- Это вы Юльке нож подарили?
Атахан кивнул:
- Скучаю я без Юльки и Наташи. Как мне хорошо с ними было!..
В коридоре послышались шаги.
Атахан торопливо сунул под подушку газету с фисташками. На пороге появилась Людмила Константиновна:
- Ты здесь, Павлик! Который день не даешь отдохнуть Атахану!..
Павлик понурил голову, спрятал под мышкой чехол от ножа и вышел из комнаты. Он затаился за дверью.
Людмила Константиновна села на стул. В руках у нее был распечатанный конверт. Она указала на него:
- Только что получила письмо из Крыма. Большую радость ты доставил парню. Большую! Пишет твой крестник, что попал не в санаторий, а в настоящий дворец! - Какая-то догадка заставила ее нахмуриться: - Но если, Атахан, ты ему свою путевку отдал, то это уж слишком! Как мне в голову это раньше не пришло? Я бы такого не допустила!.. - Она придвинула стул ближе к кровати, вздохнула с упреком: - Ох, горе мне с вами, - она по-матерински не разделяла никого. - Кто-то с месяц назад назвал Павлика сынком… - Людмила Константиновна приблизилась к двери и, осторожно отворив ее, выглянула в коридор. Дверь открывалась наружу и заслонила от нее Павлика. Старая воспитательница вернулась на свое место и на всякий случай заговорила шепотом: - С тех пор Павлик голову потерял. Не спит, не ест, ждет, когда за ним придут. Такой впечатлительный!.. А с твоим появлением начал от занятий отлынивать. Не знаю, что с ним делать…
- Я его беру к себе! - решительно сказал Атахан. - Парень он добрый. За эти дни я привык к нему. Отдайте его мне! - настойчиво попросил Атахан.
- Не торопись! - возразила она. - Сейчас у тебя такие условия в пустыне, об этом и думать нечего.
- Да это ж я его сынком назвал! Вы вспомните, как я своего отца ждал… И не дождался… Я же понимаю душу ребенка. А условия пусть вас не пугают. В школу отдам учиться. Договорюсь с толковой женщиной, чтобы присматривала. Все для него сделаю, все!
- Нет, нет, Атахан, - жестко отказала воспитательница. - Я надеюсь, у тебя все образуется с Наташей. А Павлик может стать помехой, преградой. Неизвестно, как она поведет себя, если у тебя будет чужой ребенок.
За дверью Павлик слышал весь разговор.
В своей засаде он оцепенел. Его глаза вспыхнули злым огоньком, и он прошептал: "Наташа, я тебе моего отца не отдам!" - Он закрыл лицо руками. Маленькое тело поглотила полутьма коридора.
Людмила Константиновна спросила?
- Ты очень ее любишь, Атахан?
Под ее сочувственным взглядом он смущенно опустил глаза:
- Хотел быть отцом Юльки. - И вдруг у него вырвалось: - Не могу без них! - и отвернулся.
…Рассвет протиснулся в коридор. Павлик от усталости опустился на пол и тут же заснул. Он не слышал их шепота, не видел, как Атахан вышел из палаты и, крадучись, двинулся по коридору. Не знал мальчуган, каким виноватым чувствовал себя Атахан, как будто он дал слово и не сдержал его. И хотя слова Павлику не давал, он казался себе ничтожеством. Он пересек двор, взялся за ручки мотоцикла, не испытав привычной бодрящей упругости машины. Пожалел, что не может уехать неслышно. Не заводя, провел мотоцикл шагов десять - двенадцать…
Звук мотора бросил Павлика к окну, откуда он недавно вылезал. Павлик ухватился за подоконник, высунулся и увидел в клубах пыли странно ссутуленные плечи и виновато опущенную голову Атахана…
Давно осела пыль, а Павлик все смотрел и смотрел в окно. Он решил добраться до того аула, где жила Наташа, которая мешала ему стать сыном Атахана, и сказать ей, что Атахан - его! Но слишком был еще памятен страх недавней ночи, поэтому Павлик заколебался. Он вернулся в спальню, оделся. "Нет, надо идти…" - не очень твердо приказал он себе. Услышав шаги Людмилы Константиновны, в одежде забрался под одеяло. Закрыл глаза на секундочку, а открыл их и увидел - окна светлеют.
