И минувшее ему почудилось сном. Почудилось, что сейчас должно наступить, наступает, свершается пробуждение. Неужели чутье обманывало его? Неужели знание людей было несовершенным? Неужели, в конце концов, взгляды этой девушки на занятиях кружка были им поняты неверно? Она смотрела на него! И как! И все ли способен высказать взгляд? И какие за ним скрываются невысказанные слова?
Нина повела глазами по комнате, снова заметила иконки, но уже как-то иначе восприняла их. "Он поклоняется красоте, - думала она, - а я, случалось, поклонялась его любви к этой красоте".
На занятиях танцевального кружка Александр Александрович был для нее особым существом, посредником между всеми кружковцами и сценой. Конечно, была особая прелесть даже в его выговоре с картавинкой. Конечно, девушка смотрела восторженно на своего учителя: он столько сделал для нее! За это ли не благодарить человека? А после танца среди пыльного дыхания кулис его окрыляющий шепот: "Все было хорошо! Вас вызывают! Поклонитесь достойно, не очень низко склоняйте голову. Вы их поднимаете своим искусством, помните это! И когда будете биссировать, приберегите силы для финала, а там вверьтесь себе и порыву!" Такие слова помогали.
Человек не всегда властен над движением своей души, еще меньше он властен над выражением своих глаз. И мы почти не умеем видеть себя со стороны. А взгляд Нины в эти секунды сиял светом рампы, отблеском сотен восторженных глаз, которые улыбались ей. Душой она была на сцене, а глаза ее, лучистые, почти влюбленные, были обращены на Александра Александровича. Было отчего впасть в заблуждение и ему.
- Вот посмотрите, - он снял со стены и подал ей иконку, - шестнадцатый век. Гордость моей коллекции.
Подавая иконку, он вольно или невольно коснулся горячей руки Нины и потому отошел и сел за письменный стол, удерживая себя от порыва. Сев за стол, он проглотил слюну, указательным пальцем левой руки поправил очки, воровато стрельнув глазами в сторону кровати, застланной тканевым белым покрывалом, с двумя подушками, положенными друг на друга.
Чтобы Нина скорее освоилась, он подошел к простенькому буфету и, доставая две чашки и сахарницу, глянул в прямоугольное зеркальце, которое заменяло внутреннюю стенку буфета. Горько было и мельком увидеть свое нескладное лицо, маленькие глазки. Даже сквозь затемненные стекла очков он уловил их маслянистый блеск. Вздохнув, достал ложки.
Нина рассматривала иконку. Ничего в ней не понимала, не постигала красоты, скрытой от нее и доступной Александру Александровичу. Она увидела, как несуетливо двигается по комнате Александр Александрович, как он поставил на электрическую плитку небольшой чайник. Порадовалась, что он при ней еще ни разу не закурил, хотя в пепельнице, придвинутой вплотную к затейливому чернильному прибору с однокрылым голым мальчиком, были вмяты выкуренные, недокуренные и едва начатые папиросы. Письменный стол, буфет, книги, иконки, тяжелый шкаф, двуспальная кровать. На столе лампа с матерчатым ветхим блекло-зеленым абажуром.
- Спасибо, Александр Александрович! - Нина вернула иконку и подошла к лампе.
- А не угодно ли полистать книгу?
- Спасибо! А вы здесь, за этим столом, трудитесь?
- Да… Собственно, присаживаюсь, чтобы записать. А обдумываю на ходу, в депо, на занятиях кружка.
- Мне очень понравилось, как вы читали в последний раз со сцены. А как вам хлопали!
Александр благодарно кивнул.
- Ну, прошу к столу. Конечно, приятно было бы, если бы любящие женские руки сервировали этот скромный стол, но, увы…
В маленьком городе большие секреты долго не держатся. И разрыв Сморчкова с женой, ее отъезд к родным с сыном - все это не раз обсуждалось и среди участников кружка самодеятельности. Говорили, взял он необразованную женщину с ребенком, она ему - не пара. Поглядывали на Нину со значением. Да она и сама гораздо раньше, чем об этом заговорили, почувствовала, как Александр Александрович ее отличает. Он и на выступлениях кружка находил ей такое место в программе, чтобы обеспечить успех. Он мотался по городу, бывал в отделе культуры горисполкома, "выбивая" ей деньги на костюмы для новых танцев. А с каким уважением, прямо почтением, с какими паузами объявлял он о ее выступлении. Были и другие приметы, говорящие о его серьезных и немалых намерениях. Да и это приглашение к себе домой…
Александр Александрович придвинул ей фаянсовую чашку, налил чая, угадав: крепкий не любит.
