Выдержал, или Попривык и вынес - Марк Твен 18 стр.


- Что, вы мнѣ угрожаете? Мнѣ, да знаете ли вы, что тотъ еще не родился, который смѣлъ бы мнѣ угрожать! Мой совѣтъ вамъ: со мною такъ не поступать, мой голубчикъ, я многое могу простить, но этого никогда. Вылѣзайте-ка изъ-за прилавка, я покажу вамъ, какъ со мною надо поступать! Такъ вы хотите насъ всѣхъ выгнать, вотъ въ чемъ дѣло, вы, подлая и низкая скотина! Вылѣзайте, когда я вамъ говорю, изъ-за прилавка! "Я" покажу вамъ, какъ смѣть грубить, надоѣдать и надменно смотрѣть на джентльмена, который всегда старался быть съ вами въ хорошихъ отношеніяхъ и никогда не упускалъ случая поддержать варъ!

- Прошу васъ, Арканзасъ, перестаньте дуться и ворчать! Если уже необходимо кровопролитіе…

- Слышите, что онъ говоритъ, джентльмены? Слышите, онъ упомянулъ о кровопролитіи! Такъ вамъ непремѣнно нужна чья-нибудь кровь, вы хищникъ и отчаянная голова! Вы задались мыслью это утро непремѣнно убить кого-нибудь, я это давно вижу. Такъ вы мѣтили на меня, не такъ ли? Это меня вы рѣшили убить? Но вамъ это не удастся, вы воровская и низкая душонка, бѣлолицый отпрыскъ негра! Вынимайте ваше оружіе!

За этимъ послѣдовали выстрѣлы; хозяинъ, желая избѣгнуть опасности, прятался за людьми, лазилъ на скамейки и укрывался гдѣ и чѣмъ могъ. Въ этой страшной суматохѣ хозяинъ расшибъ стеклянную дверь и выбѣжалъ въ нее, а Арканзасъ продолжалъ стрѣлять; вдругъ, совсѣмъ неожиданно, въ дверяхъ показалась хозяйка, держа въ рукахъ большія ножницы; она смѣло наступала на буяна! Гнѣвъ ея былъ величественъ. Поднявъ вверхъ голову и со сверкающими глазами стояла она минуты двѣ, потомъ двинулась, держа угрожающимъ образомъ свое оружіе. Удивленный негодяй отступилъ, она за нимъ, и такъ довела она его до средины комнаты и тогда, когда пораженная толпа собралась около и глазѣла, она дала ему такую звонкую пощечину, какой, я думаю, въ жизни своей этотъ запуганный и безстыжій хвастунъ не получалъ. Когда она отошла побѣдоносно, шумъ рукоплесканій раздался и всѣ какъ бы въ одинъ голосъ приказали принести вина, чтобы совершить веселую попойку.

Урокъ оказался замѣчательно полезнымъ.

Царство террора прекратилось и владычество Арканзаса уничтожено. Въ продолженіе остальной части сезона затворничества на этомъ островѣ мы могли видѣть человѣка, который постоянно сидѣлъ поодаль это всѣхъ, имѣлъ видъ пристыженный, никогда не вмѣшивавшагося въ никакую ссору, никогда ничѣмъ не хваставшагося и никогда не искавшаго случая отмстить за дерзости, нанесенныя ему этой самой, толпой бродягъ, которая когда-то раболѣпствовала передъ нимъ; этотъ человѣкъ былъ "Арканзасъ".

