"Хоть один делом занимается", - подумал Востриков, оглядывая его стройную, подтянутую фигуру. Черный костюм, ослепительной белизны рубашка, манжеты с золочеными запонками, широкий, модный галстук.
Начальника ЛИС приводила в восхищение аккуратность этого испытателя, который приходил на работу, как на какой-нибудь прием.
Он и в воздухе был безупречен, этот Струев! Иногда, правда, любил щегольнуть у всех на глазах, над аэродромом, но это, пожалуй, не такой уж тяжкий грех. Во всем же остальном… настоящий тип современного испытателя! Джентльмен на земле, дьявол в воздухе!
Востриков подошел к Струеву и поздоровался за руку:
- Как спали, Лев Сергеевич?
- Как всегда, отлично! - Струев снисходительно улыбнулся. - А вы?
- Прескверно. У меня всегда к непогоде ногу ломит… - Востриков снял очки, тщательно их протер, положил в карман и вдруг быстро спросил: - Так и будем отсиживаться?
- А мы не отсиживаемся, мы работаем, - ответил за всех Суматохин и по-свойски улыбнулся начальнику ЛИС, - нам бы спецовочку, Семен Иванович.
- Какую еще спецовочку?
- Нарукавники, чтоб локти не протирались, когда в домино дуемся.
- Юморист, - обронил Востриков и опустился на стул, - а мне от вашего юмора… - Он покрутил шеей, будто пытаясь вылезти из тесного воротничка. Сказал просительно: - Неужели среди вас не найдется ни одного смелого летчика, а? Вот, скажем, вы, Георгий Маркович…
Волобуев даже привстал от негодования:
- Я? Да я хоть сейчас!
Забросив в угол кий, он поднялся над маленьким Востриковым, как великан над карликом.
- Да мне одно только слово!..
Тут он взглянул на Аргунова и осекся.
- А как Андрей Николаевич?
- Сегодня Андрей Николаевич не может за вас решать, - поспешил успокоить его Востриков, - это дело добровольное. Сам он не хочет лететь, а другим запретить…
- Как это не хочет? - закипел Суматохин. - Не было еще такого случая, чтоб Аргунов не хотел летать! Нельзя? Это другой коленкор… И раз Аргунов говорит "нет", это и значит нет!
- А вы, Лев Сергеевич?
Своими маленькими острыми глазками Востриков ел Струева, молил его: "Ну не откажи! Я же верю в тебя! Верю!"
И Струев понял его, равнодушно пожал плечами:
- Мне-то что, была бы команда.
Обрадованный Востриков поднял телефонную трубку:
- Наташа, немедленно полетный лист Струеву!
- Так ведь погода…
- Вам нужно повторить приказание? - И, резко выпрямившись, Востриков вышел из зала.
За ним потянулись и остальные: Струев, руководитель полетов, оператор слепой посадки, планшетист. Остались только трое: Аргунов, Суматохин и Волобуев.
- Вот тебе и конституция с хреном, - подытожил Суматохин.
- Да пошел ты со своей конституцией! Смотри вон - дождь!
По стеклу забарабанили резкие капли. В одну минуту окно заволокло пеленой, помутнело.
Аргунов молчал. Лишь губы побелели от напряжения.
"Да, Востриков пошел ва-банк, - размышлял он, - и это впервые. Случались и раньше стычки - работа есть работа, - но чтобы так… Сколько аварий и катастроф произошло в авиации только из-за нарушения правил полетов! Верно говорят: наставление для летчиков написано кровью. Хорошо, если все хорошо кончится…"
Его мысли прервал грохот взревевшей турбины. Все бросились к окну.
По блестящей бетонированной полосе аэродрома, как глиссер по воде, несся взлетающий истребитель, а за ним катился белый клуб водяных брызг и пара. Едва оторвавшись, самолет тут же исчез за серой завесой дождя. Только оглушительный рев медленно затихал где-то в глубине небесной бездны.
- Ну и хвастун этот Струев! - произнес наконец Суматохин. - Захотел показать, дескать, кто я…
- Помолчи, - попросил его Аргунов, - сейчас нужно думать о том, как ему помочь.
Он в изнеможении опустился в низкое кресло.
А дождь, словно взбешенный дерзостью взлета, приударил еще сильнее. По бетонке, по земле, по белым самолетам били наотмашь косые струи. Люди, только что проводившие в полет машину, застигнутые врасплох, бежали прятаться кто куда. Стекла окон совсем залило, и уже нельзя было разобрать, что творится на улице. В зале наступил зловещий полумрак.
Никто не заметил, как тихонько, бочком, в дверь протиснулся Востриков и остановился позади испытателей, пытаясь разглядеть что-нибудь за окном.
- Ну что? - спросил он.
Аргунов обернулся, увидел за стекляшками очков его растерянные глаза, промолчал.
Молчал и Струев. В динамике, подвешенном у выхода, раздавалось только слабое потрескивание.
Востриков наклонился над селектором:
- Денисюк, почему молчит Струев?
- А вы хотите, чтобы он анекдоты рассказывал? - отозвался руководитель полетов Денисюк. - Так ему сейчас не до этого: пробивает облака!
- Запросите его! - повысил голос Востриков.
- Понял, - отозвался Денисюк, и в динамике раздалось: - 108-й, как слышите?
- Не мешайте! - прикрикнул Струев.
"Всем не сладко!" - подумал Аргунов. Он понимал, что в такие минуты нельзя мешать руководителю полетов, и все же спросил по селектору:
- Володя, на запасных аэродромах погода есть?
- Только на "Граните", но и там низкая облачность. Вот-вот грянет дождь.
С минуту Аргунов покусывал губы, принимал решение. Востриков с надеждой смотрел на своего заместителя.
- Может, вернуть его? - неуверенно спросил он.
- Куда возвращать? Чтобы угробить его здесь? - Аргунов снова склонился над селектором: - Володя, немедленно посылай Струева на запасной, пока и там не накрыло!
- Понял.
- 108-й, вам курс на "Гранит", - послышалось в динамике.
- Чего я там потерял, буду садиться дома!
Аргунов пожалел, что в руках у него нет микрофона, он бы сейчас сказал этому строптивцу!
- Я на СКП! - бросил он уже на ходу, выбегая из летного зала.
Вскоре в микрофоне раздался его едва сдерживаемый от гнева и возмущения голос:
- 108-й, почему разводите базар?! Немедленно садитесь куда вам приказано!
Через четверть часа позвонили, что на запасном аэродроме тоже начался ливень. Но к этому моменту самолет уже заруливал на стоянку "Гранита".
2
Андрей возвращался домой пешком. Хотелось побыть одному, подумать над тем, что же сегодня произошло. Впервые с ним, старшим летчиком-испытателем, не посчитались. Впервые… А ведь раньше к его слову прислушивались. И ведущий инженер по летным испытаниям, и начальник ЛИС, и даже директор завода Копытин. И, конечно же, летчики, для которых он был и командиром, и товарищем.
На заводе Аргунова уважали - прежде всего за его исследовательскую струнку. Когда он обнаруживал в испытательном полете дефекты, то не ограничивался лишь заполнением дефектной ведомости (я, мол, их обнаружил, а вы ищите дальше), а сам охотно подключался к выяснению их причин. Допоздна просиживал он вместе с инженерами, охотно вникал в лабиринты схем, искал, анализировал, сопоставлял и нередко подсказывал правильное решение.
Особые случаи в полете… Сколько было их у Аргунова за его летную жизнь! Ему же помнились лишь полные драматизма моменты: останавливался в воздухе двигатель, возникал на борту пожар, заклинивало рули… Эти случаи закаляли волю, вырабатывали выдержку, хладнокровие, а наряду с этим и осторожность. Но это не означало, что Аргунов заставлял себя летать "блинчиком". Летал он по-истребительски, с размахом, но не бесшабашно, как это зачастую делал, например, Струев. С машиной, особенно новой, надо всегда обращаться на "вы" - таково непреложное правило в авиации.
