Но ведь может быть еще одна версия. Полностью доверяя словам Позднякова, я могу предложить и гораздо более скучную идею: я сам слышал о многих случаях патологического опьянения с потерей сознания от минимальных доз алкоголя. Это может произойти от невротического состояния, от перегрева, от пищевого отравления. Вот если Поздняков действительно патологически опьянел от бутылки пива на тридцатиградусной жаре, не помня себя выбрался со стадиона и залег на траве, то пистолет и удостоверение из кармана мог у него спереть "чистильщик" - особо отвратительная порода воров, которые обрабатывают пьяниц…
Неспешно раздумывая обо всем этом, я дошел до автомата и позвонил Халецкому.
- Для вас есть новости, - коротко буркнул он. - Хорошие.
- Что, меня в майоры произвели? - спросил я.
- Эти новости запрашивайте в управлении кадров. А у меня только серьезные дела.
- Тогда поделитесь, пожалуйста.
- Пожалуйста: химики дали заключение, подтверждающее слова Позднякова…
- Яд? - быстро спросил я.
Халецкий на мгновение замялся, потом медленно сказал:
- Да нет - это скорее лекарство…
- Лекарство?
- Да, химики считают, что это транквилизатор.
- Красиво, но непонятно. Как вы сказали - транкви…?
- Транквилизатор. Это успокаивающее лекарство. Я у вас на столе видел.
- У меня? - Да, андаксин. Это и есть транквилизатор.
- Что же, Позднякова андаксином отравили, что ли? Для этого кило андаксина понадобилось бы.
- Андаксин - малый транквилизатор, простейшая формация. А из пробки извлекли очень сложную фракцию. Кроме того, не будучи специалистом в этом вопросе, я затрудняюсь прочитать вам по телефону курс теоретической фармакологии.
- Все понял, мчусь к вам.
- Не мчитесь. Можете двигаться медленно - вам только думать надо быстро.
- Тогда я рискую не застать вас на службе.
- А на службе вы меня и так уже не застанете - я стою в плаще.
- Как же так, Ной Маркович, мне же обязательно поговорить надо с вами?
- Больше всего вам подошло бы, Тихонов, чтобы я оставил свой дом и принес к себе в кабинет раскладушку. Тогда бы вы могли заглянуть ко мне и среди ночи. Вас бы это устроило?
- Это было бы прекрасно! - искренне сказал я.
- Да, но моя жена сильно возражает. И я сам, честно говоря, мечтаю организовать свой досуг несколько иначе.
- Как же быть? Отложим до завтра? Но знайте, что ужин вам покажется пресным, а постель жесткой из-за тех мук любопытства, на которые вы меня обрекаете.
Халецкий засмеялся.
- Вы не оставляете для меня иного выхода, кроме как раз делить этот ужин с вами. Надеюсь, что ваше участие сразу сделает его вкусным. Адрес знаете?
- Конечно. Минут через сорок я у вас дома.
- Валяйте. Смотрите только, не обгоните меня - моя жена ведь не знает, что без вас наш ужин будет пресным…
В прихожей Халецкого висела шинель с погонами подполковника, и я подумал, что мне случается видеть его в форме один раз в год - на строевом смотру. Высокий худощавый человек в прекрасных, обычно темно-серых, костюмах, которые сидят на нем так, словно он заказывает их себе в Доме моделей на Кузнецком мосту, Халецкий в форме выглядит поразительно. Мой друг, начальник НТО полковник Ким Скоромников, ерзая и стесняясь, стараясь изо всех сил не обидеть Халецкого, прилагает в то же самое время все силы для того, чтобы задвинуть его куда-нибудь во вторую шеренгу - подальше с глаз начальства, ибо вид Халецкого в форме должен ранить сердце любого поверяющего строевика. Для меня это вещь непостижимая: он получает такое же обмундирование, как и все, но мундиры его, пошитые в фирменном военном ателье, топорщат на спине, горбятся на груди, рукава коротки, пуговицы почему-то перекашиваются, и в последний момент одна обязательно отрывается, стрелка на брюках заглажена криво, и один шнурок развязался. И над всем этим безобразием воздымается прекрасная серебристо-седая голова в золотых очках под съехавшей набок парадной фуражкой.