На пятое или шестое утро вода спала, земля повсюду показалась, но въ старомъ руслѣ воды было еще много, и рѣка была высока и теченіе ея быстрое, такъ что не было возможности и думать о переѣздѣ черезъ нее. На восьмой день вода все еще стояла высоко и переѣздъ черезъ рѣку хотя и былъ опасенъ, но мы рѣшили испробовать счастья, потому что жизнь въ этой харчевнѣ стала невыносима по случаю грязи, постояннаго пьянства, драки и т. п. Намъ пришлось какъ разъ сѣсть въ лодку въ сильную мятель, лошадей взяли мы за повода, а сѣдла были съ нами въ челнокѣ. Пруссакъ Олендорфъ сидѣлъ на носу съ весломъ, Баллу гребъ, сидя въ серединѣ, а я помѣстился на кормѣ, держа повода лошадей. Когда животныя потеряли подъ собою почву и стали плыть, Олендорфъ испугался; дѣйствительно, опасность состояла въ томъ, что лошади могли помѣшать намъ плыть по намѣченному направленію, и тогда, если, намъ не удастся причалить къ извѣстному мѣсту, то теченіемъ могло отбросить въ сторону и вовлечь въ самую рѣку Карсонъ, которая въ сію минуту представляла изъ себя бурный, лѣнящійся потокъ. Такая катастрофа - была бы неминуемая смерть, по всѣмъ вѣроятіямъ, насъ снесло бы въ море, перевернуло и мы бы потонули. Нѣсколько разъ предупреждали мы Олендорфа быть на-сторожѣ и управлять внимательно, но все было напрасно; какъ только лодка коснулась берета, онъ выпрыгнулъ, а челнокъ отъ толчка перевернулся верхъ дномъ въ довольно глубокомъ мѣстѣ; Олендорфъ успѣлъ схватиться за кустъ и выйти на берегъ, но мнѣ и Баллу пришлось плыть, что было не легко съ нашей толстой одеждой. Однако, мы не отставали отъ лодки и, хотя были почти совсѣмъ вовлечены въ Карсонъ, всетаки совладали и направили лодку къ берегу, гдѣ и высадились благополучно. Мы отъ холода дрожали и были насквозь вымочены, но, по крайней мѣрѣ, были цѣлы. Лошади тоже благополучно вступили на землю, только одни сѣдла наши пропали. Мы привязали животныхъ къ шалфейнымъ кустамъ и имъ пришлось простоять такъ цѣлыя сутки. Вычерпавъ всю воду изъ лодки, мы перевезли кормъ и покрывала для нихъ, а самимъ пришлось переночевать еще одну ночь въ гостинницѣ, прежде чѣмъ пуститься снова въ путь.

На слѣдующее утро снѣгъ шелъ весьма сильный, когда мы, снабженные свѣжими сѣдлами и одеждою, сѣли верхомъ и двинулись въ дорогу. Снѣгъ густо лежалъ на землѣ и дорога была занесена, а снѣжные хлопья заслоняли намъ видѣть далеко, а то горы могли бы быть нашими путеводителями. Положеніе было сомнительное, но Олендорфъ увѣрилъ насъ, что обладаетъ тонкимъ чутьемъ, которое замѣняетъ ему компасъ, и что онъ, вродѣ пчелы, могъ провести прямую линію въ Карсонъ и не разу не свернуть съ пути. Онъ говорилъ, что если бы онъ нечаянно и сошелъ съ прямой дороги, то чутьемъ бы это почувствовалъ, оно стало бы его мучить, какъ оскорбленная совѣсть. Слѣдовательно, успокоенные и довольные, мы доложились на него. Цѣлые полчаса мы осторожно пробирались и къ концу этого времени наткнулись на свѣжій слѣдъ, и Олендорфъ съ гордостью воскликнулъ:

- Я зналъ, что мое чутье безошибочно, какъ компасъ, товарищи! Вотъ видите, мы напали на чей-то слѣдъ, но которому теперь намъ легко будетъ продолжать путь. Поторопимся, чтобъ присоединиться къ путникамъ.

