- Что вы думаете? Он - аристократ, у него есть гордость. Он велел мне идти к черту.
- И завтра, - сказал Шарп, - все мы сможем сделать только это.
Потому что завтра французы нападут, и он еще раз увидит их огромные синие колонны, идущие под грохот барабанов под своими орлами, и услышит раскалывающий череп гром мощных французских батарей вдалеке. Он передернул плечами при мысли об этом, затем обернулся, чтобы посмотреть, как его зеленые куртки проходят торжественным маршем.
- Перкинс! - вдруг закричал он. - Подойти ко мне!
Перкинс пытался спрятаться на дальней стороне колонны, но теперь, смущенный, он подошел и встал перед Шарпом. Харпер пришел вместе с ним.
- Это не его вина, сэр, - сказал Харпер поспешно.
- Заткнись! - сказал Шарп, и посмотрел вниз на Перкинса. - Перкинс, где твоя зеленая куртка?
- Украли, сэр. - Перкинс был в рубашке, ботинках и брюках, обвешанный поверх этого всем своим снаряжением. - Она промокла, сэр, когда я носил воду парням, поэтому я повесил ее, чтобы высохла, и ее украли, сэр.
- Та леди была неподалеку, сэр, от того места, где он повесил куртку, - сказал Харпер уверенно.
- Зачем ей красть куртку стрелка? - спросил Шарп, чувствуя, что краснеет. Он был рад, что уже темно.
- А зачем кому-то другому куртка Перкинса, сэр? - спросил Харпер. - Она была поношенная и слишком маленькая, чтобы быть впору нормальному мужику. Но я считаю, что ее украли, сэр, и я не считаю, что Перкинс должен платить за нее. Это точно не его вина.
- Иди, Перкинс, - сказал Шарп.
- Да, сэр, спасибо, сэр.
Харпер наблюдал, как мальчишка бежит к своему ряду.
- И почему леди Хуанита украла куртку? Это озадачило меня, сэр, действительно озадачило, потому что я не думаю, что кто-то другой ее взял.
- Она не крала ее, - сказал Шарп, - эта сука заработала куртку лежа на спине. Теперь иди. У нас впереди еще долгая дорога, Пат.
Хотя ведет ли эта дорога к чему-нибудь хорошему, он не знал, потому что теперь он стал козлом отпущения, он должен ждать неизбежного приговора следственной комиссии - и в темноте, следуя за своими людьми на запад, он вздрагивал при мысли об этом.
***
Только двое часовых стояли у двери дома, который служил штабом Веллингтона. Другие генералы могли бы посчитать, что их достоинство требует целой роты охраны, или даже целого батальона, но Веллингтон никогда не хотел иметь более двух часовых, и они были должны только держать на расстоянии городских мальчишек и ограничивать доступ назойливых просителей, которые полагали, что генерал может решить их проблемы одним росчерком пера. Торговцы приходили в поисках контрактов - чтобы снабжать армию тухлой говядиной или штуками сукна, слишком долго хранившегося в кишевших молью складах; офицеры - с просьбами о поддержке против воображаемого притеснения по службе; священники - жаловаться, что британские солдаты-протестанты не уважают святую католическую церковь… и несмотря на все эти докучные домогательства генерал пытался решать собственные проблемы: нехватка шанцевых инструментов, недостаток тяжелых орудий, которые могли бы нанести существенный ущерб укреплениям осаждаемого города, и самая неотложная - как убедить напуганное министерство в Лондоне, что его нынешняя кампания не обречена на поражение.
Таким образом, лорд Кили не был долгожданным посетителем после раннего, как было заведено у генерала, обеда, состоявшего из жареного седла барашка под уксусным соусом. К тому же Кили явно взбодрил себя изрядной порцией бренди, готовясь к нелегкому разговору с Веллингтоном, который еще в начале своей карьеры решил, что увлечение алкоголем мешает человеку проявить свои способности солдата.