- Вот сахар, конфеты, хлеб и масло. Разрешите, я вам бутерброд сделаю. - И, не дожидаясь ответа, ловко отрезал кусок белого хлеба, намазал маслом, положил на блюдце около Нины.
- Извините, я без сахара.
- Почему же? Сахару предостаточно! В нашем пограничном городе снабжение вполне приличное.
- Не потому. Но хочется.
- Ну и прекрасно, перед вами конфеты, Ниночка.
- Нет, я так… - было неловко сказать, что из-за диабета не может пить чай с конфетами.
- Неужто вы, такая цветущая и стройная, боитесь поправиться? Вам еще ой как рано об этом заботиться! Вы и так - как струнка. А когда перед дверью пальцами прошлись по шляпкам гвоздей, ну словно по кнопкам гармони!.. Мне даже почудилось, точно моя дверь запела, зазвенела под вашей рукой.
- Ну что вы, Александр Александрович! - Ей было чрезвычайно приятно слышать его слова, изысканные фразы.
Почувствовав ее смущение, он наугад включил радио, песня кончалась, однако мелодия показалась знакомой, и он, чтобы как-то развлечь Нину, проговорил:
- По-моему, это песня "О годах забывая", Я впервые услышал ее в день вашего возвращения после победы на смотре. Может быть, потому и запомнил ее.
- "О годах забывая"?
- Да, мне запомнились слова; сейчас я, секундочку…
- Неужели, вы с одного раза запомнили?
- Что ж удивительного? Владимир Яхонтов - вы знаете, это мой кумир - огромные куски запоминал. Всего "Евгения Онегина" наизусть знал. А как читал! Зритель видел то, что читал Яхонтов! Как же для этого, надо было видеть самому чтецу!.. Так вот слова этой песни; читаю лишь то, что мне запомнилось. - Простым непритязательным словам песни Александр Александрович придал какой-то свой добавочный смысл, как бывает в разговоре по душам:
Днем и ночью, зимою и летом
Я надеюсь и верю, и жду,
Что уйду обязательно в небо
И хоть раз еще в море уйду.
Знаю, скажешь: "Не те уже годы,
Понапрасну теперь не труби:
Улетели твои самолеты,
И уплыли твои корабли…"
- Вы так опечалились, Александр Александрович?
- Нет, нет, ничего, ничего… Прошу вас, пейте чай как и с чем вам угодно. Пожалуйста!..
Приятно вился пар над фаянсовой чашкой, теплел голос Александра Александровича:
- Нина, я чувствую, вы все время настороже. Но разве я посмею вас обидеть или воспользоваться вашей доверчивостью? Не бойтесь меня, а выслушайте внимательно.
- Я вас слушаю очень внимательно, - сказала она, встала, включила лампу так запросто, словно делала это всегда.
Его узкий лоб и жесткие бурые волосы в свете настольной лампы приобрели несколько призрачный оттенок. Очки показались более затемненными, какая-то таинственность пролилась в комнату сквозь блекло-зеленую ткань ветхого абажура.
- Я слушаю вас, Александр Александрович! А лампу включила, чтобы лучше видеть вас.
Пауза затягивалась.
- Нина, вот вы так естественно включили лампу… меня согревает ее свет, будто он принадлежит вам, вашей душе.
- Как вы красиво говорите! Вы, наверное, и чувствуете красиво!
- Мне трудно самому давать оценку своим восприятиям, поэтому благодарю вас за похвалу. Боюсь, я не очень достоин ее. Но позвольте продолжить. - Он долил ей чаю, поставил чайник на плиту. Прислушался, как он изредка стал посвистывать.