Павлик подхватился, взял для храбрости чехол от ножа, проскочил босиком коридор, спустился с крыльца, надел тапочки. В путь! И вот он на улице… Он знал, этот аул - направо, знал - до него далеко… А сколько километров, да и что такое километр, Павлик не представлял. Для утверждения собственного достоинства он замахнулся чехлом на двух дерущихся голенастых, худосочных петушков. "Противники" отступили.
Павлика ободрила победа, и он зашагал дальше, засунув чехол за пазуху. Он мог и без оружия справиться с кем хочешь.
По дороге шли два похожих, как братья, толстых туркмена.
В одинаково пышных бараньих шапках - тельпеках, в одинаково нарядных плотных ватных халатах, в тонких, легких сапогах с калошами. Оба солидно оглаживали жидкие смоляные бородки, важно кивали, перемешивая русские и туркменские слова:
- Видел - не скрывай, не видел - не болтай! Так ему и скажу!
- Слушай! Зачем так строго? Ищешь друга без недостатков - останешься без друзей!
- Ты, может, и прав, а все же смешно, когда колючка себя считает садом, а уксус - медом. Так я ему прямо и скажу…
- Слушай! Зачем так строго? Не бей ногой в чужие двери, ударят и в твои.
Они заговорили по-туркменски, кивая, покачивая тельпеками, а завидев Павлика, примолкли, значительно погладили свои бородки.
- Эй, мальчик! Ты откуда? Куда спешишь?
Павлик назвал аул.
- Чей же ты?
- Моя мама… ну вы не знаете, она… она… там в больнице… она… Наташа…
Один туркмен быстро, печально и соболезнующе сказал что-то по-туркменски. Павлик уловил слово: "Гюльчара".
Другой потупился и тоже соболезнующе и еще печальней промолвил дважды: "Гюльчара, Гюльчара…"
Павлик быстро оставил их позади, но неясная печаль коснулась и его. Он подумал: наверное, его хватились, ищут. И прибавил шаг. Из-за дувала оглушительно забрехала собака, с противоположной стороны ей отозвалась другая, потом третья…
Лихость покинула Павлика. Он на всякий случай выбежал на середину пыльной улицы и припустил что есть духу.
Павлик бежал, а собачий лай следовал за ним. Казалось, волкодавы перепрыгнут через дувал или сорвутся с цепи. Покалывало в боку, но он бежал и бежал, иногда проверяя, цел ли чехол. А мысли мешали ему: "Может, зря? Я и дороги не знаю. И никого не знаю. Заблудиться могу… А собак сколько! Ой, вон милиционер!" Он споткнулся и полетел в канаву, ударился коленкой, плечом и головой. Хотел разреветься, но услышал голос:
- Зачем бежишь? Голову потерять можешь. Садись, поедем вместе.
Выбираясь из канавы, держась за голову, Павлик увидел добрейшее лицо серебряного от седины туркмена. Глаза его серебрились, а лицо и руки сплошь были испещрены морщинками. Не коснулась старость только его доброты. Он повел рукой, приглашая Павлика в свою тележку. Ишачок, потряхивая ушами, ободрял Павлика, отмахиваясь хвостом от утренних въедливых мух.
Павлик, забыв о боли, мигом оказался в повозке, около серебряного туркмена. Ишачок затрусил по дороге, туркмен краем рукава смахнул пыль с плеча Павлика. Поравнялись с милиционером. Тот стоял около мотоцикла с коляской и внимательно смотрел на них. Туркмен обнял Павлика и подал ему кисть винограда. Хорошо было сидеть около этого чудесного старика, есть виноград…
Копытца ишачка понемножку отщипывали дорогу. Дорога раздваивалась. Пришлось вылезать. Если бы чехол не был подарком Атахана, Павлик обязательно подарил бы его этому человеку. Но это подарок… Павлик слез с тележки.
- Спасибо, дедушка…
Старик давно миновал развилку дорог и потерял из виду мальчика, но с улыбкой вспоминал его голубые глаза, унизанный веснушками курносый нос, тепло детского плеча - все это было еще рядом, все еще звучал голос мальчика: "Спасибо, дедушка…" И старик, слабо держа вожжи, подумал: "Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Сколько ласки он мне подарил!"
XI
С немалыми передрягами добрался Павлик до аула. Впервые в жизни он проехался в грузовой машине, в водовозке. Впервые спасался от собак, от сердитого индюка. Он и не думал, что аул так далеко, не знал, как доберется до него. Страху набрался!.. Живот подвело, но он вспоминал ласкового седого дедушку, гроздь винограда, и ему становилось немного легче.
Солнце светило вовсю. Аул давным-давно проснулся. И теперь, глядя на больничный садик, на аул, на людей, Павлик подумал, что он никогда бы не увидел рассвет, утреннюю дорогу, того серебряного туркмена с бронзовой гроздью винограда, никогда не побывал бы здесь, если не решился бы отправиться в путь!..
Приоделись жители аула, казалось, и деревья облачились в новый зеленый наряд. Из репродуктора, укрепленного на столбе, около сельсовета, неслись песни. Они были слышны и в больничном садике, куда пришли навестить больных родные.
У самого забора высокий юноша одной рукой держал за уздечку текинского скакуна, а другой касался матовой руки девушки в больничном халате. Это было недопустимой вольностью, и девушка отдергивала руку, а юноша прикидывался, будто задевал ее случайно.
В тенистом углу садика Павлик расспрашивал дряхлого, с трясущейся головой, глуховатого деда. Дед обрадовался собеседнику и не обратил внимания на подозрительно грязную одежду Павлика. Между тем грязная, местами порванная, замасленная одежда могла бы его насторожить. Но он был подслеповат. Прикладывая руку к уху, дед переспрашивал мальчика, повторяя:
- Внучок мой не приедет. Ась? Чего, чего? С берега скопытился и булькнул…
- Юлька, Юлька, какая она?
- Ась? - спрашивал старик. - Я и говорю: булькнул…
- Юлька! - Павлик не знал, зачем приехал и не вернуться ли? И вернулся бы, потому что добиться от деда что-либо было невозможно. Подойти к юноше с конем Павлик не отважился, страшась разоблачения, а все остальные были так заняты друг другом, что им - не до него. И тут до деда дошло! Держа ладонь около уха, он повторил:
- Юленька! Наташа! - Дед умилился, заулыбался: - Принцессы. Две принцессы, обе принцессы! - Он что-то изображал пальцами, не в состоянии выразить. - Одним словом - принцессы! - восторженно причмокивал он. Наверное, глуховатый дед не сам нашел слово "принцесса", а перенял его от Гюльчары. В комнате Наташи она помогала нанести последние стежки на Юлькино платье. Юлька неподвижно замерла на стуле перед зеркалом и показывала своему отражению язык.
Гюльчара откусила нитку, сделала шаг в сторону, полюбовалась своей работой и девочкой:
- Настоящая принцесса. Язык спрячь. Откусишь!
Однако принцесса чувствовала себя просто девочкой и спрыгнула на пол:
- А вот и не откусила.
Павлик стоял у ограды, втолковывая старику:
- Скажите, чтобы Юлька вышла на улицу, я ей должен передать…
- Вон они! - И дед указал на Юльку и Наташу. Они спускались по лестнице больницы. Обе в белых платьях, они притягивали взгляды. И Павлик завороженно смотрел на них.
- Чего же не идешь? Подойди и скажи, что тебе надо! - подбадривал дед.
Павлик замешкался, оробел, остановился.
- Дедушка, скажи, пусть она после обеда… пусть Юлька после обеда придет на берег. Скажи, а? - Павлик говорил около самой стариковской ладони, приставленной к заросшему уху.
- Чтобы после обеда на берег пришла!
- Ну ладно, ладно, - пообещал дед. - А внучок не придет.
Павлик зашлепал к реке. Подошва от правой тапочки отлетела. Горячий песок обжигал ногу. Мальчуган старался, чтобы хоть пальцы не вылезали наружу. Он добрался до реки, разделся и занялся стиркой. Мужское достоинство не позволяло явиться перед Юлькой в таком растерзанном виде. Павлик стирал свои штаны, грязь отдирал песком, снова и снова полоскал их.
И к обеду в чистых, хотя и рваных штанах, в отстиранной курточке, застегнув на все пуговицы рубашку, Павлик поджидал Юльку.
