К отцу на пасеку. Будем рыбу ловить да уху варить. Но нет, от себя не убежишь, ни на какой пасеке не отсидишься…"
После того страшного случая, разыгравшегося прямо на его глазах, и до сегодняшнего дня он еще крепился, но вот минуло это сумбурное собрание, на котором позиция аварийной комиссии ему показалась какой-то странной, а выводы совсем уж непонятными - и Андрея будто выбило из седла.
Нет, оправданий себе Аргунов не искал: кто-то ведь должен же понести наказание! Но горько было другое: до истины так и не добрались. Комиссию интересовали факты, и только факты. А моральная сторона дела? Что, в конце концов, предшествовало нарушению задания испытателем. Разве не знал тот же Востриков, кто всячески потворствует Волчку на его скользкой дорожке? Разве не отстранял Струева от полетов директор?
А комиссии что? Ей бы фактов побольше.
"А, хватит об этом! - махнул рукой Андрей. - Спать. Спать. Завтра трудный день. Надо во всем разобраться, со всеми поговорить. Аварию будут разбирать на собрании…"
Андрей возвращался со службы поздно.
У подъезда своего дома он заметил худенькую фигурку - Ольга. Она нервно прохаживалась перед дверью, кутаясь в большой пуховый платок.
- Ты почему здесь? - удивился он.
- Тебя жду.
- А что случилось?
- Папа, ты только не пугайся, - сказала Ольга и прижалась головой к его груди, - тетю Ларису в больницу увезли.
- А что с ней?
- Как что? Ты вроде маленький… Не понимаешь.
- Но ведь еще рано! - воскликнул Андрей.
- Врач сказала: преждевременные.
- Но почему, почему?
- Она так нервничала… Звонила на ЛИС. Собрание давно кончилось, а тебя все нет и нет…
- Тьфу, черт бы меня побрал!
Ему стало стыдно, нестерпимо стыдно за свое поведение. Он готов был сквозь землю провалиться.
- А куда ее увезли?
- Как - куда? В роддом…
Андрей резко повернулся и побежал обратно к остановке автобуса.
- Папа, ты куда? Туда ж не пускают! Я уже ходила… Сказали: справляйтесь по телефону…
По телефону ответили, что пока ничего определенного сказать не могут. Ждите.
Ольга помогла отцу снять куртку, расшнуровала ботинки.
- Ложись отдохни, папа.
- Какое тут - отдохни?
- А что у тебя, на работе неприятности?
- Да ну их! - Андрей махнул рукой. - Там каждый день то одно, то другое…
- А как Волчок?
- Понемножку поправляется.
Ольга подошла к отцу, погладила его по волосам:
- Вот и прекрасно, а все остальное…
Андрей покраснел: собственная дочь его утешает.
- Ну ладно, ты иди спать, ведь завтра рано в школу.
- Могу же я пропустить хоть один денечек?..
- Зачем?
- А к тете Ларисе? Ты ж опять уйдешь на целый день…
- Не волнуйся, не уйду. Спи спокойно.
Всю ночь через полчаса Андрей звонил в роддом, но выслушивал каждый раз неизменное:
- Ждите.
Заснул только под утро. И тогда Лариса сама к нему пришла, улыбающаяся, счастливая. С ее загорелого тела стекали капельки воды, будто она только что вышла из моря. Андрей тянул к ней руки и просил:
- Подойди, подойди ко мне, не бойся.
- А вот это? - смеялась Лариса и протягивала ему портрет в черной рамке. А с портрета, как живая, смотрела Светлана и тоже смеялась…
Разбудил его настойчивый, долгий телефонный звонок.
- Ты еще дома? - раздался в трубке голос Феди Суматохина.
- Угу! - Андрей взглянул на часы, которые так и не снял с руки. Было без четверти десять.
- Тут новое начальство собирается совещание проводить, - с иронией в голосе сообщил Федя, - организационное…
- Сейчас приду… Хотя… А без меня нельзя?
- Ты что? - воскликнул Суматохин. - Как это - без тебя? Хочешь, я за тобой подскочу?
- Давай.
Андрей взял с туалетного столика бритву, подошел к зеркалу. Оглядев свое заросшее лицо, грустно усмехнулся; "Сдал ты, батенька, сдал".
Выглядел он действительно плохо. От серых, с прожелтью, глаз разбегались к седоватым, точно присыпанным пеплом вискам частые морщины, а от прямого носа к краешкам твердо сжатых губ тянулись две глубокие, как рытвины, складки, придавая его лицу угрюмое выражение.
"А еще хочешь, чтоб тебя любили…" Внезапно он вспомнил о Ларисе: "Батюшки, совсем замотался… Забыл, что жена рожает…"
Он позвонил в роддом, ему тотчас же ответили:
- Ждите.
- Но сколько же можно ждать? - возмутился он.
- А как фамилия вашей жены?
- Аргунова. Лариса.
В трубке долго молчали: видно, сестра ходила за справкой.