- Нас несет время сквозь жизнь, Нина. У меня за спиной достаточно разочарований, у вас впереди много хорошего. В вашей власти избрать свою судьбу. Я пригласил вас домой, чтобы здесь поговорить о самом главном для себя, о создании семейного очага. Не сердитесь на меня за некоторую осведомленность относительно ваших сердечных дел. Я знаю, помощник машиниста - женатый Бусыло - ухаживает за вами. Не сердитесь, но мне больно видеть его разнузданную шкиперскую бородку, его водянистые рыбьи, холодные глаза и квадратную физиономию рядом с вами. Это услужливый, беспринципный человек, созданный для побегушек. Его угодливость, видимо, рассмотрели и вы сами, иначе вы бы так резко не поссорились с ним семь дней назад, когда он неподалеку от танцплощадки посмел вас обнять. Так отрицательно о нем говорю потому, что и вы не думаете о нем положительно. А его друг - Левушка Зернов тоже пытался обольстить вас. Но ни его козлиная бородка, ни звание машиниста не помогли. Я знаю, как вы его отбрили. Но именно ваше объяснение с ним ускорило нашу встречу и приблизило этот столь интимный разговор. По нескольким деталям, приведенным мною, вам ясно, насколько я осведомлен о ваших сердечных делах. Вы знаете, я искренне ценю ваше дарование - вашу непринужденную грацию в танце. Вот почему считаю невозможным более таиться. Впрочем, зачем я говорю "таиться"? Вы, полагаю, давно поняли мое к вам отношение, догадались, разумеется, что пригласил вас не столько на чашку чая, сколько для того, чтобы побеседовать о чаше жизни, о том, чтобы она стала единой для нас. Со своей бывшей женой я связан пока лишь формально: через несколько дней брак официально будет расторгнут. Фактически же я давно морально свободен, если вы не испытываете ко мне физического отвращения, если я ничем не обидел вас, то обещаю, Нина, создать вам благополучие, достойное вас.
- Ну зачем вы это говорите, Александр Александрович! Для меня всегда важней всего душа, душа человека!
- Вот именно, душа. Но скажите, разве Михаил Кулашвили обладает душой? Я говорю о возвышенной душе. Разве он сумеет обеспечить вас и семью?
- Я заканчиваю техникум и сама себя обеспечу. Я… я привыкла полагаться на себя, за кого бы я не вышла замуж, на шее мужа сидеть не буду!
- Вы горячитесь, Ниночка. Вы так же горячитесь, когда не получается танец. Но от вашего решения зависит судьба не танца, а жизни. Вытанцуется ли она у вас? Не возражайте, но я…
- Александр Александрович!
- Не прерывайте меня, умоляю вас!.. Вот вы держали в руках иконку богородицы Владимирской. Не уверен, знаете ли вы о ее истории, но красоту ее вы интуитивно чувствуете. А Михаил Кулашвили человек иного круга, иной крови. Не подумайте плохо обо мне, я против любого национализма. Но что вы знаете о Михаиле?
- Позвольте не отвечать вам.
- Нина, вы знаете немного. Родился он в грузинском селе, недалеко от городишка Квибули. Отец его погиб на шахте, когда Михаил был мальчишкой. С десяти лет он пахал, впрягая в плуг быков. Воспитывали его мать и дядя. Да какое это воспитание! Конечно, он работал добросовестно, и к нему сам бригадир обращался, как ко взрослому, по имени и отчеству… Знаете вы, Нина, что он после окончания седьмого класса поступил в школу ФЗУ и стал слесарем. Наверное, Михаил вам хвастался, что на вокзале в Квибули решетка и ступени балкона - его работа.
Первым желанием Нины было прервать этот разговор. И она вспомнила, как познакомилась с Михаилом. Все вышло случайно. Пьяный верзила на две с половиной головы выше Нины пристал к ней вечером в воскресенье. Прохожие делали вид, что ослепли, оглохли и онемели. Они ускоряли шаги и торопились миновать Нину и верзилу, который уже сгреб ее, хотя она отбивалась и звала на помощь. Потом она перестала звать, видя, что никто не хочет помочь ей. Она молча отбивалась. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы из темноты не вынырнула небольшая фигурка. Подумав, что этот неизвестный - сообщник верзилы, Нина изо всех сил ударила его кулаком по лицу. А неизвестный замахнулся, и верзила как подкошенный рухнул к его ногам.
- Ниночка, вы слушаете меня?
- Да-да! - Она старалась внимательно вслушиваться, а сама мысленно снова переживала эту ночную стычку.
- Нина, Михаил в колхозе работал и на чайной плантации, сажал яблони, абрикосовые деревья… Посаженное им персиковое дерево разрослось сейчас вовсю. Он, наверное, рассказывал вам, как обрадовался, увидев его, когда навещал мать Маро Антоновну и дядю - шахтера… Я вместе с вами прослеживаю вехи его, признаться, скудной и шаблонной биографии, чтобы вы осмыслили всю ординарность старшины. Два года был он в шахте электрослесарем. В начале войны обслуживал ленту транспортера. Представьте картину: идут дни, как куски угля или породы, по транспортеру его судьбы, день похож на день. Михаил в грязном мокром комбинезоне мотается от темна до темна. Потом в 1942 году оставляет бронь и добивается своего: его берут в армию, но много ли он нашел в погранвойсках, около бухты Находка? Вы меня слушаете?
Нина слушала биение своего сердца: она мысленно бежала по улице, в тот роковой вечер, ее догоняли быстро и уверенно. Позади гремели шаги.
- Спасите! Спасите! - крикнула она, чувствуя, как сердце от бешеного бега разрывает грудную клетку, а дыхание пресекается. - Спасите! - кричала она. Но улица точно вымерла. Добежать бы до того фонаря, до той тумбы, там будто бы камень, схватить его и со всей силы - камнем!
- Так вот, Ниночка, - услышала она как сквозь сон голос Сморчкова, - я чрезвычайно затянул этот экскурс, даже удалился на Дальний Восток, на пограничную тропу, но буду краток: в 1944 году в апреле Кулашвили попадает в Смоленск, а примерно через год - в школу, которую возглавлял известный легендарный следопыт Карацупа. Но общение со знаменитым следопытом еще не означает неизбежности славы для Кулашвили. Конечно, он окончил школу, было у него немало задержаний. Но в то беспокойное время шли нарушители косяком. Не велика заслуга Кулашвили, а велико везение. Я вижу, вы меня не очень внимательно слушаете. Послужил он младшим контролером на КПП в Берестовице и через полгода осчастливил ваш пограничный город. С августа 1949 года он - на посту в таможне. Он мастер пограничной службы. Оклад - сто сорок рублей. Вы знаете об этом? О том, что его оклад сто сорок рублей?
А Нина не слушала его, вспоминая, как она спасалась от преследователя. Она добежала до тумбы, схватила камень обеими руками, подняла над головой, повернулась на грохот шагов и, чуть отклоняясь назад, бросила камедь в голову подбежавшему. И размозжила бы голову, если бы неизвестный на бегу не отпрянул в сторону. Он ринулся к ней из тьмы, когда она хотела нагнуться за другим камнем.
И она успела схватить и замахнулась, но в свете фонаря перед ней появилась фигура ее спасителя, из носа у него текла кровь.
- Я провожу вас, не бойтесь. - Он тыльной стороной ладони отирал кровь, оберегая белую, с закатанными рукавами, рубашку.
- Простите, я думала, что вы с ним заодно.
- Ничего, ничего… бывает. Еще не везде порядок навели, но наведем!
- Как же вам удалось справиться с ним? Ведь он чуть не в два раза больше вас и такой силач! У меня на руках синяки, на плечах будут синяки. Дайте-ка я вам кровь вытру.
Из карманчика на платье она достала обрамленный кружевами носовой платок и вытерла кровь с его лица.
- Возьмите, - она отдала платок, - держите у носа. Или, знаете, давайте присядем, вы запрокиньте голову: кровь быстрей остановится.
Она подвела его к лавочке у деревянных ворот какого-то домишка. Он сперва рукой смахнул пыль, а потом уж разрешил ей сесть, стараясь, чтобы капли крови не попали на скамейку. Нина села. Он полуприлег, положив запрокинутую голову на колени девушке.