Когда-то давно, в первые годы нашего знакомства, я был уверен, что это происходит оттого, что Халецкий глубоко штатский человек, силою формальных обстоятельств заброшенный в военную организацию, что он просто не может привыкнуть к понятию армейского строя, ранжира, необходимости вести себя и выглядеть как все - согласно уставу и той естественной необходимой муштровки, которая постепенно сплачивает массу самых разных людей в единый боеспособный механизм.
Но однажды нам случилось вместе сдавать зачет по огневой подготовке, и я решил отстреляться первым, поскольку стреляю я неплохо, и не хотел смущать Халецкого, наверняка не знающего, откуда пуля вылетает. Спокойно, не торопясь я сделал пять зачетных выстрелов и не очень жалел, что три пули пошли в восьмерку, а одна в девятку. Халецкий вышел на рубеж вслед за мной, проверил оружие, снял и внимательно протер очки, почему-то подмигнул мне, обернулся к мишени и навскидку с пулеметной скоростью произвел все пять выстрелов, и еще до того, как инструктор выкрикнул: "Четыре десятки, девять", я уже знал, что все пули пошли в цель, потому что сразу был виден почерк мастера.
- Где это вы так наловчились? - спросил я, не скрывая удивления.
- В разведке выживал тот, кто успевал выстрелить точнее. А главное - быстрее, - усмехнулся Халецкий.
Совершенно случайно я узнал от Шарапова - об этом в МУРе не знал никто, - что он служил на фронте в разведроте Халецкого, и так мне было трудно представить моего железного шефа в подчинении у деликатного, мягкого Халецкого, так невозможно было увидеть их вместе ползущими под колючей проволокой через линию фронта, затягивающихся от одного "бычка", и генерала, говорящего Ною "Слушаюсь!", что мне легче было считать это придумкой, легендой, милым сентиментальным вымыслом.
- Грех тяжкий на моей душе, - сказал мне генерал. - Большого ученого я загубил, когда затащил Халецкого к нам в милицию…
Десять лет проработали они вместе в отделе борьбы с бандитизмом - был у нас такой "горячий цех" после войны. Но сильно стало барахлить сердчишко, и Халецкий перешел в НТО. В сорок пять лет неожиданно для всех он написал учебник криминалистики, по которому учат во всех школах милиции. Я знаю, что его приглашали много раз на преподавательскую работу, но из милиции он почему-то не уходит. Однажды я спросил его об этом.
- Мне новая форма нравится, - засмеялся он.
- А если серьезно?
- Серьезно? - переспросил Халецкий. - У меня есть невыплаченный долг.
- Долг? - удивился я.
- Да. Мой отец был чахоточным портным и мечтал, чтобы я стал ученым. Ему было безразлично каким - врачом, инженером, учителем, только бы я не сидел на портновском столе, поджав под себя ноги. Не знаю, выполнил ли я его завет, став криминалистом. Но моя совесть, разум, сердце все равно не позволили бы мне заниматься чем-то другим…
- Почему?
- Мне было восемь лет, мы ехали с отцом в трамвае. На Самотеке в вагон вошел огромный пьяный верзила и стал приставать к пассажирам. Когда он стал хватать какую-то девушку, мой отец, чахоточный, недомерок, портной по профессии, рыцарь и поэт в душе, подбежал к нему и закричал: "Вы не смеете приставать к женщине!" Хулиган оставил девушку и стал бить отца. Боже мой, как он его бил!.. - Халецкий снял очки, закрыл на миг глаза и провел ладонью по лицу: - Я кричал, плакал, просил остальных людей помочь, а бандит все бил его, зверея оттого, что никак не может свалить его совсем, потому что после каждого удара отец поднимался на ноги, со слепым, залитым кровью и слезами лицом, и, выплевывая зубы и красные комья, которыми исходила его слабая грудь, кричал ему разбитыми губами: "Врешь, бандюга, ты меня не убьешь!" И все в вагоне онемели от ужаса, их сковал паралич страха, они все боялись вмешаться и стать такими, как отец, - залитыми кровью, с выбитыми зубами, и никто не завидовал силе этого огромного духа в таком маленьком тщедушном теле…
- Вы хотели отомстить за отца всем бандитам?
- Нет, - покачал головой Халецкий. - Он не нуждается в отмщении. Я служу здесь для того, чтобы люди, которые едут в огромном вагоне нашей жизни, не знали никогда того унизительного страха, который хуже выбитых зубов и измордованного тела…
Обо всем этом я вспомнил, снимая в прихожей Халецкого плащ и вешая его рядом с шинелью, которую надевают один раз в год. Халецкий сказал жене:
- Познакомься, Валя. Рекомендую тебе - мой коллега Станислав Тихонов, человек, который не женится, чтобы это не отвлекало его от работы.
Жена махнула на него рукой.
- Мое счастье, что я за тебя вышла, когда ты еще там не работал. А то бы вы составили прекрасный дуэт. Жили бы себе, как доктор Ватсон с Шерлок Холмсом.
Я пожал ей руку и сказал:
- Не вышло бы. У них там еще была миссис Тернер, а сейчас сильные перебои с домработницами.
Она покачала головой.
- Вот с моими двумя оболтусами тоже беда - хоть убей, не женятся. А так бы хорошо было… - Она проводила нас в столовую и спросила меня: - Вы потерпите до ужина еще минут двадцать или уже невмоготу?
- Конечно, потерплю.
- И прекрасно, - обрадовалась она. - У нас сегодня тушеный кролик. И с минуты на минуту подойдут наши Миша с Женей, тогда сядем вместе за стол. - И добавила, словно извинялась: - Я так люблю, когда они вместе с нами… Большие они стали совсем, мы их и не видим почти.
- Мамочка, мамочка, сейчас сюда ввалится пара двухметровых троглодитов, и гость не сможет разделить твоей скорби по поводу того, что они редко с нами обедают, - сказал Халецкий, и в голосе его под налетом иронии мне слышна была радость и гордость за "двухметровых троглодитов", и я подумал, что "троглодиты" Халецкого, которых я никогда не видел, должны быть хорошие ребята.
Жена ушла на кухню, а мы уселись за стол, и Халецкий придвинул к себе стопку бумаги и толстый цанговый карандаш с мягким жирным грифелем.
- Так что там слышно с андаксином этим самым? - спросил я.
- Ну, андаксин это я для примера назвал, дабы вам понятнее было, что это такое. - Халецкий короткими легкими нажимами рисовал на бумаге пса. - Но андаксин или элениум относятся к группе "малых" транквилизаторов. А вещество, исследованное нашими экспертами, - "большой" транквилизатор…
Пес на рисунке получался злой, взъерошенный, и выражение его морды было одновременно сердитое и испуганное.
- А чем они отличаются - "большой" от "малого"?
- В принципе это совсем разные группы химических соединений. "Малые" транквилизаторы относятся к карбоматам, а "большие" - к тиазинам.
Халецкий поправил кончиком карандаша дужку золотых очков, отодвинул листок с разозленным псом в сторону и стал рисовать другого пса. Он был сильно похож на первого, но рожа у него была умильная, заискивающая, а хвост свернулся колбаской.
- Я буду вам очень признателен, если вы оторветесь от своих собак и объясните мне все поподробнее, - сказал я вежливо. - Меня сейчас собаки не интересуют.
- И зря, - спокойно заметил Халецкий. - Я это рисую для вашего же блага, ибо не надеюсь на ваше абстрактное мышление. Ведь вы, сыщики, мыслите категориями конкретными: "украл", "побежал", "был задержан", "показала"…
- Благодарю за доверие. - Я поклонился. - Отмечу лишь, что мои конкреции дают пищу для ваших абстракций…
Халецкий засмеялся.
- Сейчас, к сожалению, все обстоит наоборот: из моих туманных абстракций вам предстоит материализовать какие-то конкреции, и я вам заранее сочувствую. Дело в том, что и "большие" и "малые" транквилизаторы объединяются по принципу воздействия на психику. О малых - элениуме, андаксине, триоксазине вы знаете сами, а "большими" лечат глубокие расстройства - бред, депрессии, галлюцинации. Из "больших" наиболее известен аминазин.
- А при чем здесь собаки?
- При том, что если разъяренной собаке в корме дать таблетку триоксазина, то она сразу же станет ласковой, спокойной и веселой.
- Так это же в корме! Если вы мне сейчас дадите маленько корма, я и без лекарства стану ласковым и веселым.
- Это я по вашему лицу вижу. Но разница в том, что собака впадает в блаженство от лекарства и без корма.
- Понятно. Так что - Позднякову дали здоровую дозу аминазина?
- Вот в этом вся загвоздка. Наши химики обнаружили в пробке вещество, не описанное ни в одном справочнике, - это не просто "большой" транквилизатор, это какой-то тиазин-гигант. В принципе он похож на аминазин, но молекула в шесть раз больше и сложнее. Короче, они затрудняются дать категорическое заключение об этом веществе.
- А что же делать?
- Дружить со мной, верить в меня.
- Я вам готов даже взятки давать, Ной Маркович.
- Я беру взятки только старыми почтовыми марками, а вы слишком суетливый человек, чтобы заниматься филателией. Поэтому я бескорыстно подскажу вам, что делать.
- Внимаю пророку научного сыска и филателии.
- Поезжайте завтра с утра в Исследовательский центр психоневрологии, там есть большая лаборатория, которая работает над такими вещами. Они вам дадут более квалифицированную консультацию, да и в разговоре с ними вы сможете точнее сориентироваться в этом вопросе…
В прихожей раздался звонок, хлопнула отворяемая дверь, и две молодые здоровые глотки дружно заорали:
- Мамуленька, дорогая - мы с голоду подыхаем!..
По-видимому, явились "троглодиты"…
ГЛАВА 4
Исследовательский центр оказался современным модерновым зданием - сплошь стекло и пластик. Издали он был похож на аэропорт, а внутри на зимний стадион. Стекло было кругом: стеклянные витражи, стены, часть потолков, и только турникет за стеклянными дверьми у входа был металлический. Турникет казался частью тела вахтера, усовершенствованным продолжением его корявого туловища, блестящим окончанием рук. Он внимательно рассматривал мое удостоверение, читал его снова и снова, как будто надеялся в нем найти что-то такое, что разрешило бы ему меня не пропустить. Но пропуск был заказан, и в удостоверении, наверное, оказалось все нормально, потому что он сказал:
- Ну что ж, проходите. - И в голосе его плыло сожаление.
Вверх по лестнице - два марша, бесконечный коридор, поворот направо и стеклянная дверь с надписью: "Секретарь". Я всегда заново удивляюсь тому, что на двери руководителя никогда не пишут его фамилию; на приемной указано "секретарь", будто секретарь и является здесь самой главной фигурой, а имя Того, Чей вход она охраняет, и вообще лучше не называть.
В этом стеклянном аквариуме царила сказочная тропическая рыбка. Рыбке было лет двадцать, и выглядела она очень строгой. И оттого, что она была строгой, казалась еще моложе и красивее. Я поздоровался с ней и сказал:
- Вы похожи на подсолнух. У вас длинные желтые волосы, черные глаза, а сама вы тоненькая и в зеленом костюме.
На что она мне ответила:
- Вам было назначено на тринадцать часов, вы опоздали на семь минут.
Я сказал:
- Ваш вахтер виноват. Он меня продержал восемь с половиной минут, рассматривая мое удостоверение.
- Это все вы объясните профессору Панафидину. Александр Николаевич сам никогда не опаздывает и страшно не любит, когда это делают его визитеры. Теперь сидите ждите, у него товарищи, он освободится минут через сорок.