- Аргунова? Я же сказала, что еще не родила. А может, и совсем не родит.
- Как это? - испугался Андрей.
- Но у нее же преждевременные. А теперь схватки прекратились.
- Почему? - допытывался Андрей.
- Папаша, - засмеялась сестра, - это же хорошо! И что вы так, ей-богу?.. Значит, родит вовремя. А вы волнуетесь…
- Мне можно навестить жену? - спросил Аргунов.
- Ни в коем случае! - Сестра снова тихонько рассмеялась: - Как вы не можете понять, что ей сейчас не до вас! Мужья называются…
Андрей положил трубку и выглянул в окно: у подъезда уже стояла темно-вишневая "Волга" Феди Суматохина.
23
Струев сидел за письменным столом штурманской и терпеливо ждал, пока соберутся все.
Он видел холод и отчуждение своих товарищей, но не понимал их. В чем, собственно, его вина? В том, что его назначили шеф-пилотом? Ну не его, так назначили бы Суматохина или Волобуева: свято место пусто не бывает. Кто-то ведь должен нести нелегкий крест заместителя начальника ЛИС по летной части. Судьба остановила свой выбор на нем, Струеве. Чем же он виноват перед товарищами? Конечно, на этом месте хотел бы оказаться Федя Суматохин. Но ведь начальству-то видней, кого назначать.
Лев Сергеевич вскинул руку, посмотрел на часы, которые он носил на тыльной стороне запястья: да, запаздывают. Ну и дисциплина!.. Ничего, ничего, он наведет здесь порядок. Дайте только срок. Он всех приберет к рукам: и Суматохина, и Волобуева, и Аргунова… Вот Валеру жаль. Эх, Валера…
Поначалу Лев Сергеевич был твердо убежден, что в аварии целиком виноват сам Волчок: самолет хоть и сыроват немного, но на то, как говорится, и щука, чтоб карась не дремал. Но постепенно, слушая на собрании выступающих, он изменил свое мнение. Действительно, на кой дьявол нужна в строевых частях такая машина, которая даже при незначительной ошибке летчика на пилотаже может привести к срыву в штопор? Надежность боевой техники - вот самое главное!
И за надежность он, Струев, будет бороться, будет нещадно пресекать расхлябанность подчиненных в любых ее проявлениях. Он покончит на ЛИС с благодушием. Конечно, у каждого свое самолюбие, свой гонор, но ради такого дела надо поступиться всем.
Снова вспомнился Волчок. Жаль его. Очень жаль. Если и выживет, то останется калекой. Путь в небо ему заказан. А ведь случись это в зоне - он прыгнул бы… Машина, если уж на то пошло, - металл. Зато сам был бы здоров. И летал бы себе на здоровье!
Наконец все собрались, и Струев открыл совещание. Он встал, медленным взглядом обвел присутствующих.
- Я собрал вас, чтобы посоветоваться по ряду наболевших вопросов, - начал он, продолжая ощупывать глазами каждого. На какой-то миг натолкнулся на твердый непроницаемый взгляд Аргунова и торопливо перескочил дальше. И, как бы беря реванш за мимолетную робость, Струев заговорил жестко, отрывисто: - В работе ЛИС накопилось немало мусора, и его надо выгребать сообща. Прошу высказаться с предложениями и рекомендациями. Все вы люди здравомыслящие, каждый соответствует своей должности. Недостатки, которые отметила комиссия, вам прекрасно известны. Кто хочет высказаться?
- Я, - подал голос Суматохин.
- Пожалуйста.
- Прежде чем мы начнем выгребать мусор, как ты выразился, ты должен нам ответить: что ты сделал с Валеркой?
Струев криво усмехнулся:
- Я? А при чем здесь я? Ты что, не был на собрании?
- Был, - ответил Суматохин, - сидел напротив тебя и все думал: заговорит в тебе совесть или нет? Не заговорила.
- И теперь ты должен нам ответить… - это уже вступил в разговор Волобуев.
Но Струев не дал ему договорить:
- Что это? Суд?
- Да, если хочешь. Суд товарищей.
Суматохин подскочил к столу, за которым сидел Струев. Казалось, он сейчас кинется на него.
Андрей сделал предостерегающий жест.
- Погоди, Андрей! - Суматохин жег глазами Струева: - Не ты ли старался удивить всех, не ты ли занимался показухой? Ты на это и Валерку подбил! Вспомнил? Или память коротка? А теперь все шишки на Аргунова да на Денисюка!
- Тормози! - Струев поморщился. - Никто на Аргунова шишек не валил. И не время сейчас разбирательством заниматься. Надо наметить дальнейший план нашей работы…
- А пошел ты со своим планом! Ты чуть не угробил человека, а судить тебя, подлеца, нельзя…
- А я ведь могу и обидеться, - тихо, но отчетливо проговорил Струев. - Ты, Федя, говори, да не заговаривайся. Почему это я должен отвечать за Волчка? Что, у него своего ума не было?
- А почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? - вскипел и Волобуев. - Он, слава богу, жив!
- Вот и прекрасно! - ответил Струев. - Представляю, что бы вы со мной сделали, если б он погиб… Вернется Волчок из больницы, сам все расскажет. А ваш суд я не признаю, понятно? И хватит разводить базар! Я не потерплю, чтоб у нас на ЛИС… - Он твердо, в упор, поглядел на Аргунова. - Так что придется вам всем, - он подчеркнул это "всем", - приспособиться к иному стилю руководства. А сейчас - по местам! Работа не ждет.
Испытателям сверхзвуковых истребителей приходится выполнять самые разнообразные задания - от высшего пилотажа и "прыжков" на потолок до длительных полетов на предельную дальность. Приходится стрелять из пушек и ракет, отрабатывать самые различные перехваты, а когда в этом назревала необходимость, и перегонять самолеты в боевые полки.
Федор Суматохин не умел летать ровно. Да он и не признавал таких полетов, где все должно быть как по ниточке: чтобы стрелки пилотажных приборов стояли как вкопанные, чтобы никакой перегрузки не было и чтобы лишь двигатель напоминал, что ты в воздухе, а не на земле. Не любил он маршрутные полеты, особенно на выработку топлива. Иногда Федор клянчил у Волобуева:
- Жора, сходи вместо меня по маршруту, а? Ну что тебе стоит?
Волобуев обычно не отказывался, да и как откажешь Суматохину, который хотя и взрывчат натурой, но друг надежный, никогда не подведет.
Суматохин мрачно ходил с кием вокруг бильярдного стола и с ожесточенностью вгонял в лузы шары. Волобуев только что вернулся из полета и сидел, развалившись на диване, в ожидании, когда его самолет подготовят к очередному заданию.
- Что невеселый? - спросил он у Суматохина.
Тот отмахнулся:
- Посмотрел бы я на тебя, как бы ты веселился, если б тебе пришлось лететь вместе со Струевым…
- Уж я бы его покатал!.. - сквозь зубы процедил Волобуев.
- Ну и я покатаю!
В это время по селектору прозвучало:
- Федор Иванович, ваша машина к полету готова!
Суматохин рванулся к двери.
Аргунов, слышавший этот разговор, поспешил за Суматохиным. Он нагнал его у диспетчерской:
- Федя, давай я вместо тебя слетаю.
- Это еще зачем?
- Боюсь, нервишки у тебя…
- Ничего, выдержат!
- Ну, смотри…
Обычно, когда предстояло лететь на спарке, испытатели шли вместе переодеваться, вместе заходили в диспетчерскую, вместе торопились на стоянку.
Струев переоделся и ушел к самолету раньше. Впрочем, Суматохин не огорчился. Чем шагать рядом, слышать его тяжелое дыхание и видеть, как Струев морщит, будто чем-то недовольный, свой нос, - лучше уж одному!
В Струеве Федора раздражало все: и пятна на шее, когда тот был не в духе, и привычка тяжко вздыхать, и даже его уши, маленькие, точно обкусанные сверху. А с тех пор как Струева "водрузили на коня", как с горечью шутил Волобуев, у него даже манера говорить изменилась - теперь он выражал свои мысли подчеркнуто неторопливо, обдумывая каждое слово, как бы остерегаясь, что его могут, не дай бог, поправить.
Суматохин от негодования скрипел зубами.
Аргунов тоже все видел - чересчур заносит Струева, - но понимал: в данной ситуации обижаться на него не стоит.
- Побереги, Федя, свои нервы для особого случая в полете, - успокаивал он Суматохина.
- Это и есть особый случай! - кипятился Федор. - Особый случай в жизни! Как ты, Андрей, можешь быть таким хладнокровным? Ведь Струев, чуть что, как прокурор: в Воздушном кодексе, параграф такой-то, страница такая-то, сказано… И давай молоть языком! А вы с Жоркой словно воды в рот набрали. Эх, перевелись летчики!
Такие взрывы у Суматохина в последнее время повторялись все чаще. А сегодня он так и заявил Аргунову:
- Уйду я от вас! Брошу директору на стол заявление - и на все четыре стороны!
- Успокойся, - сказал ему Андрей. - Никуда ты не уйдешь.
Федор еще издалека увидел, как Струев медленно, со значимостью, поднимался по стремянке, как он занес через борт ногу, будто позируя перед объективом, как неторопливо сел, позволяя механику привязать его ремнями.
"Посиди, посиди, дружок! - злорадно думал Суматохин, приближаясь к самолету. - Ты хоть и начальник, а командир-то экипажа на этой спарке я…"
Он выслушал доклад механика о готовности самолета к полету, и хотя не в его обычае было справляться о заправке горюче-смазочными материалами, однако, чтобы "потянуть резину", спросил нарочито громко ("Пусть Лев Сергеевич знает, какой я пунктуальный"):
- Какая заправка?
Механик удивленно посмотрел на испытателя:
- Полная, Федор Иванович.
- А сколько масла?
- Под завязку.
- А ну открой пробку.