Востриков же сегодня нарушил все законы, расписанные в наставлении. Хорошо еще, что все обошлось благополучно. И Аргунов был даже чуточку рад, что Востриков наконец-то убедился, к чему может привести самонадеянность. И задание Струев не выполнил, и столько напряженных минут пришлось всем пережить!..
Распогодилось. Тучи наконец уползли, солнечные потоки хлынули с неба. Лужи обволакивались легкой, прозрачной дымкой. По ним, радуясь дождю, с ошалелым гиком носилась босоногая ребятня. Оживленно переругивались меж собой воробьи, спеша и оглядываясь, купались в парной воде.
Сейчас бы только летать и летать, но у Вострикова сдали нервы. Приказав вернуть Струева с запасного аэродрома, он распустил людей по домам.
"Ну, с Востриковым все ясно, - думал Андрей, - но почему полетел Струев? Захотел показать себя? Покрасоваться? Но перед кем?" На ЛИС и так знают, что он за летчик. Хотел досадить ему, Аргунову? Зачем? И за что? Ведь он всегда к Струеву хорошо относился. Уважал его за смелость и находчивость, восхищался его умом и начитанностью. Правда, сердечной теплоты не было, как к Феде Суматохину или Жоре Волобуеву… Но не всем же быть друзьями, можно оставаться и просто товарищами. Он хорошо относился к Струеву и где-то лишь в глубине души питал к нему неприязнь. Наверное, всему виной один случай…
Возвращались они с полетов. Шли уставшие, опустошенные, и вдруг Струев предложил:
- Давай, Андрей, зайдем ко мне, посидим, выпьем…
- Ты ведь не пьешь…
- Кофейку, кофейку. Посмотришь, какая у меня библиотека.
В квартире у Льва чистота и порядок. Блестит полированная мебель. Радужно переливается хрусталь. А на полках книги, книги, книги.
- Собираю только редкие подписные издания, - похвастался Струев. - Видишь, серия "Всемирная литература"?
Кроме книг на полках стояли и модели самолетов из алюминия, из плексигласа, из нержавеющей стали.
- Коллекционирую также и модели самолетов, - пояснил Струев, - но не всякие, а только те, на которых летал. Жаль, что таких всего лишь пятнадцать. - Его взгляд остановился на маленькой изящной модельке Як-11: - Видишь, сам вылил из алюминия. - Он повертел в руках блестящий, гладко отполированный самолетик. - Подумать только, вот этот маленький учебно-тренировочный истребитель чуть мне летную карьеру не испортил.
- Как это? - поинтересовался Аргунов.
- А, и вспоминать не хочется.
- Ну а все же?
- Да, понимаешь, только научился летать - и вдруг авария. Зазевался при посадке - угробил самолет.
- И как же это тебе сошло с рук?
- Простили. Начальник училища хорошим мужиком оказался. Пожалел меня. Дескать, что взять с курсанта: молодо-зелено. Правда, и мне пришлось применить некоторую хитрость.
- Какую?
- Да что об этом вспоминать? Главное - остался в авиации!
…Сейчас Аргунов вспомнил об этом разговоре, и ему стало как-то не по себе. Может, и сегодня Струев схитрил? Но для чего, Андрей не мог понять. "Может, он на мое место метит?.. А, пропадите вы все пропадом! - решил Аргунов. - Пойду-ка я в отпуск и махну в Ташкент. Давно ведь собирался. И дочку с собой возьму. Хорошо небось там - тепло уже".
От этой мысли и на душе у него словно потеплело. Андрей прибавил шагу, и кожаная куртка весело заскрипела на нем.
Кожанка… Незатейливая, но удивительно удобная куртка из выделанной добротной кожи. Плотная, как пуленепробиваемый жилет, облитая глянцем, она кочевала от шоферов к комиссарам, от комиссаров к летчикам, пока окончательно не закрепилась за ними.
Коричневая теплая кожанка. Она - всего лишь рабочая спецовка, назначение которой защищать тело от возможных пожаров на борту самолета, а расставаться с нею жалко и на земле.
Как в свою профессию, так и в куртку вжился Андрей, ведь она, эта куртка, свидетель его каждодневных свиданий с небом.
Торопиться было некуда: дома его никто не ждал. И вот он шагал, большой, размашистый, а из-под густых рыжеватых бровей, точно отражая свежую зелень травы, зеленели добродушные глаза. Они словно впитывали в себя свежесть обновления, когда проливным, щедрым дождем с крыш домов и с листьев деревьев смыта пыль, а воздух прозрачен, словно профильтрованный, и пахнет озоном, и торопливые ручьи по-весеннему бурны и говорливы.
После аэродромного гула и рева хорошо шагать расслабившись, ни о чем не думая, идти куда глаза глядят, обозревая весь окружающий мир. А он по-особенному волнующ сегодня. Распласталось над головой беспредельное, промытое дождем небо, солнце заливает землю теплыми лучами, плывут отовсюду медовые запахи садов, хмельное брожение полей, огуречная свежесть водохранилища-моря. Соки бродят по стволам деревьев, сладкой истомой налиты глаза встречных девушек…
И вдруг Аргунов остановился: навстречу шла девушка, чем-то неуловимым напомнившая ему жену Светлану. Может быть, тем, что так же гордо и независимо несла голову с шиньоном пышных светлых волос?
Не понимая, что он делает, Андрей повернулся и пошел вслед за ней. Услышав шаги, девушка обернулась, и он, смутившись, отстал.
Дома было тихо и пусто. Он разделся, прошел в гостиную. Ольгиного портфеля на месте не было - дочь еще не пришла из школы. На столе лежала записка:
"Папка, задержусь в гимнастическом зале. Ужинай один. Беляши в холодильнике. Ольга".
Аргунов постоял, вглядываясь в ровный аккуратный почерк на листке, вырванном из тетради, устало сел на диван и задумался.
Не спешит дочь, роднее дома стала для нее школа. Оно и понятно: на людях, среди друзей и подруг не так чувствуется одиночество. Хотя и дома работы хватает. И моет, и стирает, и готовит. Все успевает! Полная хозяйка. Старается все делать, как мама. В квартире тот же порядок. Даже его любимые беляши приготовила сегодня…
Андрей разогрел их на сковородке, поел. "Ну и Ольга, ну и мастерица! И как у нее ловко получается все, за что бы ни бралась. А ведь всего-навсего тринадцать… При матери все маленькой себя чувствовала, а как пришлось одной… Посмотрела бы на нее Светлана сейчас!"
Он хотел было попробовать часть домашних дел взять на себя, но дочь, увидев, как неловко, косоруко выходит у него это, сказала с удивившей его опекающей снисходительностью: "Папка, занимайся лучше своими делами".
Его делами были полеты. Им он отдавался весь без остатка, как отдаются песне, и на земле еще подолгу оставался во власти неба. На земле он выглядел несколько неуклюже, часто бывал рассеянным и мог пройти, не заметив товарища. И когда его окликали, он изумленно вскидывал голову и виновато произносил: "Извини, брат, замечтался".
Товарищи подначивали:
- Ты у нас как профессор - рассеянный.
- В рассеянности - своя собранность, - шутливо отвечал он.
И только в небе он преображался, потому что небо для него было всем.
Светлана понимала его. Она чутко откликалась на его состояние и делала все, чтобы в полет муж уходил спокойным и счастливым.
Он взглянул на портрет, висевший над столом.
"Ах, Светка, Светка, как рано ты…"
И вдруг отчетливо, будто вчера, перед глазами предстала больничная палата, белее белой подушки лицо Светланы. Губы перекошены от боли. Аргунов сидел рядом с ней и взглядом, полным отчаяния, умолял: "Крепись, родная, крепись…"
Он знал, что положение жены безнадежно. Врачи не скрывали от него страшную тайну - рак. Он понимал, что дни и часы самого близкого и дорогого человека сочтены, и все же не мог примириться с этой мыслью. Как мог, пытался помочь жене. Перед ней он старался быть жизнерадостным, весело рассказывал, что в квартире сделали ремонт, что на кухне стены покрасили в ее любимый голубой цвет, что на балконе уже набухают астры и к ее возвращению домой расцветут. Она смотрела на него, и боль, казалось, отступала. Она пыталась даже улыбнуться - верила.
А в последний день Светлана не узнала мужа. Она лежала безучастная ко всему. Андрей тихо сидел рядом, не решаясь позвать ее, лишь гладил тонкую, иссохшую руку, обтянутую сухой, прозрачной кожей, трогал обручальное кольцо - оно перемещалось свободно - и вспоминал, с каким трудом надела она когда-то это кольцо на палец.
- Света, - наконец решился Андрей, - это я.
- Андрей, - отозвалась она, словно придя издалека - веки ее были сжаты, - Андрей… - ей тяжело давались слова, - будь Ольге… мамой.
- О чем ты говоришь? - приглушенно выдавил он. - Не смей!
Глаза жены открылись - они смотрели спокойно и уже отрешенно. И только грудь прерывисто вздымалась.
Андрей метнулся в коридор:
- Сестра, кислород!
Постепенно дыхание выровнялось. Слабой рукой Светлана попросила убрать маску и тихо сказала:
- Я прожила с тобой хорошую жизнь, Андрюша…
- Не надо, не говори так! Ты еще будешь жить!
Она улыбнулась и попросила:
- Сходи, Андрюша, за соком. Пить хочется. И не торопись, ладно? Я жду.
Она обессиленно прикрыла глаза. Вскоре Андрей появился в палате с большой стеклянной банкой березового сока.
- Света, я принес тебе сок. Бере… - Голос его осекся: белая, словно каменная, простыня укрывала ее с головой.
…А Ольги все еще не было, хоть на улице давно уже засумерничало. Где она? Что с ней?
Хотелось спать, но разве заснешь, когда на душе тревога? Да, прошло то время, когда он, придя с работы, ложился на диван, а рядом с ним тотчас же оказывалась дочь. Она прижималась к нему, разморенному, уставшему, пропахшему керосином и табаком, и рассказывала свои ребячьи новости.
Взахлеб говорила о Семке - тот опять отчудил: поспорив, прыгнул со второго этажа на клумбу; о нюне - Наташке, она готова лить слезы из-за любого пустяка, и весь класс не любит ее за это, а Ольге все равно жаль Наташку, и она всегда заступается за нее, потому что, в сущности, Наташка хорошая, добрая, вот только глаза у нее на мокром месте; рассказывала о военной игре "Зарница", где она вынесла с поля боя "раненого", а он брыкался; о сокровенных своих мечтах, - ничего не могла утаить.
Да и какие могут быть тайны между самыми преданными на свете друзьями - Ольгой и папкой?
Голос ее журчал, как ручеек, а Андрей молчал и слушал, и его добрая большая рука лежала у нее на плече.
Ольга как-то призналась, что ей "до донышка" нравятся эти долгие, затягивавшиеся допоздна вечера. Случалось, что под собственную болтовню и засыпала.
Но тогда Ольга была еще маленькой. С тех пор как умерла мать, она как-то сразу повзрослела. Нет, они по-прежнему дружили, но Аргунов понимал, что эта дружба постепенно теряла свою былую искренность и непосредственность. Взрослея, дочь стала стесняться отца. Когда к ней приходили подружки, они старались уединиться.
У них было свое.
Андрей смотрел на дочь и думал: "Как ей не хватает матери!"
Обычно Ольга приходила из школы, снимала с себя школьную форму, переодевалась в домашнее платье, из которого давно уже выросла, и начинала раскладывать на столе тетради и учебники.
Такая у нее была привычка: как придет из школы - сейчас же за уроки садится. Разложит тетради и учебники, сядет за стол и, подперев кулаком щеку, будет долго-долго глядеть на портрет матери.
Это тоже стало у нее уже привычкой: вот так и будет сидеть, пока не насмотрится.
Пока не насмотрится…
Андрей иногда даже пугался: все, до мельчайших черточек, Светланино: мягкий прищур глаз, густые темные брови, губы с опущенными уголками. Так что, бывает, не поймешь: то ли она улыбается, то ли готова заплакать?
В такие минуты, когда дочь сидела перед портретом матери, Андрею было особенно не по себе.
А чем помочь? Время было не властно и над его памятью.