- Хотя бы один человек в этой армии должен остаться трезвым, - нравилось ему говорить о себе, и теперь, сидя за столом в комнате, которая служила ему кабинетом, гостиной и спальней, он строго смотрел на раскрасневшегося, взволнованного Кили, который прибыл с неотложным делом. Неотложным для Кили, но не для кого-то еще.
Свечи мерцали на столе, заваленном картами. Вестовой прискакал от Хогана, сообщая, что французы выступили и продолжают движение по южной дороге, которая ведет к Фуэнтес-де-Оньоро. Новость не была неожиданной, но она означала, что планы, разработанные генераломЮ скоро будут подвергнуты испытанию огнем орудий и залпами мушкетов.
- Я занят, Кили, - сказал Веллингтон холодно.
- Я прошу только, чтобы моей части разрешили занять место в центре боевого порядка, - сказал Кили с осторожным достоинством человека, который знает, что бренди может сделать его речь нечленораздельной.
- Нет, - сказал Веллингтон. Адъютант генерала, стоящий у окна, кивал в сторону двери, но Кили игнорировал приглашение уйти.
- Нас неправильно использовали, милорд, - сказал он неблагоразумно. - Мы приехали сюда по требованию нашего суверена, ожидая, что нас должным образом используют, а вместо этого вы проигнорировали нас, отказали нам в снабжении…
- Нет! - Слово прозвучало так громко, что часовые у дверей вздрогнули. Потом они посмотрели друг на друга и усмехнулись. У генерала был тот еще характер, хотя он не так часто его проявлял, но когда Веллингтон действительно хотел выказать всю ярость, на какую был способен, это производило впечатление.
Генерал измерил взглядом своего посетителя. Он понизил голос до обычного уровня, но даже не пытался скрыть презрение.
- Вы прибыли сюда, сэр, плохо подготовленные, непрошеные, без соответствующего финансирования, и ожидали, что я, сэр, обеспечу вас и продовольствием, и снаряжением, а взамен, сэр, вы предложили мне дерзость и хуже того - предательство. Вы прибыли не по воле Его Величества, но потому что противник желал, чтобы вы прибыли, а я теперь желаю, чтобы вы ушли. И вы должны уйти с честью, сэр, потому что было бы неправильно отослать дворцовую гвардию короля Фердинанда на любых других условия, но эта честь, сэр, была заработана за счет других солдат. Ваша часть, сэр, должна участвовать в сражении, потому что у меня нет никакой возможности отправить вас прежде, чем французы нападут, но вам придется охранять мой склад боеприпасов. Вы можете командовать полком или пьянствовать у себя в палатке. Доброго вам дня, милорд.
- Милорд? - Адъютант обратился к Кили, тактично указывая на дверь.
Но лорд Кили было не до такта.
- Дерзость? - придрался он к слову. - Милорд, но я командовал гвардией короля Фердинанда и…
- И король Фердинанд в плену! - отрезал Веллингтон. - Что не говорит, сэр, об эффективности его охраны. Вы приехали сюда, сэр, с вашей виновной в супружеской неверности шлюхой, щеголяя ею как племенной сукой, а шлюха, сэр, оказалась предательницей! Шлюха, сэр, прилагала все усилия, чтобы разрушить эту армию, и единственное, что спасло эту армию от развала, это то, что ваша шлюха, слава Богу, оказалась такой же умелой в своем деле, как вы в своем! В вашей просьбе отказано, всего хорошего.
Веллингтон опустил глаза на бумаги. У Кили были и другие жалобы, в первую очередь на рукоприкладство и оскорбление со стороны капитана Шарпа, но теперь он был оскорблен уже самим Веллингтоном. Лорд Кили собрал остатки храбрости, чтобы возразить на такое обращение, но тут адъютант крепко ухватил его за локоть и потащил к двери, и у Кили не было сил сопротивляться.
- Возможно, Вашей Светлости требуется немного отдохнуть? - спросил помощник участливо, после того, как он вытолкал разъяренного Кили в приемную, где группа любопытных офицеров смотрела с жалостью на опозоренного человека. Кили пожал руку адъютанта, схватил шляпу и шпагу со стола, и вышел за дверь без единого слова. Он проигнорировал часовых, которые взяли на караул.