- Простите меня, хорошо же я вас отблагодарила - кулаком по носу, - сдерживая слезы, сказала она.
Ее спаситель расхохотался.
- Тише, вам нельзя двигаться. - Она придержала его голову, невольно погладив густые волнистые волосы и смахнув краем ладони капельки пота с его лба.
- Как хорошо! - простодушно сказал он. - За такое можно еще раз получить в нос и еще раз совершить такой кросс!
Теперь она рассмеялась. И вопреки всем своим правилам и обычаям сказала:
- Меня зовут Нина! А вас?
- Михаил.
Молча они дошли до ее общежития.
- До свидания, спасибо за все! - кивнула Нина.
- Прощайте! Возьмите платок.
- Ничего! Он вам еще пригодится.
- Так у меня свой есть. Вы меня напугали сперва, и я со страху забыл о нем.
- О чем вы говорите! - И она дробно застучала туфельками по крыльцу, по коридору. И Михаилу не верилось, что эта девчушка, отчаянно сражавшаяся за свою честь, так просто держала себя с ним, так смущалась и такой оказалась ласковой…
Нина пробежала по ночному коридору, освещенному слабой дежурной лампочкой, юркнула в умывальник, открутила кран и долго смотрела на цепочку воды, которая тянулась и тянулась из отверстия крана в дырочки раковины. Потом сообразила, что надо же вымыть руки. На правой ладони и указательном пальце следы крови Михаила. Она помедлила, подставила руки под струйку воды, наблюдая, как быстро исчезает кровь с ладони, как посветлел палец. Наверное, так быстро исчезает все: мелькнет - и нет. И уже нет этой ночи, этого испуга, этой схватки, этой встречи. Есть только позванивающая струйка воды.
Нина закрутила кран, тщательно вытерла руки и, пройдя в свою комнату, разделась и легла в постель. Но, оказалось, волнение не улеглось. Губы сами собой складывались в смущенную улыбку. Ночная комната казалась иной, свет от уличного фонаря, касаясь потолка, представился Млечным Путем. Почему-то рядом возникли лица Александра Александровича и Михаила…
- Ниночка, - снова наливая ей чай, но уже не придвигая конфет, продолжал Александр Александрович, - вы, разумеется, обратили внимание на мою, скромно скажем, осведомленность.
- Но зачем? К чему вы это, Александр Александрович?
- К тому, что мне далеко не безразлична ваша судьба. Я заранее предвижу печальный удел, если вы выйдете замуж за Кулашвили. Вы знаете, он пропадает на вокзале, на путях все рабочее и все свободное время. Он совершенствует мастерство сыщика или таможенника, или контролера - но берусь точно сформулировать. Однако знаю: жизнь с человеком, одержимым идеей, - печальная жизнь. А он одержим. Мало культурен, по сути, не образовав, но одержим! Повторяю, вы будете все время одна. Его профессия рискованна. Не исключена опасность и для вас, как для члена семьи. Контрабандисты платят деньгами, свободой за обогащение, они заставят Кулашвили и его близких расплачиваться жизнью.
- Откуда вы все знаете?
- Я работаю в депо. Это же прямая связь, с вокзалом, с таможней. Досмотры и осмотры паровозов и вагонов - первейшая обязанность контролеров. Ну и, простите за нескромность и за высокопарность, господь не отказал мне в умении анализировать людей и события.
- Да, я вижу, вы немало знаете о нем, обо мне.
- Знаю больше, чем говорю. Неизвестно пока мне, как вы познакомились с Михаилом, но да это и не столь важно. Важно, что он стал вас встречать, иногда и провожать, важно, что он собирается предложить вам стать его женой, еще важнее и печальней, что вы всерьез думаете об этом. Все это вынудило меня форсировать события и сегодня же провести с вами этот важный разговор.
- Вы и провели его, Александр Александрович!
- Нет, это была лишь преамбула, я хотел сказать, это - присказка. Ведь о себе я вам ничего и не поведал.
- Александр Александрович, я очень ценю ваше доброе отношение ко мне, но вы меня, очень смущаете.