- Прекрасно, - сказал я. - У вас буфет или столовая есть?
- На нашем этаже есть буфет, - не выдержала, улыбнулась рыбка. Видимо, ее рассмешило, что я из неудачи хочу извлечь вполне конкретную пользу. - Приятного аппетита.
- Спасибо. - И я отправился искать гастрономический оазис в этой стеклопластиковой канцелярской пустыне.
В аквариуме, точно таком же, как тот, где обитала тропическая рыбка-секретарша, стояла кофейная экспресс-машина и за дюжиной столиков расположилось довольно много людей. На меня не обратили ни малейшего внимания, я взял чашку кофе с бутербродами и уселся за свободный стол в центре комнаты, не спеша огляделся. За соседними столиками люди были озабочены и беззаботны, молоды и зрелы, веселы и мрачны, и разговоры их прозрачным мозаичным куполом висели над моей головой:
- …Да что ты мне баки забиваешь? При чем здесь эффект Мессбауэра?..
- …В Доме обуви вчера давали сапоги на "платформе" по восемьдесят рэ. Потряска!..
- …Перцовскому оппонент диссертацию валит…
- …А вы еще продукт на ЯМР не сдавали?
- …Да не надо ему было за фосфозены браться. Он же в этом ничего не петрит…
- …Конечно, везун - и все. Ему "Арарат" с золотыми медалями сам в руки упал…
- …А мы на осциллографе сняли все кривые. Не-а, с кинетикой вопросов нет…
- …Валька Табакман в отпуске на Чусовой был. Икону обалденную привез - пятнадцатистворчатый складень, закачаешься. Он ее глицеральдегидом чистит…
- …Ну и жуки! Пронякин только отбыл в ИОНХ, они тут же притащили в дьюаровском сосуде пять литров пива и в муфеле шашлыки нажарили - красота…
- …Ничего не значит - Сашку Копытина у нас четыре года младшим продержали, а в Нефтехиме он за пару лет доктор скую сделал…
- …Новый "Жигуль", конечно, лучше старого, но ведь не на две тыщи?
- …А я плюнул на все, везде наодолжался и за кооператив внес. Две сто - северное Чертаново…
- …Панафидин строит сейчас какую-то грандиозную установку…
- …Пенкосниматель ваш Панафидин…
- …Талантливых людей никто не любит…
- …Девчонки из его лаборатории стонут - присесть некогда.
- …Панафидин лентяев не держит…
- …Он себе "Жигуля" красного купил…
- …Рожа у него самодовольная…
- …Бросьте, девочки, он очень цельный человек…
- …Панафидин…
- …Панафидин…
В стерильно чистом кабинете и намека не было на так называемый творческий беспорядок. Каждая вещь стояла на своем месте, и чувствовалось, что, прежде чем поставить ее сюда, хорошо подумали. Но, пожалуй, больше всего на месте был хозяин кабинета. Такого профессора я видел впервые в жизни - ему наверняка и сорока лет еще не было. Жилистый, атлетического вида парень в элегантных очках, шикарном темно-сером костюме "эвритайм", ярком, крупно завязанном галстуке с платиновой запонкой. И лицо у него, безусловно, было штучное - я на него просто с завистью смотрел. Длинные соломенно-желтые волосы, могучие булыжные скулы, чуть впалые щеки, несокрушимый гранит подбородка. А за продолговатыми стеклами очков, отливающих голубизной, льдились спокойные глаза умного, хорошо знающего себе цену мужчины.
И от всего этого человеческого монолита, свободно расположившегося в удобном кресле за сверкающей крышкой пустого письменного стола, веяло такой железной уверенностью, таким благополучием, такой несокрушимой решимостью сделать весь мир удобным для потребления, что я немного растерялся и сказал как-то неуверенно:
- Вам должны были звонить обо мне. Я инспектор МУРа Тихонов…
- Очень приятно. Профессор Панафидин. Прошу садиться.