- Носатый быстро его выпроводил, - сказал один из часовых, затем снова вытянулся, потому что по ступенькам поднимался генерал-адъютант Эдвард Пэкихэм.
Кили, казалось, забыл, что следует приветствовать Пэкинхэма. Он двинулся вдоль улицы, не замечая длинные колонны пушек, которые медленно пробирались по узким переулкам города, - он ничего не видел и ничего не понимал за исключением того, что потерпел неудачу. Так же, как он терпел неудачу во всем, сказал он себе, но ни разу - по собственной вине. Ему выпадали плохие карты - и именно так он потерял небольшое состояние, оставленное ему матерью, после того, как она истратила свои богатства на проклятую церковь и на проклятых ирландских мятежников, которые в конце концов оказались на британской виселице; тем же самым невезением объяснялось то, почему он был не в состоянии завоевать руку по крайней мере одной из двух богатых мадридских наследниц, которые предпочли выйти замуж за родовитых испанцев, а не за пэра, лишенного своей страны. Жалость к себе нахлынула на Кили, когда он вспомнил об этих отказах. В Мадриде он был второразрядным гражданином, потому что не мог проследить свой род в прошлое вплоть до некоего средневекового скота, который сражался с маврами, в то время как в этой армии он был изгоем, потому что он был ирландцем.
Все же худшим оскорблением из всех было предательство Хуаниты. Хуанита - дикая, оригинальная, умная и обольстительная женщина, которую Кили воображал своей невестой. У нее были деньги, в ее жилах текла благородная кровь, и другие мужчины с завистью смотрели на Кили, когда Хуанита была рядом с ним. И все это время, предполагал он, она обманывала его. Она отдала себя Лупу. Она лежала в объятиях Лупа и открыла ему все тайны Кили: он представлял, как они смеются над ним, лежа обнявшись в постели, и гнев пополам с жалостью разгорался в нем. Слезы стояли в его глазах: он понимал, что станет посмешищем для всего Мадрида и всей этой армией.
Он вошел в церковь. Не потому что он хотел молиться, но потому что он не мог придумать, куда еще пойти. Он не мог вернуться к себе на квартиру в доме генерала Вальверде, где все будут смотреть на него и шептаться за его спиной: он рогоносец.
Церковь была заполнена женщинами в черных шалях, ждущими исповеди. Ряды свечей мерцали перед статуями, алтарями и картинами. Яркие огни отражались от позолоченных столбов и от массивного серебряного распятия на главном престоле, все еще укрытого белыми пасхальными покрывалами.
Кили стал подниматься по ступенькам к алтарю. Его шпага загремела о мрамор, когда он встал на колени и уставился на крест. Его тоже распинают, сказал он себя, распинают жалкие людишки, которые не понимают его благородных устремлений. Он вытащил флягу из кармана и поднес ее к губам, глотая крепкий испанский коньяк так, словно тот мог спасти его жизнь.
- Вы в порядке, сын мой? - Священник, неслышно ступая, подошел к Кили.
- Уйдите, - сказал Кили.
- Шляпа, сын мой, - священник сказал нервно. - Это - дом Бога.
Кили сорвал шляпу с плюмажем с головы.
- Уйдите, - сказал он снова.
- Бог да хранит вас, - сказал священник и отошел назад в тень.
Женщины, ждущие исповеди, глядели нервно на офицера в роскошном мундире и задавались вопросом, молится ли он относительно победы над приближающимися французами. Все знали, что враги в синих мундирах идут снова, и домовладельцы закапывали свои ценности в садах на случай, если ветераны Массена побьют британцев и вернутся, чтобы разграбить город.
Кили прикончил флягу. Его голова кружилась - от коньяка, от позора, от гнева. Позади серебряного креста в нише выше главного престола стояла статуя Мадонны. На ней была диадема из звезд, синие одежды, и она несла лилии в руках. Прошло много лет с тех пор, как Кили видел подобное изображение. Его мать любила такие вещи. Она заставляла его ходить на исповедь и к причастию, и упрекала за то, что он подвел ее. Она имела обыкновение молиться деве Марии, ощущая особую близость к Богоматери как к другой разочарованной женщине, которая знала печаль матери.
- Сука! - громко сказал Кили, глядя на одетую в синее статую. - Сука!
Он ненавидел свою мать так же, как он ненавидел церковь. Хуанита разделяла презрение Кили к церкви, но Хуанита была возлюбленной другого человека. Возможно, она всегда была возлюбленной другого человека. Она спала с Лупом и Бог знает со сколькими другими мужчинами, в то время как Кили собирался сделать ее графиней и хвастаться ее красотой во всех больших столицах Европы. Слезы текли по его щекам, когда он думал об ее предательстве и об оскорблении от руки капитана Шарпа. Это последнее воспоминание внезапно пробудило в нем ярость.
- Сука! - закричал он на Деву Марию. Он встал и швырнул пустую флягу в ее статую позади алтаря. - Сука и шлюха! - крикнул он, когда фляга отскочила, не причинив вреда, от синей одежды Девственницы.
Женщины закричали. Священник бежал к его Светлости, но остановился в ужасе, потому что Кили вытащил пистолет из кобуры. Щелчок взводимого курка отозвался гулким эхом под сводами церкви.
- Сука! Лживая, продажная, ворующая, двуличная, прокаженная сука! - Слезы текли по его щекам, когда он нацелил пистолет.
- Нет! - умолял священник; женские вопли заполнили церковь. - Пожалуйста! Нет! Думайте о деве Марии, пожалуйста!
Кили обернулся к священнику.
- Называете ее девственницей, не так ли? Вы думаете, что она была девственницей после того, как легионы прошли через Галилею? - Он дико рассмеялся, затем отвернулся к статуе. - Ты сучья шлюха! - закричал он, снова поднимая пистолет. - Ты грязная сучья шлюха!
- Нет! - крикнул священник в отчаянии.
Кили потянул спусковой крючок.
Тяжелая пуля прошла через его нёбо и на выходе вырвала из черепа кусок размером с ладонь. Кровь и мозг расплескались столь же высоко, как диадема из звезд Девственницы, но ни одна капля не попала на одежды Мадонны. Вместо этого она забрызгала ступени алтаря, погасила несколько свечей и потекла вниз к нефу. Мертвое тело Кили упало, его голова представляла собой жуткую мешанину крови, мозга и кости.
Крики в церкви постепенно затихали, заглушаемые грохотом колес на улице, где все больше пушек двигались на восток.
Навстречу французам. Которые пришли, чтобы отвоевать Португалию и разбить наглых британцев на узком мосту через Коа.
Часть вторая
Глава 7
Real Compania Irlandesa располагалась биваком на плато к северо-западу от Фуэнтес-де-Оньоро. Деревня перекрывала самую южную дорогу, ведущую от Сьюдад Родриго к Алмейде, и к ночи армия Веллингтона заняла деревню, которой теперь предстояло стать полем боя. Утренний туман скрывал поля с восточной стороны, где сосредотачивалась французская армия, в то время как на плато силы Веллингтона в тумане образовали хаотичное скопление войск, лошадей и фургонов. Артиллерийский парк был выставлен на восточном гребне плато, стволы орудий направлены через ручей Дос Касас, который очерчивал передовую линию армии.
Донахью нашел Шарпа, который скашивал глаза на осколок зеркала, пытаясь сам подстричь волосы. Сбоку и спереди стричь было достаточно легко, трудность как всегда представлял тыл.
- Точно так же, как на военной службе, - сказал Шарп.
- Вы слышали о Кили? - Донахью, внезапно ставший командиром Real Compania Irlandesa, проигнорировал шутовской комментарий Шарпа.
Шарп отрезал клок волос, нахмурился и попытался возместить убыток, отрезая с другой стороны, но это только ухудшило положение.
- Прострелил себе башку, как я слышал.
Донахью вздрогнул от грубости Шарпа, но не выразил протеста.
- Я не могу понять, как он мог сделать такое, - сказал он вместо этого.
- Слишком много гордости, недостаточно ума. По мне так все чертовы аристократы таковы. Это самые тупые чертовы ножницы!
Донахью нахмурился.
- Почему у вас нет слуги?
- Не могу позволить себе этого. Кроме того, я всегда заботился о себе сам.
- И сами стригли волосы?
- Есть одна симпатичная бабенка среди солдатских жен, которая обычно стрижет меня… - сказал Шарп.
Увы, Салли Клейтон, как и остальная часть Южного Эссекса, была далеко. Южный Эссекс понес за войну слишком много потерь, чтобы служить в боевых порядках, и теперь нес караульную службу на складах португальской армии и таким образом не участвовал в сражении с маршалом Массена, шедшим, чтобы освободить Алмейду и отрезать британцев при отступлении через Гоа.
- Отец Сарсфилд хоронит Кили завтра, - сказал Донахью.
- Отец Сарсфилд может многих из нас похоронить завтра, - сказал Шарп. - Если нас похоронят вообще. Вы когда-либо видели поле боя спустя год после сражения? Оно походит на свалку. Черепа разбросаны словно булыжники, и всюду обглоданные лисами кости. К черту все это! - резко сказал он, нанеся своим волосам последний ужасный урон.
- Кили не может даже быть похоронен на кладбище. - Донахью не хотел думать о поле боя этим зловещим утром. - Потому что это было самоубийство.
- Немногие солдаты обретут надлежащую могилу, - сказал Шарп. - Так что я не буду горевать о Кили. Нам повезет, если каждый из нас получит глубокую яму в земле, не говоря уж о надгробном камне. Дэн! - крикнул он Хагману.
- Сэр?
- Твои чертовы ножницы совершенно тупые.
- Точил их вчера вечером, сэр, - отвечал Хагман терпеливо. - Это напоминает мне отца, сэр: он всегда говорил, сэр, что только плохой рабочий обвиняет свой инструмент, сэр.
Шарп швырнул ножницами в Хагмана, затем стряхнул клочья волос с рубашки.
- Вы в более безопасном положении без Кили, - сказал он Донахью.
- Чтобы охранять склад боеприпасов? - с горечью возразил Донахью. - Уж лучше бы мы оставались в Мадриде.
- Чтобы считаться предателями? - спросил Шарп, надевая куртку. - Слушайте, Донахью: вы живы, а Кили нет. У вас есть своя отличная рота, чтобы командовать. Что с того, если вы охраняете боеприпасы? Вы думаете, что это не важно? Что случится, если прорвутся лягушатники?
Донахью не подбодрило мнение Шарпа.
- Мы - сироты, - сказал он жалостливо. - Никого не заботит, что случится с нами.
- Почему вы хотите, чтобы кто-то заботился? - спросил Шарп прямо. - Вы - солдат, Донахью, не ребенок. Вам дали саблю и пистолет, чтобы вы могли постоять за себя, а не ждать, что другие позаботятся о вас. Но при этом о вас действительно заботятся. Они заботятся достаточно, чтобы отправить всю вашу роту в Кадис, и я забочусь достаточно, чтобы сказать вам, что у вас есть два выхода. Вы можете отправиться в Кадис опозоренным, с вашими солдатами, знающими, что они опозорены, или вы можете возвратиться, сохранив свою честь. Вам решать, но я знаю, что выбрал бы я.
Донахью впервые услышал о предстоящей отправке Real Compania Irlandesa в Кадис, и он нахмурился, пытаясь понять, говорит ли Шарп всерьез.
- Вы уверены насчет Кадиса?
- Конечно я уверен, - сказал Шарп. - Генерал Вальверде дергает за ниточки. Он не думает, что вы должны были быть здесь вообще, так что теперь вас отправят прочь, чтобы вы присоединились к остальной части испанской армии.
Донахью переваривал новости в течение нескольких секунд, затем кивнул с одобрением.
- Хорошо! - воскликнул он с энтузиазмом. - Они должны были послать нас туда с самого начала. - Он отхлебнул чай из своей кружки и поморщился, недовольный вкусом. - А что будет с вами теперь?