Показалась небольшая обрывистая долина горной реки, и шум потока сразу заглушил все остальные звуки. Миновав заросли арчи, Андрей оказался у воды, прозрачной, снеговой. Вода так и кипела на перекатах, неслась сумасшедше вниз, плевалась, брызгалась, сверкая на солнце, и неумолчно грохотала. Андрей долго любовался речным потоком, нагромождениями камней, причудливыми карликовыми деревцами. Они росли в самых неожиданных местах: у береговых круч, среди камней, на отвесных скалах. Тут же среди скал прыгал симпатичный зверек в коричневой шубке, с белой полоской, идущей от грудки к животу. Это была ласка. Вначале она нырнула под скопище камней, затем снова показала свою остренькую мордашку с блестящими, как изумрудины, глазками.
"Вот бы поймать для Ольги!" - подумал Андрей, но тотчас же отказался от этой затеи: разве поймаешь такого хитрого, ловкого зверька?
Не получилась и рыбалка: крючок цеплялся за камни, нажива поминутно срывалась. За каких-нибудь полчаса Андрей опорожнил всю коробку с кузнечиками, попробовал раздобыть червей, но они, видать, глубоко запрятались, спасаясь от палящего солнца… Пришлось ни с чем вернуться на пасеку.
- Эх ты, горе-рыбак, - шутили над ним старики, - ни одной размалюсенькой форельки! Хоть бы для запаху…
- Да уж больно норовиста ваша река…
- Горные реки завсегда такие. Кипучий норов. А ты уж справиться не мог. Сверхзвуковые усмиряешь, а тут сплоховал.
К его приходу на костре уже сварилась картошка в мундире.
Когда уселись завтракать, Федотыч испытующе глянул на Андрея:
- Медовушки нацедить?
- Прямо с утра?
- Было б предложено…
Быстро опустел котелок. К этому времени сердито забулькал и "фронтовичок", извещая: поспел. Пили чай, заваренный душицей, и Дмитрий Васильевич вновь нахваливал мед, а заодно и пчел.
- Пчела - самое благородное в мире существо, тут, по-моему, и Федотыч перечить не станет.
- Не ста-ану, - согласился старичок и прилег, блаженно щурясь на солнце.
Тесть опять наполнил пиалу ароматным чаем. Его лоб блестел от пота, редкие волосы прилипли ко лбу, и глуховатый, убаюкивающий голос звучал в тишине:
- Пчела чистоту любит, а трудолюбива - страсть! Потому небось и живет всего тридцать дней: быстро изнашивается. Ты посмотри на пчелу, когда она с поля возвращается груженая, что бомбардировщик.
- Ну и сравнил! - хохотнул Федотыч.
- А что? Похоже. И падает она к летку тяжело; иная не может сразу войти, сидит, отдыхает. Отдаст добычу - и снова в полет, на работу.
- Прямо как ударник комтруда! - подхватил Федотыч.
- Ударник не ударник, а свое дело справно делает. На совесть. Нам бы у нее поучиться.
Андрей улыбнулся:
- Тебе бы, отец, лекцию о пчелах в школе прочесть. Всех бы выпускников в пасечники сагитировал.
- Да, их сагитируешь. Молодых сюда и пряником не заманишь. Им подавай город. А что в том городе? Шум, пыль…
Федотыч, пригревшись на солнышке, уже похрапывал.
Дмитрий Васильевич, словно боясь его разбудить, тихо спросил:
- Скажи, Андрей, как у тебя там?..
- Что - как?
- Ну, работа и вообще… - Он помялся: - Хочешь бобылем остаться?
- Не надо об этом, отец.
- Я понимаю, - вздохнул тесть. - Но ведь жизнь-то идет.
- Идет, - согласился Андрей, - скоро уже Ольгу замуж выдавать буду.
- Погоди об Ольге, о себе подумай. Я ведь тебе добра хочу. За сына ты нам со старухой теперь. Одни ведь мы на всем белом свете остались. Что же касаемо Ольги, ты не беспокойся, пусть у нас остается. Сам посуди, трудно ей с тобой. А у нас присмотр и вообще… Пусть погостит у нас, а? Все ж на старости и нам веселей… А тут и школа рядом, только дорогу перебежать. И хоромы у нас - сам знаешь какие! А то ведь женишься - неизвестно, как они поладят. Подумай, Андрей, хорошенько подумай. Как ей лучше…
- Ладно, спросим у нее самой. Согласится остаться, я возражать не стану.
5
Перед Струевым сидел маленький - лицо детское, в веснушках - человек по фамилии Волк. По всему видать - непоседа. Это было заметно по той нетерпеливости, с какой он выслушивал Струева, по его быстрым, острым глазам, которые перебегали с одного предмета на другой, ни на чем, казалось, не задерживаясь.
Струев вводил его в суть дела.
- Лев Сергеевич, а как же с полетами? - не выдержав, перебил его Волк.
- Дойдем и до полетов. Вначале о житье-бытье. На первых порах тебе придется остановиться в гостинице, но это временно: пока новый дом не сдадут…
- Да я, собственно…
- Тормози! - недовольно остановил его Струев. - Тебе дело говорят. Летчику-испытателю положена отдельная квартира. Ты холостяк?
- Женат. Но жену я пока оставил в Чернигове.
- Тогда тем более! - Струев с любопытством оглядел Волка. - Когда ж ты успел? А? Тебе сколько?
- Двадцать восемь.
- А выглядишь как зеленый огурец.
- Так ведь маленькая собачка до старости щенок! - Волк развел руками.
Струев снисходительно улыбнулся.
- Теперь о полетах, - сказал он. - Две недели на подготовку и сдачу зачетов достаточно?
- И одной хватит! - Волк рубанул рукой. - Технику эту я знаю назубок, до винтика. Три года на такой летал!
- Тормози! - Струев снова поморщился. - У нас, запомни, не обыкновенные полеты, а испытательные. Понял? Профили заданий и методику их выполнения надо как отче наш знать. А летные ограничения - назубок!
- Да меня хоть ночью разбуди…
- Увидим… - Струев немного помолчал и добавил: - А вообще-то радуйся, что наш старшой в отпуске. Ох и погонял бы он тебя!
- Я костистый. Выдюжил бы.
- Как сказать… Въедливый мужик. Так что, как подготовишься, сразу зачеты - и за работу! - подытожил Струев.
- А что мне готовиться, я и сейчас готов к любой экзекуции.
Струев смерил его насмешливым взглядом, чуть скривил губы:
- Ишь какой прыткий! Запомни: пересдавать зачеты мне - все равно что уходить на второй круг с остановленным двигателем.
- Органически не перевариваю ухода на второй круг! - Волк смотрел весело, с нахалинкой.
- Хорошо, - насупившись, сказал Струев.
На зачетах Волк действительно показал, что технику знает отменно.
"Посмотрим, каков ты в воздухе", - подумал Струев.
К учебно-боевому самолету их подвез юркий "рафик".
- В кабину! - кинул, не оглядываясь, Струев.
Волк чуть замешкался ("А самолет осматривать?"), но решительность тона, краткого, как приказ, заставила повиноваться, и он быстро, с кошачьей ловкостью вскарабкался в кабину. Оттуда торчала только его голова в белом колпаке защитного шлема.
- Дожили, дети летать стали! - Струев подмигнул механику и начал медленно, с достоинством подниматься вверх по стремянке.
- Взлет и посадку выполню я, - сказал он по СПУ . - Первый полет - ознакомительный.
Самолет быстро набрал на разбеге скорость и, отойдя от земли, летел, прижимаясь к ней, точно не решаясь распрощаться, и вдруг круто рванулся вверх с одновременным разворотом.
- Боевой разворот! - с нескрываемым восхищением воскликнул механик, крутоплечий детина с широким лицом и толстой неповоротливой шеей.
- Струевский почерк!
- Этот покажет, где раки зимуют!
Авиаспециалисты, проводив в полет машину, не расходились, смотрели в небо. А самолет, точно почувствовав прикованные к нему взгляды, снова вернулся из голубой выси и стал носиться над аэродромом на больших скоростях; он ввинчивался в самый зенит, затем падал отвесно на корпуса завода, на приаэродромные сооружения, на людей с запрокинутыми вверх головами, покоряя их чистотой и отточенностью фигур высшего пилотажа, изяществом формы и своей мощью. Самолет неистовствовал, снова и снова с завидной неутомимостью крутил петли, перевороты, восходящие и нисходящие бочки и наконец плавно лег на горизонт, стал заходить на посадку.
Струев вылез из кабины, отойдя в сторону, стал поджидать молодого летчика. Его лицо было невозмутимым, точно он не имел никакого отношения к этой длинной поджарой машине с короткими крылышками, которая только что как дьявол носилась над землей, будоража воздух. Лишь красные пятна, выступившие на шее Струева, красноречиво говорили о перенесенных перегрузках.
Волк долго копался в кабине, освобождаясь от привязных ремней, а специалисты наземной службы посмеивались:
- Должно, умотало паренька.
- Еще бы, такую баньку получить!
- Как черти носились!
- А может, ему плохо?
- Вряд ли. Он, говорят, сам инструктором был. Других летать учил.
- Такой клопыш? - недоверчиво покачал головой грузный водитель топливозаправщика.
- А толку - что ты с каланчу вымахал! Только и умеешь заливать керосин.
- Посмотреть бы, как он без моего керосину полетит, - добродушно парировал великан в замасленном комбинезоне и отошел к своему топливозаправщику.
Волк предстал перед Струевым, немного смущенный за свою задержку.
- Как самочувствие? - поинтересовался тот с едва уловимой усмешкой.
- После перерывчика чувствительно, - признался Волк и как бы в знак доказательства стащил кожаный шлемофон - с головы валил пар.
- Ничего, постепенно втянешься.
Струев покровительственно похлопал его по плечу, и они укатили на "рафике" к ЛИС.
У входа их встретил Востриков. Придержав Струева, спросил:
- Как?
- Будущее покажет, - неопределенно произнес Струев.
- С земли смотрел - здорово!
- Пилотировал-то я.
У Вострикова за стеклышками очков часто-часто заморгали глаза.
- Надо было ему дать…
- Успеется, Семен Иванович. Я показал, как у нас летают! А летчика я из него сделаю. Железно! - пообещал Струев.
- Но он, кажется, был инструктором?
- Инструктор - одно, испытатель - другое.
- Смотри, тебе виднее. Да, зайди ко мне, когда передохнешь, разговор есть.
В кабинет Струев вошел уже иной. Серый, в искорку, костюм, голубая рубашка, манжеты с золотыми запонками и блестящие лакированные туфли, в которые хоть смотрись, преобразили человека, еще недавно затянутого в высотный костюм, в гермошлем, в черные шевретовые перчатки.
Даже не верилось, что это он только что носился в небе, выполняя фигуры высшего пилотажа. А какая красивая посадка! Еще самолет не коснулся колесами бетонки, а за хвостом уже расцвели тормозные парашюты - прямо в воздухе. И как следствие - очень короткий пробег. Ничего не скажешь - здорово!
Востриков с восхищением глядел на Струева.
- Садись, Лев Сергеевич.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил его Струев, однако, прежде чем воспользоваться приглашением, оглядел длинный ряд стульев вдоль стен и остановил взгляд на высоком кресле, примыкавшем подлокотником к письменному столу.
- Во-во, давай поближе! - подхватил Востриков.
Струев сел и выжидающе вскинул на него черные внимательные глаза.
Семен Иванович закурил и протянул испытателю распечатанную пачку сигарет:
- Угощайся.
- Вы же знаете, я табаком не балуюсь.
- Ах да, запамятовал! Пожалуй, и мне бросать надо, балдеешь от этого курева, - посетовал Востриков и вдруг без всякого перехода мягко пожурил испытателя: - Что же ты не дал Волку самому поуправлять? Чего улыбаешься? Я не прав?
- Первый-то полет ознакомительный, Семен Иванович.
- Ну и что? А впрочем, тебе видней. Я вот о чем хочу с тобой потолковать. - Он положил перед испытателем отпечатанный лист бумаги: - Нельзя ли чуток поджать программу ввода в строй Волка?
- А какая в этом необходимость?
- Производственная, Лев Сергеевич, чисто производственная. Та программа, что составил Аргунов перед отъездом, мне кажется, слишком растянута. А у нас на ЛИС уже начинают скапливаться машины, не сегодня-завтра выйдут на линейку. А летать кому? Сам посуди: Аргунов - в отпуске, у Волобуева - грипп. Остаетесь пока вы с Суматохиным. - Заметив нетерпеливое движение Струева, Востриков предостерегающе поднял руку: - Знаю, вы и вдвоем сумеете справиться. А вдруг погодка подведет, как в прошлом месяце? Тогда ведь чудом выкрутились.
- Это верно, - согласился Струев и задумался, насупив густые черные брови.
Востриков смотрел на его тонкий, с чуть приметной горбинкой нос, на иссиня-черные волосы, жесткой щетиной топорщившиеся на высоком лбу, на его шею, медленно покрывавшуюся красными пятнами, и молча ждал.
Начальник летно-испытательной станции на всякий случай приготовил еще один аргумент, и он, этот аргумент, казался ему довольно веским: Волк все-таки бывший инструктор летного училища и к тому же на машинах такого типа, которые выпускались здесь, на авиационном заводе, летал раньше. Но Востриков знал и другое; в чисто летных вопросах, конечно, виднее всего Струеву, а не ему, инженеру, хоть и администратору. Хватит, обжегся уже раз, когда послал в полет того же Струева. Если бы не запасной аэродром, еще неизвестно, чем дело бы кончилось…
- В принципе не возражаю, - сказал наконец Струев. - У Волка имеется определенный опыт…
- Ну и хорошо! - обрадовался Востриков. - Подкорректируй программу - и ко мне на подпись.
Струев хотел было встать, но Востриков жестом остановил его.
- Посиди чуток, время терпит, - сказал он. - Может, есть какие планы?
- Да надо бы оформлением летной комнаты подзаняться, - нерешительно произнес испытатель. - Я уже продумал схемы, плакаты…
- Это правильно, - начальник ЛИС одобрительно кивнул, - вдруг какая комиссия… А тебе в помощники подключу цехового художника.
- Отлично.
- И вообще, если что надо - не стесняйся, сразу ко мне. Всегда помогу.
- Спасибо, Семен Иванович.
Струев дошел до двери, но обернулся, словно почувствовав, что Вострикова еще что-то тревожит. И не ошибся.
- А как на твои нововведения Аргунов посмотрит? - спросил Востриков.
- Но вы же "за".
- Тогда иди, твори и дерзай! - воскликнул Востриков и поднялся, давая понять, что разговор окончен.
"Вот бы мне такого зама! - подумал он, устало закрывая глаза. - Струев - не то что Аргунов, быстро бы навел порядок".
6
Аргунов возвратился из отпуска посвежевший, помолодевший. Чистый горный воздух пасеки, исцеляющая тишина, а главное, перемена впечатлений придали новых сил. Но едва он переступил порог квартиры, как тут же затосковал по аэродрому. Это было его обычное состояние, как, впрочем, у многих летчиков: за время отпуска так изголодаешься по полетам, что даже секунды перед стартом кажутся вечностью. Ночью в поезде ему даже сон приснился, страшный правда. Будто он заходил на посадку и остановился двигатель. Самолет стал падать на город, а прыгать нельзя: внизу люди. Он сумел все же отвернуть в сторону и уже несся в какую-то черную яму. Ему стало страшно, и он закричал, но не услышал собственного голоса. А потом его, живого, невредимого, поздравляли, и диктор объявил: "Мы показывали демонстрационный полет". Проснулся оттого, что его тряс за плечо сосед по купе. "Что с вами? Плохо?" - "Извините, ерунда какая-то приснилась". Аргунову больше уснуть не удалось, и он с нетерпением ждал наступления рассвета.
Утром поезд прибыл в родной город. Андрей взял такси и скоро был дома. Принять ванну да залечь спать? Но спать не хотелось.
Андрей перелистал газеты и журналы, скопившиеся за месяц, - нет, скучно.
"Зря я оставил Ольгу в Ташкенте, - думал он. - Вот и майся теперь один в четырех стенах…"
Он вскочил и стал ходить по квартире, как по пустыне. Один, один. И зачем он согласился на уговоры стариков? Хотя при чем здесь старики? Дочь сама захотела остаться. Правда, это был первый ее порыв. В следующее же мгновение Ольга подумала о нем и с тревогой спросила:
- А как же ты?
- Ничего, справлюсь. Я ведь большой.
- Никакой не большой, а маленький, - возразила Ольга, - куртку куда попало кидаешь.
- Сдаюсь, сдаюсь. Теперь она будет аккуратно висеть на вешалке.
- Смотри, а то приеду, такой скандал устрою…
"Конечно, у дедушки с бабушкой ей будет лучше. И волноваться за меня не будет. Сама ведь призналась… Волноваться, конечно, будет, но не так. Когда же все на глазах…"
Он подумал о Светлане. Какое мужество нужно иметь женам испытателей, каждый день отправляя их на работу! Светлана и виду не подавала, что ей страшно. Всегда веселая, добрая. А что творилось в душе?.. Вот и сгорела раньше времени, потому что пожар этот внутри хранила, не давала вырваться наружу. Даже в самые последние минуты она думала не о себе, а о нем и услала его за березовым соком, чтобы он не видел, как она умирает…
У Ольги тоже материнская душа - тихая, сдержанная. Но сколько сил нужно, чтобы вот так сдерживаться! На прощание не кинулась к нему, не заплакала - про куртку напомнила.
Андрей скосил глаза в сторону и увидел свою кожанку, впопыхах при сборах в отпуск брошенную у дверей на ящик с обувью.
"Как в воду смотрела", - нежно подумал он о дочери. Встал и поднял куртку. Наверное, с минуту держал ее в руках, не зная, что делать: повесить в шкаф или надеть? Надел. И удивительное дело, моментально потянуло на аэродром.
Дочь бы сказала на это: "Можно подумать, что без тебя земной шар остановится". А что? Может, и остановится…
Аргунову вдруг стало весело и легко на сердце. Сейчас он придет на аэродром, увидит друзей, почувствует их крепкие, душевные рукопожатия, сядет в самолет. Ох как хочется в небо!
Словно встречая Андрея, над головой с оглушительным ревом пронесся истребитель. Аргунов замедлил шаг, наблюдая за ним.
- Прости, дарагой, - услышал он, столкнувшись внезапно с человеком, внимание которого тоже, очевидно, отвлек самолет.
- Сандро! Гокадзе! Ты ли это?
- Андрюха! Узнал?
- Тебя, чертяку, за тыщу верст узнаешь!
Они долго топтались и тискали друг друга в объятиях, словно выверяя на прочность - оба могучие здоровяки.
- Какими судьбами здесь? - спросил наконец Аргунов.
- Как какими судьбами? Нет, вы только посмотрите! - взревел от негодования Гокадзе. - Я работаю здесь!
- Где - здесь?
- На заводе, в СКО . Уже два года. А ты где?
- На летно-испытательной.
Сандро всплеснул руками:
- Это же надо! Работать вместе - и до сих пор не встретиться. Ну как ты? Женат? Сын есть? Квартира? Машина?
- Погоди, погоди, не все сразу…
Гокадзе вдруг помрачнел, черные шмелиные глаза его потускнели.
- Скажи, Андрей, почему все так несправедливо в жизни устроено?
- Ты о чем?
- Над схемами корплю, самолет, можно сказать, своими руками делаю, а летает дядя. А может, мне до смерти хочется летать!
- А жизнь тут при чем? - мягко укорил его Андрей. - Сам виноват. Характерец тебя подвел. Горячий слишком.
- Характер - кипяток, - согласился Сандро, - но не в этом дело.
- А в чем? В чем?
Сандро, словно железными обручами, сдавил Аргунову плечи.
- Пусти, медведь, я ведь тебе не штанга.
- Не отпущу, пока не скажешь. Я ведь летчиком хотел стать! Летчиком, понимаешь?!