Итакъ, ударивъ по лошадямъ, мы поѣхали рысью, насколько дозволялъ глубокій снѣгъ, и вскорѣ замѣтили, по слѣду, который дѣлался яенѣе, что мы нагоняли нашихъ предшественниковъ, потому еще поспѣшили и, проѣхавъ около часу, увидѣли, что слѣды дѣлались свѣжѣе и яснѣе - но, что главное, насъ удивило это, что число путешественниковъ, опередившихъ насъ, казалось, все возрастало. Мы удивлялись, почему такое большое общество путешествовало въ такое время и въ такой пустыни. Кто-то предположилъ, что это вѣрно отрядъ солдатъ изъ крѣпости; принявъ эту мысль за истину, мы потрусили быстрѣе, зная, что теперь они не могли быть далеко отъ насъ. Но слѣды все умножались и умножались, мы стали думать, что взводъ по какому-то чуду преобразился въ цѣлый полкъ, - Баллу даже счелъ и сказалъ, что ихъ должно быть около пятисотъ человѣкъ! Но вскорѣ онъ остановилъ свою лошадь и воскликнулъ:

- Друзья, слѣды эти наши собственные, и вотъ болѣе двухъ часовъ, что мы, какъ въ циркѣ, все кружимся и кружимся въ этой необъятной пустынѣ! Чортъ побери, оно даже совсѣмъ гидравлически!

Тутъ старикъ не вытерпѣлъ, разгнѣвался и сталъ ругаться. Онъ безцеремонно поносилъ всячески Олендорфа, назвалъ его мрачнымъ дуракомъ и подъ конецъ, что, вѣроятно, по его соображенію, было въ особенности ядовито, сказалъ: "Что онъ ничего не знаетъ и не понимаетъ, не болѣе, какъ логариѳма!"

Мы дѣйствительно все время кружились и шли по собственнымъ слѣдамъ. Съ тѣхъ поръ Олендорфъ съ его "чувствительнымъ компасомъ" былъ въ опалѣ. Послѣ столькихъ мученій оказалось, что мы все у берега рѣки, со стоящей на немъ гостинницей, которая тускло виднѣлась сквозь падающій снѣгъ. Пока мы соображали, что намъ дѣлать, мы увидали молодого шведа, приплывшаго на челнокѣ и пѣшкомъ отправляющагося въ Карсонъ, напѣвая все время свою скучную пѣсню о "сестрѣ и о братѣ" и о "ребенкѣ въ могилѣ со своею матерью"; черезъ нѣсколько минутъ онъ стушевался и потомъ совсѣмъ исчезъ въ бѣломъ пространствѣ. Никогда больше о немъ не слыхали. Онъ, безъ сомнѣнія, сбился съ дороги и, уставши, прилегъ заснуть, а сонъ довелъ до смерти. Возможно также, что онъ шелъ по нашимъ злополучнымъ слѣдамъ, пока не упалъ отъ изнеможенія.

Вскорѣ показалась оверлэндская почтовая карета, переѣхала въ бродъ быстро сбывавшую рѣку и направилась въ Карсонъ, совершая первую поѣздку послѣ наводненія. Теперь мы больше не боялись и крупною рысью бодро слѣдовали за нею, имѣя полное довѣріе къ знаніямъ почтоваго кучера; но лошади наши были плохими товарищами свѣжей почтовой упряжкѣ, мы вскорѣ сильно отстали, но не горевали, имѣя передъ собою вѣрные слѣды колесъ, которые обозначали намъ путь. Было три часа пополудни, слѣдовательно, надо было ожидать скоро ночь, тутъ не было пріятныхъ сумерекъ, а ночь прямо застигала васъ сразу. Снѣгъ продолжалъ падать все также тихо и часто и не давалъ намъ ничего разглядѣть въ пятнадцати шагахъ, все вокругъ насъ было бѣло, кусты, покрытые снѣгомъ, мягко обрисовывались и напоминали сахарныя головы, а передъ нами двѣ, едва замѣтныя, борозды отъ колесъ, постепенно пропадали, покрываясь снѣгомъ.

Эти шалфейные кусты, какъ и вездѣ, были вышиною въ три или четыре фута, отстоя другъ отъ друга въ семи футахъ, каждый изъ нихъ представлялъ теперь снѣговую возвышенность и куда бы вы ни направились (какъ въ хорошо воздѣланномъ огородѣ), вы бы все видѣли себя ѣдущимъ по ясно очерченной аллеѣ, со снѣговыми возвышенностями по обоимъ бокамъ, аллея ширины обыкновенной дороги, ровная и хорошая. Но намъ было не до того. Представьте себѣ нашъ ужасъ, когда мы сознали, что потеряли окончательно слѣдъ колесъ и что теперь, въ глухую ночь, мы, можетъ быть, уже давно плутаемъ и далеко отъѣхали отъ правильнаго пути, и скитаемся между шалфейными кустами, все болѣе и болѣе отдаляясь отъ цѣли. Мгновенно мысль эта заставила насъ встрепенуться, и сонливость, которая до этого понемногу овладѣвала нами, пропала совсѣмъ, мы очнулись, умственно и физически, и съ содроганіемъ поняли весь ужасъ нашего положенія.

Была минута, когда, сойдя съ коней, мы, нагнувшись, тревожно надѣялись найти слѣдъ дороги. Но напрасный трудъ; очевидно, если съ высоты коней нельзя было различить никакихъ углубленій и неровностей, то, что можно было видѣть, нагнувшись такъ близко.

ГЛАВА XXXII

Намъ казалось, что мы ступаемъ по дорогѣ, но это еще никѣмъ не было доказано. Мы ходили взадъ и впередъ по разнымъ направленіямъ; вездѣ видѣли правильные снѣговые бугры и правильныя аллеи между ними, которыя только путали насъ, потому что каждый полагалъ стоять на настоящей дорогѣ, а что другой ошибался. Однимъ словомъ, положеніе было отчаянное. Намъ было холодно и мы коченѣли, а лошади сильно утомлены. Рѣшено было зажечь костеръ изъ шалфейныхъ кустовъ и просидѣть до утра. Это было умно придумано, потому что верхами мы удалялись въ сторону отъ прямой дороги и при такой мятели, длись она еще одинъ день, положеніе могло сдѣлаться безвыходнымъ.

Всѣ согласны были зажечь костеръ, у котораго могли бы погрѣться, и вотъ стали мы его устраивать, но, чтобы зажечь, ни у кого не оказалось спичекъ, тогда рѣшили попробовать воспламенить хворостъ пистолетными выстрѣлами. Никто изъ насъ никогда этого не дѣлалъ прежде, но никто и не сомнѣвался, что оно возможно и безъ особыхъ хлопотъ, потому что каждый читалъ объ этомъ въ книгахъ и, понятно, вѣрилъ слѣпо, какъ многое другое, напримѣръ, что заблудившійся охотникъ добылъ огонь посредствомъ тренія другъ о друга двухъ гнилыхъ деревяшекъ.

Мы встали на колѣни въ глубокій снѣгъ, тѣснясь одинъ къ другому, а лошади, собравшись вмѣстѣ, нагнули свои добрыя морды надъ нами; пока мы продолжали заниматься нашей важной работой, снѣгъ неслышно падалъ и превращалъ насъ въ группу бѣлыхъ статуй. Мы наломали прутьевъ съ кустовъ, положили ихъ въ кучу на маленькомъ мѣстѣ, расчищенномъ нами, и минутъ черезъ десять все было готово; бросивъ разговаривать, едва переводя дыханіе, мы тревожно ожидали успѣха отъ этого опыта; Олендорфъ взялъ револьверъ, выстрѣлилъ и сдулъ прочь всю кучу! Худшей неудачи трудно было ожидать.

Это было горе; но оно блѣднѣло передъ другимъ ужасомъ, - лошади наши исчезли! Мнѣ было поручено держать ихъ за поводья, но, вѣроятно, поглощенный пистолетнымъ опытомъ, я безсознательно упустилъ поводья, и освобожденныя животныя ушли. Разыскивать ихъ было невозможно, такъ какъ топотъ копытъ пропадалъ на мягкомъ снѣгу, а мятель мѣшала увидѣть лошадей и въ двухъ ярдахъ разстоянія. Мы бросили думать ихъ искать и проклинали книги, лживо говорящія, что лошадь въ бѣдственую минуту будетъ стоять смирно около хозяина, чуя найти покровительство и защиту у него.

И прежде положеніе наше было довольно плачевное, но теперь мы чувствовали себя совсѣмъ одинокими. Терпѣливо и съ сомнительною надеждою наломали мы снова хворосту и собрали его въ кучу. Пруссакъ опять выстрѣлилъ и этотъ разъ окончательно все уничтожилъ. Однимъ словомъ, добыть огонь черезъ пистолетный выстрѣлъ, вѣроятно, было искусство, требующее продолжительной практики и опыта, а глухая степь, полночь и мятель не способствовали развитію этого познанія. Рѣшено было бросить этотъ способъ и испробовать другой. Каждый взялъ по двѣ деревяшки и сталъ ихъ тереть другъ о друга, терли въ продолженіе полчаса и кончилось тѣмъ, что мы сами охолодѣли и деревяшки тоже. Мы глубоко ненавидѣли всѣхъ охотниковъ и всѣ книги, которыя вводили насъ въ такія заблужденія, и печально недоумѣвали, что намъ предпринять. Въ такую критическую минуту мистеръ Баллу совсѣмъ неожиданно выудилъ у себя изъ кармана, между прочимъ соромъ, четыре спички. Если бы найдено было четыре золотые прутика, то они показались бы ничтожными въ сравненіи со спичками. Никто не можетъ понять, какъ пріятно смотрѣть на спичку при такихъ обстоятельствахъ, какъ мила и прелестна кажется она. Этотъ разъ мы набрали сучья, полные надежды, и когда мистеръ Баллу собрался зажечь первую спичку, то все наше вниманіе сосредоточилось на немъ, такъ что нѣсколько страницъ было бы мало, чтобы описать наше настроеніе.

Спичка зажглась надежнымъ огнемъ, погорѣла и потухла. Огорченіе наше равнялось чувству потери близкаго существа. Вторая спичка зажглась и тутъ же потухла. Третью потушилъ вѣтеръ въ тотъ самый моментъ, когда успѣхъ былъ надеженъ. Мы тѣснѣе прижались другъ къ другу и почувствовали особую болѣзненную заботливость, когда мистеръ Баллу сталъ чиркать о колѣно послѣднюю нашу надежду. Она зажглась синеватымъ огнемъ, горѣла сначала плохо, потомъ разгорѣлась въ яркое пламя. Заслоняя огонь обѣими руками, старый джентльмэнъ постепенно нагибался, и сердце у каждаго изъ насъ забилось сильнѣе, а кровь и дыханіе застыли.

Наконецъ, пламя коснулось сучьевъ, обхватило ихъ, потомъ какъ будто потухло, снова сильно разгорѣлось, опять потухло и, наконецъ, какъ живое существо, сдержавъ секундъ на пять дыханіе, вздохнуло и окончательно потухло.

Мы безмолвствовали; это было какое-то торжественное молчаніе; даже вѣтеръ притихъ и его слыхать было не болѣе, какъ падающіе хлопья снѣга. Немного погодя, мы стали разговаривать уныло, грустно и вскорѣ оказалось, что у каждаго изъ насъ лежало на душѣ скорбное убѣжденіе, что мы проводимъ послѣднюю ночь на землѣ. Я такъ сильно надѣялся, что я одинъ чувствовалъ это, что, когда остальные спокойно сознались въ томъ же, оно прозвучало для меня, какъ бы призывомъ съ того свѣта. Олендорфъ сказалъ:

- Братья, умремъ вмѣстѣ и разстанемся безъ всякихъ дурныхъ чувствъ другъ къ другу. Забудемъ прошлое. Я знаю, вы на меня сердились, когда я опрокинулъ челнокъ, когда я хотѣлъ показать свое знаніе и велъ васъ, все кружась, по снѣгу, но, вѣрьте, мое намѣреніе было хорошее; простите меня. Я прямо сознаю, что питалъ скверныя чувства къ мистеру Баллу, когда онъ ругалъ меня и назвалъ логариѳмой, я не знаю, что оно значитъ, но, безъ сомнѣнія, что-нибудь весьма позорное и непристойное въ Америкѣ, и оно почти все время не выходило у меня изъ головы и обидѣло меня до глубины души… но забудемъ; я прощаю мистеру Баллу отъ всего сердца, и…

Бѣдный Олендорфъ не могъ продолжать и заплакалъ, плакалъ онъ не одинъ, такъ какъ я и мистеръ Баллу присоединились къ его слезамъ. Наконецъ, Олендорфъ совладалъ съ собою и сталъ снова говорить и прощать меня, въ чемъ я былъ виноватъ передъ нимъ. Затѣмъ онъ вытащилъ бутылку виски и сказалъ, что будетъ ли онъ живъ или мертвъ, но больше никогда не прикоснется до вина. Онъ говорилъ, что потерялъ всякую надежду на сохраненіе жизни и хотя чувствовалъ себя плохо подготовленнымъ къ смерти, но подчинялся смиренно своей участи; если онъ и желалъ бы продлить свое существованіе, то не для эгоистическихъ цѣлей, а единственно для того, чтобы совсѣмъ преобразиться и предаться добрымъ дѣламъ, помогать нищимъ, ухаживать за больными и предостерегать каждаго отъ дурныхъ послѣдствій невоздержанія, жизнь его была бы полезнымъ примѣромъ для юношества, и тогда подъ конецъ умереть съ пріятнымъ сознаніемъ, что прожилъ не даромъ. Онъ кончилъ тѣмъ, что сказалъ, что тутъ же, въ присутствіи смерти, начинаетъ свое преобразованіе, такъ какъ нельзя было надѣяться на продленіе времени, чтобы съ пользою посвятить свою жизнь - и съ этимъ онъ швырнулъ далеко отъ себя бутылку виски.

Мистеръ Баллу дѣлалъ замѣчанія подобнаго же свойства и началъ съ того, что выбросилъ старую колоду картъ, съ которой не разставался и которая услаждала наше заключеніе во время наводненія и сдѣлало его отчасти сноснымъ. Онъ сказалъ, что хотя никогда не былъ игрокомъ, но всетаки доволенъ, такъ какъ игра въ карты. во всякомъ случаѣ занятіе безнравственное и вредное, и ни одинъ человѣкъ не могъ вполнѣ быть чистымъ и непорочнымъ, если не избѣгалъ ихъ. "И потому, - продолжалъ онъ, - совершая это дѣйствіе, я уже теперь начинаю чувствовать симпатію къ духовной сатурналіи, необходимой для полнаго и окончательнаго преобразованія". Этотъ наборъ словъ тронулъ его, какъ никогда не могла осмысленная рѣчь, и старикъ зарыдалъ заунывно, но не безъ примѣси довольства. Моя собственная исповѣдь была такого же характера, какъ и моихъ товарищей, и я знаю, что чувства, внушаемыя ею, были чистосердечны и искренни. Мы все были искренни и всѣ глубоко тронуты и проникнуты присутствіемъ смерти и сознаніемъ лишенія всякой надежды. Я бросилъ свою трубку и, сдѣлавъ это, почувствовалъ себя свободнымъ отъ ненавистнаго порока, который угнеталъ меня постоянно, какъ тиранъ. И пока я еще говорилъ, то размышлялъ о томъ добрѣ, которое могъ бы сдѣлать на этомъ свѣтѣ, и о большемъ еще теперь, съ помощью новыхъ побужденій и высшихъ и лучшихъ стремленій, если только продлить жизнь на нѣсколько лѣтъ болѣе; мысль эта меня терзала и слезы снова потекли ручьями. Мы всѣ трое обнялись и въ такомъ положеніи, сидя, ожидали появленія сонливости, которая всегда предшествуетъ смерти отъ замерзанія.

Понемногу оно стало нами овладѣвать, мы сказали другъ другу послѣднее прости. Пріятное ощущеніе сонливости захватывало пропадающее сознаніе, а снѣгъ хлопьями укутывалъ бѣлымъ саваномъ мое побѣжденное тѣло. Пришелъ часъ забвенія. Борьба съ жизнью прекращалась.

Назад Дальше