Ее не было. Неужели дед позабыл? А, может, лучше, если она не придет… Нет, лучше бы пришла…
- Это ты меня звал? - услышал он за спиной певучий голосок и обернулся.
Юлька была ниже его ростом. Такая нарядная! Светилась и она, и ее розовощекая кукла. Он сразу же заметил в ее руке чудесный нож с большой рукоятью в виде медведя.
Увидев нож, он возненавидел девчонку: отобрала у него отца и захватила нож.
- Ты не любишь его! - выпалил он.
- Кого? - не поняла девочка, с удивлением рассматривая курносого и веснушчатого задиристого мальчишку. Он вынул из-за пазухи обшитый черным атласом чехол от ножа.
- Того, чей нож! Отдай! - Павлик попробовал вырвать нож, но это оказалось не так-то просто. Девочка отвесила ему приличную оплеуху, потом вторую… Она ухитрилась схватить своего врага за вздернутый нос. Девочка пустила в ход коготки и чуть не соскребла с носа Павлика половину веснушек. Не обратила внимания на куклу, когда выронила ее, не заметила, что о куст порвала платье, прозевала, что приблизились они к самой круче, а за нею - река. Она сражалась не за себя - за нож! А подножку дала такую, что Павлик шлепнулся на землю.
Юлька ловко увертывалась, сопротивлялась отчаянно, и тут Павлик в пылу драки толкнул ее. Юлька сорвалась с кручи и полетела в бурную речку. Вода сомкнулась над ее головой. Он оторопел: захлебнулась, утонет. Из воды высунулась рука Юльки. Рука сжимала нож. Пальцы медленно один за другим разжались. Нож исчез. Скрылась и рука.
Павлик бросился в реку. Течение тащило его. Он наглотался воды, но вот наткнулся на Юльку. Девочка зацепилась платьем за корягу, ее прибило к берегу. Павлик ухватил Юльку за руку, но ушел под воду. Течение вытолкнуло его на мель, он кинулся по берегу обратно, спрыгнул в воду, нашел Юльку, оторвал ее платье от коряги и вытащил девочку на берег. Все произошло очень быстро. Он стоял на коленях возле утопленницы. Юлька пришла в себя и разрыдалась:
- Ножа нет!
Павлик смотрел на нее молча, но не злобно. А Юлька плакала:
- И Атахан пропал… и нож потеряла. Ничего не осталось…
- Юлька! Юлька! - долетел до них сердитый оклик Наташи.
- Мама!.. - испуганно прошептала девочка. Она встала, поспешно вытерла слезы, но они появлялись вновь. Но, может, это стекали капли с ее мокрых волос.
- Не надо говорить, не говори мамочке, что я потеряла ножик, я его найду.
- Юлька! - громче и тревожней прозвучал оклик Наташи.
Павлик мгновенно исчез.
Юлька, дрожа, ожидала приближения матери. Порванное, грязное платьице, жалко свисая, облепило ее фигурку. Волосы слиплись и падали на глаза, косички распустились, на лице вспухали ветвистые красные царапины.
Наташа ускоряла шаги и наконец подбежала к берегу.
- Ах ты, негодная девчонка!
- Мамочка, прости!
Павлик наблюдал из-за кустов и мотал головой, подергивался, закрывал глаза, словно Наташа лупила не Юльку, а его.
- Мамочка, мамочка, прости меня! Больше не буду! - лепетала растрепанная Юлька. И, не выдержав этого наказания, Павлик заревел так, будто больше всех попало ему. Но, пристыженный своим криком, упал на траву и уткнулся в нее лицом.
Он плакал долго: потерял и Атахана, и Юльку с Наташей… Наплакавшись, он уснул. А когда проснулся, на землю уже опустилась ночь… Как сотни заведенных, торопящихся часов, тикали цикады. Зацокал соловей, смолк и вдруг разошелся. Кажется, благодаря ему резче запахли ночные цветы, ярче вспыхнули звезды, а луна раздвинула облака, чтобы взглянуть на певца. Свет луны коснулся грустного лица Павлика. Во всем мире были трое: луна, Павлик и соловей. Потом остались луна и Павлик. Он благодарно улыбнулся луне за то, что она - с ним.
Он закрыл глаза, свернулся калачиком, подтянув к груди колени. Но спал он недолго…
XII
Солнце осветило влажную макушку Павлика, когда он вынырнул из реки и, набрав воздуха, снова погрузился в воду. Его рваные тапочки, истрепанные штаны, дырявая куртка и рубашка с майкой были аккуратно сложены на берегу, как раз на том месте, откуда Юлька сорвалась в воду. Подобно круглому поплавку, заблестела его стриженая голова на торопливой реке.
Из-за бугра за Павликом тайком следили трое ребят. Это была засада. Выражение лиц мальчишек не предвещало ничего доброго. Вооруженные камнями и палками, они были настороже.
Павлик появлялся на поверхности, покрасневшими глазами смотрел, на сколько его отнесло бурным течением от берега, и, набрав побольше воздуха, упрямо погружался на дно.
- Мы ему дадим за нашу Юльку! - готовился к возмездию самый младший, а старший мрачно поддерживал:
- Думает, если у нее нет отца, значит, ее обижать можно! - И он треснул палкой по земле, отрабатывая удар. Неминуемая кара приближалась. Мстители клокотали от гнева.
Павлик вынырнул, отдышался и снова исчез под водой.
Один мальчишка выбежал из-за бугра, схватил одежонку Павлика и скрылся в засаде.
Павлик вынырнул счастливый: в руке был нож Атахана. Рукоять блестела, словно отлакированная. Павлик, довольный, выбрался на берег и не заметил пропажи. Рассматривал рукоять подробно, поворачивал… И вздрогнул от окрика:
- Отдай нож!
Он обернулся, кинулся к одежде, но ее не было. Трое ребят уже выскакивали из-за бугра. Перепуганный Павлик отвел руку с ножом за спину.
Мальчишки наступали, размахивая палками.
- Не отдашь - порвем твою одежду! - предупредил старший и высоко поднял на палке рубашку Павлика.
Мокрый, озябший, стуча зубами, стоял перед ними Павлик в длинных и широких, не по размеру трусах. Он растерялся, подтянул трусы и сжал нож, точно это было единственным спасением.
- Брось нож! Считаю до трех! - скомандовал верховод и начал: - Р-р-раз! - Он сбросил рубаху Павлика с палки, ребята подхватили, взялись за рукава, приготовились.
- Считай! - крикнул самый маленький.
С грустью посмотрел Павлик на нож, вздохнул. Один глаз у медведя еще был влажным, будто он подмигивал Павлику.
- Два-а-аа! - считал парень.
Зубы Павлика выбивали чечетку. Губы посинели. Гусиной кожей покрылись руки и ноги. Холодно! Страшно! Жалко рубашку…
- Два-а-аа с половиной! - тянул верховод.
Натянулась рубаха Павлика, затрещала…
- Три-и-ии! - Парень мотнул рыжей головой.
- Не отдам! - мотнул головой Павлик.
Рубаха расползлась на две части. Рыжий метнул камень и выбил из руки Павлика нож. Павлик подхватил нож левой рукой и побежал. Мальчишки - за ним. Павлика настигали камни и палки. Он взобрался на маленькую сопку и, пересекая поле, понесся к больнице. Мальчишки не отставали.
Прерывисто дыша, обессилев, Павлик подбежал к ограде больничного садика, где дремал старик.
- Дедушка, передайте ножик Юльке! - крикнул Павлик.
Сперва старик приставил ладонь к глазам, пригляделся:
- Ась? - Он приставил другую руку к заросшему сивой щетиной уху.
Павлик пробежал вдоль ограды и увидел двух больных: они за столиком играли в домино.
- Ножик этот Юльке передайте! - Он перебросил нож через ограду: - Юльке! Скорее!
Подоспели к самой ограде и трое мальчишек, швырнули рваную одежонку Павлика в садик. На траву упали лохмотья, тапочка перевернулась в воздухе и шлепнулась набок, так что стало видно: подметки нет.
Проходя мимо Павлика, все поочередно ткнули его кулаком в бок, а рыжий стукнул по шее. Павлик, поддерживая руку, распухшую от удара камнем, молча снес все обиды.
Мальчишки ушли с сознанием исполненного долга.
Один больной, положив костяшки домино на столик, поднял нож и, рассматривая его, направился к крыльцу. Другой собрал изорванную одежду Павлика, приблизился к ограде и, укоризненно качая головой, попрекнул: