И я сразу обрел на мгновение утраченную уверенность, потому что из этого сгустка целенаправленной человеческой воли тоненьким голосом пропищала обычная людская слабость - наше рядовое маленькое тщеславие, ибо в традиционной формуле приветствия и знакомства, выполненной по всем нормативам и требованиям, я уловил горделиво-радостное удовольствие от вслух произнесенного своего титула - символа принадлежности к особому кругу отмеченных божьим даром людей. И еще я понял, что профессорское звание Панафидин носит недавно.
Я уселся в кресло, протянул Панафидину криминалистическое заключение и отдельный листок с вычерченной экспертами формулой вещества, извлеченного из пивной пробки.
- Нам нужна ваша консультация по поводу этого вещества. Кем производится, где применяется, для чего предназначено.
Панафидин бегло прочитал заключение, придвинул листок с формулой, внимательно рассматривал его, при этом он шевелил верхней губой и указательным пальцем двигал по переносице очки. Я разглядывал пока кабинет. На подоконнике лежала прекрасная финская теннисная ракетка, а в углу, рядом с вешалкой, белая спортивная сумка с надписью "Adidas" - предмет невероятного вожделения всех пижонов. Панафидин поднял на меня сине-серые, чуть мерцающие, как влажный асфальт, глаза, спросил:
- А у вас что, есть такое вещество? - И мне показалось, что он взволнован.
- У меня нет, - сказал я.
Я готов был поклясться, что Панафидин облегченно вздохнул. Отодвинул от себя лист, сказал с холодной усмешкой:
- Ваши эксперты ошиблись. Это артефакт, - и снисходительно пояснил: - Искусственный факт, научная ошибка, небыль.
- Почему? - настороженно спросил я, совершенно отчетливо заметив растянутый на несколько мгновений перепад настроения Панафидина.
- Потому что такого вещества, к сожалению, еще не существует. - Панафидин кивнул на листок с эскизом формулы. - Эта штука называется "5–6-диметиламинопропилиден-10-17-дигидроксибензоциклогептан гидрохлората". Похоже на сильно действующее лекарство триптизол, но, видимо, во много раз сильнее за счет аминовых цепей…
- Как же вы можете запомнить такое? - с искренним недоумением спросил я. Панафидин усмехнулся.
- Во-первых, я не запоминаю это, а читаю по формуле. Во-вторых, мы сами занимаемся этим. Довольно давно. И, к сожалению, пока безрезультатно.
- То есть вы хотите сказать, что науке неизвестно это вещество?
Видимо, я сказал что-то не так, потому что Панафидин снова еле заметно усмехнулся и пояснил:
- Химикам известно это соединение, но только на бумаге. Получить его, хотя бы лабораторно, "ин витро", нам пока не удается. - А чем объясняется ваш интерес к этому соединению?
- По нашим представлениям, это транквилизатор гигантского диапазона действия. Существование такого лекарства могло бы произвести революцию в психотерапии…
- А в чем отличие его от существующих транквилизаторов?
Панафидин задумчиво покрутил пальцем на столе зажигалку - красивую, обтекаемую вещицу, похожую на кораблик, внимательно посмотрел на меня.
- По-видимому, вы в этих вопросах не совсем компетентны, поэтому я постараюсь упростить все до схемы. Суть состоит в том, что двадцать лет назад доктор Бергер выпустил из бутылки джинна, которому ученые присвоили название "транквилизатор", то есть "успокаивающий". Началась эра прямого воздействия химии на психическое состояние человека. В целом это было исключительно своевременное открытие, потому что неизбежные вредные последствия научно-технического прогресса - умственные перегрузки, бешеный поток информации, уровень шума, общий темп жизни - все стало обгонять способность нашей психики приладиться к уже свершившимся переменам в мире.
Зазвонил телефон.
- Извините, - сказал профессор и снял трубку. - Панафидин у телефона. А-а! Сколько лет, сколько зим! В наше время, чтобы дружить, надо или вместе жить, или вместе работать… Если хочешь, приезжай сегодня на стадион "Шахтер", там прекрасный корт… Нет, я на "Науку" не езжу - неинтересно. Ну и отлично! До вечера, обнимаю.
Панафидин опустил трубку на рычаг и без малейшей паузы продолжил:
- Результатом отставания нашей психики от прогресса явились нервные перегрузки, депрессии, необъяснимые страхи. И тут появились транквилизаторы, снимающие подобные явления. Естественно, что они стали широко применяться во всем мире…
Я перебил Панафидина:
- А на какие органы воздействуют транквилизаторы?
Панафидин чиркнул зажигалкой, закурил сигарету, подул, отгоняя от себя синее облако дыма, затем не спеша сказал:
- На лимбическую систему, есть такая, между большими полушариями мозга и его стволом. Грубо говоря, именно здесь рождаются человеческие эмоции. Так вот, после открытия Бергера химики, психиатры и психологи стали искать во всех направлениях аналогичные лекарства.
- Мне показалось, что вы сказали: "…химики стали искать…" Что, подбирать на ощупь? - спросил я.
- Ну, не совсем так. Скорее даже совсем не так. Конечно, элемент слепого поиска присутствует в любом эксперименте, но мы выбираем вещества одного класса и группы. И препарат мы ищем с заранее спрограммированными свойствами.
- И вот это, - я кивнул на листок с формулой, - должно реагировать по заданному механизму?
- Да, мы твердо рассчитываем на это. Но, к сожалению, вещество сие пребывает пока только в области наших научных планов и пожеланий. Интерес химиков и врачей к нему таков, что еще не полученное соединение уже окрестили - мы называем его метапроптизол. Вот только получить его еще никому не удалось, во всяком случае, по моим сведениям, а мы следим за всем выходящим в мире по этому вопросу.
Я спросил:
- А почему вы считаете, что такое лекарство произвело бы революцию?
- Хм! Постараюсь объяснить популярно. Вы помните сказку про Царевну Несмеяну?
- Ну?
- Царевна была печальна, удручена, несчастна. И никогда не смеялась. А потом явился Иван-дурачок, дал ей что-то, лягушку, что ли, не помню. И Несмеяна засмеялась. Улавливаете?
- Нет пока…
- Мифы основаны на важных истинах. Девочка Несмеяна была психически больна. А Иван-дурачок дал ей какой-то неведомый транквилизатор, и она выздоровела. Так возник миф. А действительность… Ну, что вам сказать? С помощью "большого" транквилизатора можно было бы побороть гипертонию, язвы, депрессии, неврозы. Шизофрению, наконец. А главная идея лекарства в том, что оно снимало бы полностью человеческие нервные перегрузки. Человек был бы избавлен от таких состояний, как страх, испуг, подавленность.
- Вот, оказывается, как это просто, - сказал я. - Науке остается только получить лекарство - и порядок. Раскрыть, так сказать, секрет Ивана-дурачка…
- К сожалению, это не так просто. Дело в том, что мы пока что самого-то Ивана плохо знаем. Человечество зазналось от своих микроскопических научных побед. Человека распирает гордость оттого, что он топает по Луне, спустился на дно океанов, поймал чуть ли не в ладонь нейтрино. А ведь о самом себе человек не знает почти ничего. Почти ничего или катастрофически мало.
Я поднял руки:
- Не разочаровывайте меня. Я был лучшего мнения о достижениях медицины.
- Не надо воспринимать меня слишком буквально. Современная наука не разделяет точки зрения Заратустры, который считал печень местопребыванием всех страстей и огорчений. У нас другая позиция. Однако, если оценивать мир достаточно трезво, не больно-то далеко мы ушли от этих представлений.
Я ухмыльнулся:
- У вас отношение к человеческому существу еще проще, чем у паталогоанатома.
Панафидин пожал плечами:
- А откуда ему взяться, другому отношению?..
Зазвонил телефон. Панафидин извинился и снял трубку.
- Владимир Петрович! Я вас приветствую. Естественно, помню обо всем и подтверждаю: долг платежом красен. Да, да, да, это я понимаю. Но вы и меня поймите - мне тоже надо лавировать. Лично быть оппонентом я готов хоть завтра, а обещать свою контору в качестве оппонирующей организация не могу… А я вам и говорю прямо и честно: так за мои труды мне и хула и почести, а так - это на дядю работа. А у меня и без того со временем туго, чтобы кто-то на моем хребте в рай въезжал… Это, пожалуйста, - думайте. Обнимаю вас, мой дорогой…
Он положил трубку и хмыкнул:
- Ишь, деятели, дурачков ищут. Ну ладно, вы сетовали на упрощенность…
- Не будем спорить, - сказал я примирительно, потому что понял, что эта дискуссия может завести нас слишком далеко.
Я взял в руки листок с нарисованной чудовищной формулой, посмотрел на него, и было мне это все совсем непонятно. Я спросил Панафидина:
- Александр Николаевич, вы сказали, что это вещество похоже на триптизол по своей формуле. Вот по вашим наблюдениям, какая доза понадобилась бы триптизола, чтобы здоровый человек, приняв ее, в течение 10–15 минут потерял сознание?
Панафидин удивленно посмотрел на меня.
- Странный вопрос, мне никогда не приходилось с ним сталкиваться. Ну, прикинем, - он взял ручку, написал что-то на листе бумаги, что-то перемножил. - Думаю, что таблеток тридцать в обычной расфасовке, если исходить из того, что 0,25 миллиграмма идет на порцию. А что? Почему у вас возник такой вопрос ко мне, если это не секрет?
Я подумал и решил, что ему можно сказать.
- Дело в том, что вот этим веществом, которое, как вы полагаете, еще не существует даже в лабораторных количествах, был отравлен человек. Нам очень интересно, откуда преступник мог взять это вещество.
Панафидин вскинул на меня глаза, и мне показалось, что он побледнел.
- Отравлен? - переспросил он каким-то осевшим голосом. - Минуточку… Минутку… А почему вы думаете, что именно метапроптизолом?
- Это не я думаю, это эксперты наши говорят…
- Я понимаю, что не вы думаете!.. - с неожиданной для меня злой досадой перебил Панафидин. - На каком основании они пришли к такому выводу? Труп исследовали?
- Не-ет, до этого дело не дошло, - сказал я, и мгновенный испуг окатил меня холодной волной, когда я представил себе Позднякова мертвым. - Человек-то выжил…
- Так что же они исследовали, черт возьми?! - закричал Панафидин, и тут же зазвонил телефон. Он рывком схватил трубку, не слушая, рявкнул: "Я занят. Позже!" - и шваркнул трубку с такой силой, будто хотел выместить на ней злость на мою непонятливость. - Что, откуда они пришли к этой формуле? Какое вещество они исследовали?!!
Я сказал спокойно:
- Пробку от пивной бутылки. В этой бутылке растворили яд…
- Пробку? Но это же ничтожно малые следы… Разве могут ваши эксперты…
- Могут, - авторитетно сказал я и вспомнил Халецкого. - Наши эксперты все могут.
Панафидин резко поднялся.
- В таком случае я хотел бы сейчас же поговорить с ними. И посмотреть протоколы анализов… если можно.
- К сожалению, экспертов нет сегодня, - сказал я на всякий случай. - У них республиканское совещание. Через день-два - пожалуйста.
Панафидин сел.
- Черт побери эти совещания… - сказал он почти механически и надолго задумался, энергично растирая лоб холеными длинными сильными пальцами. - Нет, этого не может быть. Артефакт. Артефакт… Ошибка…
Я пожал плечами, а Панафидин продолжал бормотать себе под нос:
- Ну хорошо, отравили, допустим. Но почему, зачем метапроптизолом?! Чушь какая! Сколько ядов существует! Так или нет, инспектор? У вас спрашиваю!
- Вам виднее, - сказал я нейтрально.
Тут, вероятно, новая мысль промелькнула у Панафидина, и он спросил быстро:
- А преступник задержан?
- Мы с этим разбираемся, - ответил я уклончиво. - Факт тот, что, если эксперты не ошиблись и вещество все-таки открыто, первой же дозой его преступник распорядился совсем не по тому назначению, которое виделось создателю лекарства.
- А кого отравили? Опять же если это не секрет?
- Этим препаратом был отравлен работник милиции, - сказал я. - Преступник похитил у него пистолет и служебное удостоверение.
- Азия какая, дикость, - пробурчал Панафидин, взяв наконец себя в руки. - Сотни людей ищут это соединение, чтобы исцелить им страждущих, а какой-то дикарь травит им здорового человека.
И снова зазвонил телефон. Уже не извиняясь, Панафидин снял трубку:
- Да, это я. Здравствуйте, Всеволод Сергеевич… А что Соколов? Три года его аспирантского срока истекли, эксперимент он закончил, пусть теперь уходит и пишет на покое диссертацию. Нет, я его на этот срок к себе не возьму. Мне это неприятно вам говорить, но вы знаете мою прямоту и принципиальность в научных вопросах. Ваш Соколов - парень хоть и неглупый, но неорганизованный и полностью лишенный интуиции синтетика. Он этой работы не понимает, не имеет к ней вкуса и интереса, он не любит химию. А за прекрасные анекдоты и шутки, которыми он три года развлекал лабораторию, я держать у себя захребетника не стану. Вы уж простите меня, но я лучше в глаза всегда скажу. Пусть сам побарахтается - нам ведь с вами никто диссертаций не писал, а защищались мы досрочно потому, что свое дело любили и кусать хотели… Ну, это я не знаю, решайте по своему усмотрению. - И закончил злобно: - Всего вам доброго…
Он помолчал, потом, повернувшись ко мне, сказал:
- И все-таки я думаю, что здесь недоразумение. Я не верю в то, что какой-то химик получил это соединение и не понимает, что у него в руках.
- Вы не верите в возможность случайного открытия этого соединения?
Панафидин раздавил окурок в пепельнице, усмехнулся.
- Ваш вопрос прекрасно иллюстрирует общие представления людей о характере нашей работы. Бродим все впотьмах, вдруг одному повезло - бац! - великое открытие, как клад, извлечено на всеобщее обозрение. Так сейчас не бывает…
- А как бывает? - смирно спросил я, хотя он мне уже при лично надоел своей ученой гоношливостью, но мне не хотелось, захлопнув его дверь, поставить на деле точку. И кроме того, еле заметное и все-таки уловленное мною волнение Панафидина будоражило мой сыскной нюх. Что-то он знал, или догадывался о чем-то, или имел какое-то дельное предположение, но говорить не хотел.
- Наука очень специализировалась. И в каждой из ее областей масса прекрасных специалистов занимается тончайшими проблемами. И когда совокупность их знаний достигает необходимого уровня, кто-то из них кладет последний кирпичик - часто это совсем крошечный кирпичик, - и великое здание открытия завершено.
- А может быть, кто-то и положил уже этот кирпичик в создание метапроптизола?
- Нет, - покачал он головой. - Я ведь сам прораб на этой стройке и знаю, что у кого сделано: мы этот дом еще под крышу не подвели.
- А вдруг, пока вы тут свой храм из кирпичей складываете, вот этот самый из бетонных блоков отгрохал коробку - и привет!
- И такое возможно. Но для этого надо быть в математике Лобачевским, в физике - Эйнштейном, а в химии - Либихом. У вас есть на примете Либих? - спросил Панафидин, поднялся и сказал: - Я часто задумываюсь над удивительным смыслом своей профессии. Я химик, может быть, это объясняет некоторую мою тенденциозность, но постепенно в моем мировоззрении возник этакий химикоцентризм. Действительно, химия проникает повсюду. Кофточки, резиновые покрышки, любовь, платья, костюмы, деторождение, заводы, удобрения, урожай - все становится зависимым от химии. Химия впереди всей человеческой науки…
- Ну а если считать, что все новое - лекарства, идеи, теории, машины, моды, - все исходит от науки, то вы впереди всего человечества, - я усмехнулся и, не давая возможности Панафидину ответить, спросил: - Вы не можете показать мне вашу лабораторию? - И на всякий случай уточнил: - Ту, где вы работаете над метапроптизолом.
- Почему не могу? Пожалуйста…
Панафидин достал из стенного шкафа белый халат, подсиненный, накрахмаленный, выглаженный до хруста, натянул на широкие плечищи.
- Пошли? Вам халат дадут в лаборатории…
Но мы не успели выйти, потому что еще раз позвонил телефон.
- Панафидин. А-а, здравствуй, здравствуй. Да, у меня люди. Я убегаю, перезвони через час… Ну тогда договоримся сейчас: значит, в субботу без четверти семь у входа в Дом кино. Да, да, мне Алексей Сергеевич билеты оставит. Ну не знаю я - надень что хочешь… Да, во всем. И всегда. И больше никто. И никогда. Всего доброго…
Аквариум с желтоволосой тропической рыбкой, стеклянная дверь, пластиковый бесконечный коридор с неживым дневным светом, поворот налево, переход направо, темный холл, разломленный столбом дымящегося солнца, лестница - два марша вверх, коридор, выкрашенная белилами дверь с табличкой "Лаборатория № 2".
В большой комнате с многостворчатым окном работало четверо.
- Здравствуйте, друзья, - сказал Панафидин.
Люди рассеянно оглянулись, разноголосо прокатилось по комнате:
- Здра-сьте, Алексан Никола-ич…
Ни на мгновение не отрываясь, все продолжали заниматься своим делом. Одна из сотрудниц собирала на длинном столе у торцевой стены какой-то грандиозный прибор: в нем было штук пятьдесят колб, разнокалиберных пробирок, стеклянных соединительных трубок, кранов, нагревателей. В различные узлы этого хрупкого и как-то очень гармоничного сооружения были вмонтированы электрические датчики, подключены приборы, сигнальные лампы, в овальный десятилитровый герметический баллон впаяны электроды, похожие на игрушечные лопатки.
За столом у окна коренастый паренек с длинной модной прической колдовал над прибором.
- Как дела, Леша? - обратился к нему Панафидин.
Парень помотал головой из стороны в сторону.
- Разваливается продукт, Александр Николаевич.
- Я тебе достал молекулярные сита на три ангстрема, зайдешь ко мне.
В приборе булькала, закипая, какая-то жидкость. Центром прибора, видимо, его главной частью, была крупная трехгорлая колба, под которой курилась паром водяная банька. В среднее широкое горло спускался гибкий привод от моторчика - двухлопастная мешалка беспрерывно разбалтывала содержимое сосуда. Через правый ввод в колбу спускалась капельница, раздельно сочившая желтые тяжелые бусинки. В левое горло был введен радиационный охладитель - стремительно взлетавшие по трубке пары оседали каплями на омываемом циркулирующей водой стекле и медленно стекали снова в колбу. Панафидин, остановившийся за моим плечом, сказал:
- Это так называемая реакция Гриньяра. Но главная наша надежда там, - он махнул рукой в сторону установки у стены. - Эта система должна сработать…
И мне послышались в его голосе горечь, усталость, почти отчаяние.
- А в чем у вас главная трудность? - спросил я.
- Молекула не держится. В схеме она состоит из нескольких очень больших блоков. Но чтобы устойчиво соединить их, в колбе нужен определенный режим - температура, давление, свет, катализаторы. Для каждой отдельной связи в молекуле мы эти параметры определили. А все вместе - никак… Это очень трудно.
Да, наверное, действительно трудно быть впереди всего человечества.
К нам подошла женщина, которая собирала огромный прибор, поразивший мое воображение. Она сухо кивнула мне и сказала Панафидину:
- У меня с двух часов семинар с практикантами.
- Хорошо, Анюта. Познакомься - это инспектор Тихонов, - повернулся ко мне: - Анна Васильевна Желонкина, мой заместитель в лаборатории.
Желонкина? Совпадение? Я не мог вспомнить инициалов жены Позднякова - ее объяснение я читал в деле. И на всякий случай, не мудрствуя, я спросил: